– Ешь, – буркнул Константин Романович.

Катя обняла ладонями кружку с чаем и почувствовала, как приятное тепло разливается по рукам. Взяла ароматную булку, разломила и намазала маслом, оно медленно таяло, пропитывая её.

Зимнее утро встретило яркими лучами солнца и щипучим морозом, пара лошадей бодро фыркали, звеня упряжью. Кучер, закутанный в тулуп, ждал на козлах. Катя уже привычно устроилась в карете напротив Константина Романовича.

– Ты много сил отдаёшь работе, – Луиза кружила вокруг рабочего стола Пьера Дюруа. – Тебе надо отдохнуть, – томно прошептала она ему на ухо.

– Нам нужно что-то новое, грандиозное! – не обращая внимания на Луизу, сказал Пьер. – Но я не понимаю, что именно.

– Мы всегда удивляем и радуем публику, не стоит так волноваться, – она коснулась его тёмных кудрей.

– Ты не понимаешь! – воскликнул Пьер, одёргивая её руку. Он вскочил и стал ходить по кабинету. – Будут важные люди, от них зависит судьба театра. Только представь, Себастьян Пети и его партнёр месье Лаврин, кажется, напишут о нас в своей газете и порекомендуют в свете. А Джузеппе Фурнье, злейший критик, восхитившись нашей игрой, станет строчить хвалебные статьи.

– Так и будет. Но, Пьер, без отдыха ты спятишь, у тебя уже начинают появляться седые волосы, – Луиза остановила распалённого Пьера и прильнула к его губам.

– Некогда! Нужно начинать репетицию, – рявкнул он, оттолкнув её, и вышел из кабинета.

Проходя мимо комнат актёров по узкому тёмному коридору, Пьер чувствовал запах алкоголя.

– Все на сцену. Живо! – закричал он в ярости и, пнув первую дверь, поспешил к сцене. Чем ближе, тем яснее ощущал он её невероятную магическую силу. Не исчезающую, даже когда она была темна и пуста. Сцена всегда для него была местом силы. Влияла на всё его существование. Пьера не страшила и бродячая жизнь актёров, но, приобретя в начале осени этот театр, его дитя, его любовь, он стал абсолютно счастливым человеком. И он сделает всё, чтобы театр вознёсся над всеми прочими и занял подобающее ему место. Засиял в зените славы.

Пьер поднялся в закулисье, похожее на блошиный рынок и цыганский табор разом. Повсюду был распихан реквизит, грудами валялись платья, костюмы, нечёсаные парики. Осатанев, он готов был разорвать напополам первого, кто покажется на глаза. Он хватал всё, что попадалось под руку, раскидывал в разные стороны.

– Пьер, что стряслось? – подбежала к нему испуганная Луиза.

– Что это?! – оглядел он собравшихся актёров. – Отвечайте, что это?! Вот ты, Пенелопа, или ты, Жанет, – вы же все женщины, вам нравится быть среди всего этого бардака? Или ты, Констан, тебе нравится после каждой похмельной ночи спотыкаться об это? – он обвёл руками кучи хлама. – А ты, Жульен, такой брезгливый, оденешь потом это на себя?! Ну что же ты, Анри? Ты старше их втрое, я надеялся на тебя! Театр – это храм искусства, а вы гадите в храме!

– Мы сегодня всё уберём, – только Луиза осмелилась ответить.

– Сегодня?! Костюмерная готова была ещё три дня назад. А ты говоришь «сегодня»? Чем вы занимались все эти дни? – он подошёл к Констану. – Пили, веселились? Вы каждую ночь это делаете, а с утра как варёные. С сегодняшнего дня я запрещаю вам пить!

– Это несправедливо! – возмутился Констан, и Пенелопа локтём ткнула его в бок.

– А то, что я вижу, справедливо? Или мне нужно убрать всё это самому?! Вы живёте здесь, пьёте, едите! И не в состоянии убрать свои костюмы, которые стоят целое состояние!

– Простите, месье Дюруа, нам нет оправдания, – пробасила Жанет.

– Мы благодарны за вашу щедрость и доброту. Мы приведём все костюмы в порядок, разложим всё в костюмерной, как книги на полках библиотеки, – затараторила Пенелопа.

– Начинаем репетицию! – заорал Пьер, сдерживаясь, чтобы не ударить пропойцу Констана. Уже месяц репетировали его новую пьесу о несчастной в любви девушки по имени Колетт. Но всё было не так. Неискренность в игре актёров убивала его.

