Как и на всех рынках, здесь можно было найти всё, что душе угодно. От пластиковых магнитов до неприятностей.

На террасе стояла пара деревянных столов с тройкой стульев вокруг каждого и несколько круглых уличных на высокой ножке – «сидеть» за ними можно было только стоя.

Мира уселась за свободный столик с тремя стульями, достала из ветровки телефон в жёлтом чехле и положила рядом. Несколько монеток звякнули в кармане. На спинку соседнего стула она повесила за лямки рюкзак, на сидении расположила холщовую сумку с дорого доставшимся багажом. Стул оказался очень удобным – пологая форма деревянной спинки и подлокотники с мягкой обивкой ожидаемо придавали мебели комфорта. Мира откинулась на спинку. Она протянула руку и повесила небольшую сумку с картой и мелкими предметами внутри на подлокотник другого соседнего стула – все вещи были на виду.

Мира подумала: «Вот так человек подсознательно занимает пространство, когда остаётся один – раскладывает всюду ненужные предметы в количестве большем, чем требуется для счастливой одинокой жизни. Наверное, поэтому на стадионах трибуны всегда красят в разные цвета – чтобы спортсмены ни при каких обстоятельствах не думали, будто соревнуются в одиночестве и без поддержки. Людей деморализует пустота вокруг».

Она приступила к еде. Поджаристая рыба хрустела, когда Мира откусывала кусочки крепкими белыми зубками. Золотистая корочка вобрала в себя множество соли – из панировочной смеси и из телец рыбёшек, пропитанных морским солёным духом. На аккуратно нарезанных морковках и картошках виднелись чёрные полосы и пятнышки, оставшиеся после жарки на гриле – подгоревшую часть овощей Мира любила больше всего.

Внезапно на телефон пришло сообщение в одном из мессенджеров. Мобильный интернет на финской СИМ-карте отлично работал во всех европейских странах.

Она вызывающе посмотрела на экран, чтобы дать системе узнать себя. Телефон разблокировался. Мира прочла небольшой тест на английском:

«Привет. Спасибо за открытку. Мне жаль, что обидел тебя. Я, действительно, жду нашей встречи. Во сколько прибывает паром?»

Во вложениях к сообщению было два фото: открыточный вид природы далёкой страны на картонной карточке и её задняя сторона с парой фраз о причинённой боли и любви от адресанта из Таллина.

Мира опешила. Затем она свернула диалог и решила, что во второй раз взяла всё-таки правильный обратный билет – в Санкт-Петербург, домой.

(Эстонский исторический музей)

Я писала, сколько себя помню. В памяти не очень хорошо восстанавливаются игры в больницу, которые регулярно упоминает мой отчим, но ручку в руке и бумагу под нею помню отчётливо. Когда я еще не знала букв, то рисовала на больших листах нечто похожее на волны. Строчка за строчкой. Друг под другом. И выдавала это за тексты. Приносила маме написанное, придумывала суть на ходу и читала с важным видом. Удивительно, но я даже оставляла место и рисовала непонятные символы между волнами – так делали родители. Мне было сложно понять, почему Лора – уже в те далёкие времена моя подруга– не обращает внимания на то, что взрослые пишут с пробелами и закорючками между словами. Её волнообразные сплошные тексты виделись мне совершенно низкопробными и неправдоподобными по этой причине.

«…А потом ты научилась писать сочинения».

Это событие определило дело всей моей жизни. Я писала дневники, рассказы, бесконечные заметки – до университета очень редко для кого-то, кроме себя. Иногда мне приходилось выходить из тени, писать не в стол и сдавать материалы в печать в местную газету. Нужно было нарабатывать портфолио с публикациями для поступления. Как ни странно, журналист должен уже быть журналистом, чтобы поступить на журфак.

