Драко проверил низкую каменную скамью, единственное сиденье в комнате. Она была ледяной. Вместо этого Драко стоял, потирая руки и кисти под рукавами и морщась, когда случайно задевал синяки, оставшиеся на запястьях от слишком тугих кандалов. Он подумал, не попросить ли плащ или хотя бы рубашку потеплее, но решил промолчать и не привлекать к себе особого внимания.
Держать рот на замке работало все утро, хотя ему приходилось бороться с собой во время большинства заявлений Таффета. Он знал, что маленькая волшебная крыса не любит его, но не осознавал всей глубины. Таффет откровенно ненавидел его и ясно дал это понять во время выступления перед Визенгамотом. Каждый довод касался лично Драко — ни его недавних действий, ни того, что он сделал за последние пятнадцать лет. Лично его.
Хуже, Гермионы. Таффет цеплялся за любую возможность повесить вину на Гермиону, намекая, что их отношения привели к нескольким ошибкам и отступлениям от правил в последние несколько лет. Ехидные комментарии по поводу его «пренебрежения правилами», при использовании совместной аппарации, чтобы увильнуть от ограничений на его перемещения, были только верхушкой айсберга.
Таффетт утверждал, что Драко намеренно заставил Гермиону обойти правило и что Гермиона сама уговорила Драко на это, даже не заметив несоответствия в обвинениях. Большинство членов Визенгамота, казалось, тоже ничего не заметили, хотя Драко был рад видеть, что нескольких человек, включая бородатого волшебника, приказавшего снять цепи с Драко, делали заметки с мрачным выражением лица каждый раз, когда Таффет противоречил его собственным словам.
Драко умудрялся молчать на протяжении большей части слушания, отвечая только на прямые вопросы старейшин Визенгамота и следователей, сводя свои ответы к минимуму, но Гермионе пришлось гораздо тяжелее. Ее трижды предупреждали, чтобы она оставалась на месте во время представления доказательств Таффетом, и пять раз предупреждали, чтобы она перестала перебивать.
Драко не осмеливался смотреть прямо на нее, но, наблюдая за ней из-под ресниц, он увидел, что ее лицо становится все краснее и краснее, почти багровым от гнева, когда Таффетт заявил, что единственная причина, по которой она защищает Драко, основана на «хорошо известной склонности слабовольных женщин влюбляться в осужденных преступников». Драко едва смог сдержать смех. Гарри, сидевший позади Гермионы, не потрудился подавить себя. Даже члены Визенгамота, которые, казалось, были против Драко, усмехнулись, оставив Таффетта бормотать и рыться в своих бумагах с острым раздражением.
Дверь со скрипом открылась, и в комнату ворвалась Гермиона. Она расхаживала по маленькому вестибюлю, ругаясь и делая в воздухе жесты, которые выглядели так, будто она душила невидимых людей. Драко молча наблюдал за ней, ожидая, когда она закончит свою сольную тираду. Когда она топнула ногой и повернулась к нему, ее лицо сразу смягчилось. Она подошла к нему и взяла его за руки, поморщившись холода его кожи, затем взмахнула палочкой, чтобы согреть комнату. Она убрала челку с его глаз.
— Когда это случилось? — спросила она, дотронувшись до его щеки.
Драко наклонил голову, чтобы она не коснулась самого синяка.
— Как только ты ушла, — тихо сказал он. — Случайность.
— Могу поспорить, — Гермиона взяла его за подбородок и повернула лицо к свету. Она провела большим пальцем под поврежденной кожей, затем вытащила палочку и быстро прошептала заклинание, чтобы синяк исчез. Драко мог видеть блеск гнева в ее глазах, но ее руки были нежными, пока она касалась его. — Это Кэмпбелл? Твой охранник? Я добьюсь его увольнения.
Драко шагнул назад, прежде чем поддался соблазну склониться ближе к ее руке.
— Брось, — сказал он. — Ничего такого. Цепи были хуже. Спасибо за то, что избавила меня от них.
Гермиона уставилась на него, плотно сжав губы и раздув ноздри. Драко ожидал, что она не захочет оставлять его травму в покое, но не был готов обсуждать ее. Либо она откажется верить ему, сколько бы раз он ни объяснял, что это действительно был несчастный случай, либо ему придется объяснять сам несчастный случай. Чего он определенно не хотел делать.