Пьер сел в центре партера поближе к сцене. Актёры начали со второго явления. В нём Колетт вынуждена расстаться со своим возлюбленным из-за отцова повеления.

Луиза, как всегда, играла главную героиню. Пьер пристально наблюдал за всеми, пытаясь понять, как добиться своего идеала.

– Папа^⸍ сказал, если я в течение полугода не дам согласие на предложение сына Жанет, – начала Луиза волнительную роль героини, – он сам отдаст меня за него.

– Как же нам быть? – спросил худощавый Констан в изношенной серой рубахе.

– Ах, почему же на долю любящих сердец выпадает столько запретов и испытаний. Чем мы заслужили их? – спросила она, глядя на Констана.

– Мы будем счастливы, я обещаю. Не терзайся, прогони прочь горькие мысли. – он подошёл к ней ближе и взял за руки.

– Опять ты?! Бездельник проклятый, я же сказал, не желаю видеть тебя рядом с моей дочерью.

На сцену вышел седовласый Анри – отец героини. Луиза отстранилась от возлюбленного.

– Не гневайтесь, папа^⸍. Это я попросила его принести мне свежих цветов из нашего сада, – задыхаясь, сказала Луиза и присела на диванчик, быстро обмахиваясь веером.

– Ещё раз эту сцену. Луиза, больше чувств, волнения, страдания! Как можно так сухо играть! – прервал действо Пьер. Он никак не мог Луизу назвать Колетт. Героиня его пьесы воздушная, непорочная, простая девушка. А Луиза другая. Её стервозное выражение лица не позволяло проявить нежность, робость. Она совсем не героиня его пьесы.

Актёры разошлись по исходным местам. Начали заново, но Пьер остановил их на том же месте. Они повторили ещё и ещё раз. А он всё больше видел просто Луизу, но не его героиню. Репетиция продолжалась, только Пьер уже не смотрел. В глубине сцены ему почудилось смазанное движение.

Колетт, настоящая Колетт, стояла у заднего фона сцены, едва освещённая огнями рампы. Из-под серенького капора выглядывали белокурые локоны. Её зелёное платье в полоску местами потемнело от растаявшего снега. Пьер медленно поднялся, не сводя с неё глаз.

– Опять что-то не так? На кого вы смотрите? – недоумённо спросила Пенелопа.

Пьер на мгновение отвлёкся, и видение исчезло.

– Продолжаем! – крикнул Пьер. – Сначала эту сцену! Ну же, шевелитесь! – он говорил, но сам не слышал себя. Его сознание было где-то далеко, блуждало в поисках Колетт. Опомнившись на последнем действии, он вовсе разозлился.

– Нет! Я не верю вам! – взорвался Пьер и ринулся к сцене. – Луиза, невозможно играть страдающую, влюблённую, кроткую Колетт с таким равнодушием! Скажите, Луиза, вы когда-нибудь любили, да так, что были готовы на всё, даже отдать жизнь за возлюбленного?!

Он всмотрелся в её пустые зелёные глаза.

– Вам всегда нравилась моя игра, – она подошла к нему, поправляя рыжие волосы, и словно не понимала, о чём он говорит.

– Не в этот раз. Я вложил в театр слишком многое! Потратил годы, чтобы сделать из вас, площадных кривляк, актёров театра. И вот, когда, наконец, «Красная драма» может стать известной, вы как улитки ползаете по сцене. Я не позволю всему провалиться из-за вашей бездушной игры!

– Как вы можете так говорить! – возмутилась она.

– Как владелец этого театра, и больше скажу, вам нужно переродиться, чтобы я поверил, что вы – Колетт.

Он глубоко вздохнул, пытаясь остановить волну нахлынувших эмоций.

– Думайте, а пока я приостанавливаю репетиции спектакля. Но это не значит, что у вас больше не будет работы! – добавил Пьер, заметив кислую физиономию Констана. – Приближаются рождественские праздники. Будет объявлено множество вечеров, и мы обязаны откликнуться на любое предложение. Наша задача – заработать и развлечь светский круг. Всё ясно? Продолжайте готовить праздничную программу. Напоминаю: Жанет и Констан, вы мимы. Пенелопа и Луиза, вы поёте в двух танцах, перед обеденным перерывом. Все остальные, надеюсь, не забыли о своих ролях? – после этих слов Дюруа развернулся и вышел, оставив труппу осмысливать его слова.