Летом во время школьных каникул после шестого класса мы с соседками организовали во дворе редакцию журнала по мотивам популярного в те годы мультфильма. Распределили колонки, полосы. Мы вспомнили и перечислили всю лексику из сферы журналистики, которую где-либо слышали. Анонс, разворот, глянец, макет. Одна из «коллег» получила здание написать колонку о «джинсе». Почему-то нам казалось, что слово означает раздел о моде. Меня назначили главным редактором, но первый выпуск так и не получил окончательной вёрстки. Однако я выполнила все данные себе самой же задания: написала пять текстов с краткой биографией каждого из основных героев мультфильма и вступительное слово главного редактора.

Получив то сообщение и увидев открытку на фото в нём, я была уверена, что не отправляла её. И не писала ничего о разбитом сердце адресату. Она была подписана другим человеком, изменившим мои планы на эту самую жизнь. Разумеется, не профессиональные.

***

”Suum cuique”. «Каждому своё…», – любила говаривать я, отсылая оппонента к своей оконченной магистратуре по философии.

«…было написано на воротах Бухенвальда», – всегда добавлял мой дедушка – любитель истории Великой Отечественной Войны.

Для меня это высказывание, о том, что всему своя роль. Ответственно заявляю: именно такое значение в него вкладывал Платон.

«Нельзя ставить на сцене заряженное ружье, если никто не имеет в виду выстрелить из него»13. В этой истории, как оказалось, предназначаются для выстрела многие детали.

***

На террасе рынка многие курили. Открытое пространство на уровне второго этажа хорошо продувалось ветром, но запах табака несколько портил аппетит некурильщикам.

У меня за спиной кто-то дымил. Я повернулась, чтобы грозно посмотреть на нарушителя покоя и дать ему шанс осознать свою ошибку без единого слова с моей стороны.

Я обернулась и подняла одну бровь. Это придало выражению лица одновременно вопросительности и укора.

Возле перил курил молодой человек в кожаной куртке с посеребрёнными цепями. Корпус его был развернут к пространству террасы. Он выдыхал густой дым, который медленно опускался на ближайший к нему столик. На правом плече у него висел рюкзак, почему-то расстёгнутый.

Он повернул голову правее, в мою сторону, когда уловил краем глаза мои движения. С его плеча на спину упали длинные собранные в хвост тёмные волосы.

– Я потревожил Вас? – спросил он по-русски, нацепив вежливую улыбку. У него был тонкий длинный нос, который делал его лицо старомодным. Этот эффект усиливала кожаная мешковатая куртка. Она явно не подходила ему по росту, а количеством и качеством потёртостей не укладывалась даже в современные тренды.

– Думаю, да. Разве в Эстонии общественных пространствах можно курить?

– Это открытая терраса. Здесь курят все сотрудники рынка, – он затушил недокуренную сигарету и положил её в глубокую прозрачную пепельницу. – Вы туристка?

– Да, – я смягчила взгляд. Меня посетила мысль, что он понял мой гостевой статус в городе по недружелюбному выражению лица. Европейцы не имеют права так явно выражать негативные эмоции. А может, он сам был туристом? – А Вы? – я выдавила улыбку.

– Нет, родился в Таллине. Иначе откуда, по-Вашему, я знаю, что здесь все курят? Можно присяду? – он сел на не занятое вещами сиденье. Кожа куртки заскрипела.

–Конечно, раз Вы уже сели.

–Русская?

– Да. Эстонец?

 –Нет. Русский. Эстонцы моего возраста очень редко говорят по-русски так же хорошо, как я.

–Вы говорите совершенно без акцента.

– Более того, в таких условных «резервациях» зачастую удаётся сохранять более чистый язык, хотя ему и сложно удержаться от заимствований из доминирующего языка – неологизмов, диалектизмов и варваризмов.

Я слабо кивнула. Его утверждение было вызовом для моего филологического образования, но я решила не развивать эту тему.

Предшествующее сообщение с фотографиями окончательно испортило настроение. Мне хотелось доесть скромный ужин, отделаться от парня и отправиться гулять по городу. Чувствовалась необходимость остаться одной – как минимум не в компании незнакомого мужчины.