– Ну вот и славно, вижу, ты читать собралась? – заметила нянюшка, провожая Катю к двери.

– Да, на свежем воздухе интереснее.

– Всё верно, ступай. Вечером перескажешь прочитанное.

Катя кивнула и вышла.

На заднем дворе никого не было, но она всё равно опасливо огляделась. Надеясь, что никто не заметит, побежала к реке. Остановилась перевести дух только у их с Гле дерева. На пути никто не встретился, не преследовали селянские дети. Можно было сполна насладиться свободным временем. Искрящаяся под солнцем река тихо журчала, словно напевала колыбельную. Катя разулась, прошлась по мягкой траве, присела у дерева. Открыла книгу и принялась читать, и пропала из этого мира, перенесясь за тридевять земель. Сколько она так просидела, бог весть, но, заслышав детский плач, вскочила и поспешила на звук, доносившийся со стороны сада.

Глеб Фёдорович склонился над Сашей – маленьким сыном их соседа. Оказалось, мальчик расшиб коленку, аж до крови.

– Ну что ты, Сашенька, не плачь, вот тебе ангелок, смори, какой добрый, враз всю боль и прогонит. Я сам делал! – барин вложил в руку мальчику деревянного ангелочка. Катя видела, что Глеб хоть и сам перепугался, а виду старался не подавать. Как настоящий мужчина, взялся успокоить малыша.

– А хотите я вам песню спою? – присев рядом с ними, спросила Катя, решив хоть чем-то помочь. Глеб Фёдорович, улыбаясь, взглянул на неё и благодарно кивнул.

Катя затянула песню, что слышала на недавних гуляниях. Да так увлеклась, что не заметила, как к ним подошли барыня и высокий господин.

– Какой чудесный голос. Что за девочка, Ольга Дмитриевна? – спросил господин.

– Простите, барыня, – испугалась Катя, вскочила и попятилась назад.

– Ох, Константин Романович, да это воспитанница няни нашей. А ну, прочь пошла, бездельница, – велела барыня.

Страшась гнева Ольги Дмитриевны, Катя побежала в свою каморку. Там и просидела до самого вечера.

В ярких солнечных лучах танцевали пылинки. Катя прибиралась в передней и тихо напевала. Полочка за полочкой покрывались влажным блеском.

– Какая чудная песня! Повсюду брезжит свет и блеск. Катюша, ты как солнце, согреваешь этот день! – на ступеньках показался Глеб Фёдорович.

Она смущённо заулыбалась, услышав его слова. Подняв на барина взгляд, отвлеклась и задела вазу. Жалобный фарфоровый звон разнёсся по всему дому. Катя упала на колени и закрылась руками. «Что же сейчас будет? Нянюшке попадёт из-за моей неуклюжести!» – перепугалась Катя, утирая мокрые от слёз глаза.

– Уходи отсюда, – подбежал к ней барин, – ступай воду поменяй, сделай что-нибудь, ну же, скорее!

– А как же ваза?

– Скажу, что я разбил, – взяв её за руки, поднял и аккуратно подтолкнул к выходу, не забыв вручить ведро с водой и тряпку.

Сегодня был последний день, когда Катя помогала на кухне и убирала дом, завтра ей предстоит перейти в светёлку. А она умудрилась всё испортить. Подвела нянюшку, и Глеб Фёдорович ей вновь помог, подставляя себя. Хорошо, что скоро она закроется в светёлке и больше никого не подведёт. Будет заниматься любимым делом, учить французский и не сделает шагу оттуда.

За окнами светёлки стемнело, рукодельницы разошлись, и Катя осталась одна. Все давно привыкли, что она до глубокой ночи вышивала, пряла и, конечно, читала, упражнялась в письменности. Два года как Катя служила в светёлке. Ей почти удалось выполнить данное когда-то обещание не выходить за пределы этой комнаты. Да только Глеб Фёдорович по-прежнему забирал её на прогулку к их месту у реки. Иногда он что-то вырезал из дерева, а иногда они играли с Яшкой, который из щенка вырос в ласкового и преданного пса. А порой просто сидели, прильнув друг к другу.