Ситуация была достаточно неловкой, и он не собирался переживать ее снова вместе с ней. После того, как они закончили свой разговор, и она покинула его камеру, он вернулся в свою кровать и предался быстрой, восхитительной дрочке. Восхитительной, пока дверь камеры не загремела, и он не откатился в сторону так быстро, что врезался лицом в стену.
Драко отвернулся от Гермионы, встряхнул челкой, чтобы она скрывала остатки синяка.
— Таффет делает упор на мелочи, — сказал он.
Он услышал за спиной недовольное фырканье, затем Гермиона откашлялась.
— Потому что ему больше нечего обсуждать, — сказала она, и плечи Драко расслабились из-за молчаливого согласия перейти к новой теме. — Единственное, что у него действительно есть — обвинения из Фейт-Ин-Харт. Арест там — это всё, что у него на тебя есть.
— Не думаешь, что этого достаточно? Мне удалось разрушить пятнадцатилетний стаж примерного поведения за один день.
Драко рухнул на каменную скамью, одним глазом наблюдая за дверью, ожидая возвращения следователей и окончания перерыва в слушании. Он потер руки и подул на пальцы, чтобы согреть их. Чары, наложенные Гермионой, не согревали его руки, хотя он знал, что холод в пальцах был вызван не температурой. Именно ожидание результатов слушания и его приговора не давало ему согреться.
— У меня есть множество случаев и прецедентов для твоей защиты, — сказала Гермиона. Она сложила руки на груди и медленно покачала головой. — Мы уже обсуждали их, и я нашла еще полдюжины, которые могут пригодится. Многое играет в нашу пользу, и не в последнюю очередь мотивы твоих действий.
Драко начал говорить, и Гермиона вздернула подбородок. Драко закрыл рот. Ему не нужно напоминание, что она не хочет слышать его протесты. По ее лицу все ясно. В любом случае, больше он ничего не мог сказать. Он не верил, что его мотивов было достаточно, чтобы нарушить соглашение с Визенгамотом и пойти против ограничений, которые в первый раз не позволили ему попасть в Азкабан. Она верила. Он считал, что она чересчур оптимистична; она считала, что он излишне пессимистичен. Он решил промолчать по поводу этого.
После долгого молчаливого наблюдения за ним Гермиона опустила руки.
— У нас есть прецедент, — повторила она, каждое слово было четким и твердым, как камни, которые он считал в своей камере. — У нас есть хорошее дело. И, несмотря на то, во что ты, очевидно, твердо решил поверить, и несмотря на то, что ты мне сказал, в твоем соглашении с Визенгамотом есть пункт, который разрешает тебе использовать бессознательную защитную магию в случае неминуемого телесного повреждения. Она ненамного сильнее, чем та магия, которой обладают дети до того, как их научат пользоваться палочками и контролировать себя, но она есть.
Драко покачал головой и прислонился спиной к стене позади него. Он наблюдал за тем, как паук прополз по потолку над ним и исчез в трещине, волоча за собой крошечный кусочек шелковой паутины. Он закрыл глаза.
— Нет, это не так. Не знаю, о чем ты говоришь, но я сильно подозреваю, что ты недостаточно спала последние дни, потому что, похоже, ты бредишь.
Даже с закрытыми глазами он мог представить выражение ее лица. Он знал, что она смотрит на него, знал, что она уперла кулаки в бедра и выпятила подбородок.
— Малфой, — медленно произнесла она. — В твоем соглашении есть оговорка. Один крошечный способ обойти ограничение «не использовать магию». Нам придется убедить Визенгамот, что твои действия были бессознательными и непреднамеренными, что ты понятия не имел, что произойдет, и что твоя реакция вызвана только необходимостью защитить собственную жизнь. Трудно, но вполне возможно. Это то, что делают Малфои, не так ли?
Он проигнорировал колкость, хотя она и задела его. Малфой защищал себя, но он не поэтому напал на Рабастана Лестрейнджа. Он защищал ее. Он точно знал, что делает. Такая защита была бы бесполезна, даже если бы описанный пункт существовал.