Тревожно поведя плечами, она вновь вернулась к воспоминаниям месячной давности, когда они отдыхали у реки, наслаждаясь редкими минутами праздности. Гле порывисто прижал её к своей груди. Катя почувствовала его дыхание, биение сердца и не сомневалась, что он так же ощутил её. Всё вокруг будто остановилось, время замерло. Именно в этот момент она ясно осознала, как сильно любит барина. Только не терпит небо такого счастья человеческого, в тот вечер пришло известие о гибели батюшки Гле на фронте. Кате показалось, что это знак, посланный высшими силами, словно предупреждали не забывать своего места.

Она вздохнула, отложила в сторону вышивку, стало совсем темно. Зажгла свечку, взяла книгу и принялась за чтение.

– Предлагаю отвлечься от иноземных страстей и обратиться к нашим, – Гле вошёл в светёлку, присел рядом и протянул ей сборник сонетов Александра Сумарокова. После известия о гибели его батюшки они не разговаривали.

– Прочти вслух, где закладка, – задумчиво попросил барин.

Она открыла страницу, где лежал маленький сухой цветочек, и начала читать:

«Другим печальный стих рождает стихотворство,

Когда приходит мысль восторгнута в претворство…»

Кате оставалось прочесть последнее четверостишье, но Гле прервал её:

«Озлюсь и стану полн лютейшия досады,

Но только вспомяну ея приятны взгляды,

В минуту, я когда сержусь, как лютый лев,

В нежнейшую любовь преходит пущий гнев».

– Катенька, ты с детства живёшь в моём сердце, – волнуясь, начал он, – и я хочу, чтобы ты осталась в нём навечно.

– Гле, что вы такое говорите? Конечно же, я останусь вашим другом, – Катя смущённо смотрела на барина.

– Катенька, – ласково улыбнулся Гле, – не лукавь, знаешь же, я не о дружбе. Не могу и не хочу терять ни единой минуты. Жизнь любого может оборваться в миг. Я люблю тебя.

Катя хотела сказать, что им не позволят любить, слишком много запретов, но Гле опередил.

– Я знаю, что тебя тревожит. Не волнуйся, я всё исправлю.

– Но Гле, что если это вас погубит? Я погублю вас? – её всегда тревожил этот вопрос. Из-за него она запрещала себе признавать свои чувства.

– Не бойся. Мы будем счастливы, обещаю! Вопреки всему.

Она смотрела в его глаза, в душе таяла стена из опасений и страха. Катя открылась щекочущему чувству, давно поселившемуся в сердце, и волна тепла и неги накрыла её с головой, унося в мечту.

А ночью того же дня скончалась нянюшка, и до самых похорон Катя будто оказалась в закрытой банке. Никого не слышала, не видела, плавая в тумане горя. И только несколько недель спустя вновь очнулась. И помог ей, конечно, Глеб Фёдорович, хотя и сам в полной мере не оправился от потери отца. Смерть нянюшки для него тоже была ударом, ведь она для него была близким, почти родным человеком.

– Она мне как вторая матушка была, – утешал её Гле, – разве ж она хотела, чтобы ты так убивалась. Нужно научиться жить без неё. Так ты докажешь, что вся её забота, подаренная тебе, не потрачена впустую.

– Но как? Теперь весь мир мне страшен, ведь никогошеньки у меня не осталось.

– У тебя есть я. Посмотри на меня. Никому, слышишь, никому не позволю обидеть тебя и никогда не оставлю.

Катя не проронила ни слова, Гле прижал её к юной тонкой груди. Даря тепло и спокойствие.

То, что случилось с Катей и Константином Романовичем на мосту, позволило переступить сословные рамки. Он величал её другом. В дороге они то бурно что-то обсуждали и смеялись, а порой молчали часами, изучая зимнюю природу из окна кареты, думая каждый о своём.

Наконец дальняя дорога осталась позади, и въехали они в вечерний Париж. Но зима здесь, как осень в России. Снег превратился в грязевое месиво. Проезжая длинные улицы, Катя ощущала страх. Высокие здания, со скруглёнными углами, словно двигались навстречу друг другу, делая улицу всё уже, казалось, они вот-вот столкнутся, раздавят их. Воздух тяжёлый, душный. В этот самый момент Катя осознала, как будет сложно и тоскливо пережить эти полгода на чужбине. Читала она о другом Париже и представляла Францию пышной, красочной, ароматной.

– Ты вся дрожишь. Замёрзла? – спросил Константин Романович.