Пугающая мысль внезапно пронизывает меня до дрожи в коленях. Ведь эти удивительные доисторические животные существовали более двухсот миллионов лет назад и исчезли после сеномано-туронского массового вымирания, связанного с кислородным кризисом в позднем меловом периоде более девяноста миллионов лет тому назад.

– Уж не попал ли я в прошлое? – вслух спросил я, содрогаясь от такой страшной мысли. – Не этим ли феноменом объясняется такое искажение физических законов и исторических фактов? Так вот почему ни я, ни мое одеяние не мокнут! Но каким образом? Как такое могло случится? – вопрошал я в никуда.

Из прочитанных книг, вспомнилась теория относительности Эйнштейна, который утверждал, что мы имеем дело не с трехмерным пространством, а с четырехмерным, то есть, если возьмем все компоненты, а именно: глубину, длину и ширину – измерения, из которых состоит вселенная, да прибавим к ним вдобавок время, то в совокупности получим физическую модель под названием пространственно-временной континуум. Именно к помощи всемирно признанного ума, заложившего основы квантовой теории, прибег мой мозг в поисках ответов. Если я не ошибаюсь, пресловутая теория относительности гласит примерно так: «Когда человек видит движущийся предмет, то это означает, что он перемещается относительно него. Если же он движется с той же скоростью и в том же направлении, то для него предмет будет находиться в покое». Каков же вывод из этого следует для меня? Вероятно то, что изгиб пространства непосредственным образом влияет и на само время; что два события происходят одновременно по часам в одной системе отсчета, но в разные моменты времени по часам в другой системе отсчета. Зерно в этом, несомненно, имеется, вот только мои познания в области релятивистской физики весьма скудны для пробивания бреши в моем ограниченном сознании. От всех этих пертурбаций в голове, я еще больше запутался. При всем уважении к разработчику, широко известных монументальных теорий в области физики, разумеется, ни в чем не виновного, особенно в том, что его не сможет понять какой-то замухрышка вроде меня, все же должен признать, мне его теория мало, чем помогла. Только в очередной раз убедила, что бог не обделил своего покорного слугу цепкой памятью.

Страх вновь принялся заключать меня в свои крепкие объятия, отчего мое тело с еще большим усердием, чем прежде принялось работать руками и ногами, устремляясь к поверхности. К счастью, в этот раз все стало выходить как надо. Если учесть тот неоспоримый факт, что бессчетное количество природных явлений преклоняют голову перед законами гидродинамики, в том числе воздушные и океанические массы, определяющие климат на нашей планете, даже циркуляция крови в кровеносных сосудах не только животных, но и людей не обходится без участия этого удивительного ответвления науки о материи и всего, что с ней связано, то с большой долей вероятности можно утверждать, что ее законы, «взялись за ум», так сказать, и не стали усложнять мне задачу.

Наконец, мне все же удалось вынырнуть на поверхность, и острое чувство безнадежности с горьким привкусом одиночества обуяли меня. Непривычно было всплывать таким образом, то есть, не хватать лихорадочно ртом воздух, как и полагается в таких случаях. Мое новое сверхъестественное состояние одновременно и нравилось, и до смерти пугало меня. Всюду, куда бы ни устремлялся мой взгляд, был один сплошной, опостылевший монооксид дигидрогена. Приказав себе взять себя в руки, решил подумать, как, все -таки, я здесь очутился, но все попытки обвенчались провалом. Несмотря на то, что мне в достаточно легкой мере давались некоторые сцены из далекого прошлого и даже накопленные знания вспыхивали мгновенно, все же воспоминания были фрагментарны и хаотичны. Мнемозина все таки сыграла со мной злую шутку: главные детали касательно моей личной персоналии, будь то вопрос о том кто я, или род моей деятельности, или же вопрос, гложущий меня еще больше: откуда я, оставались за семью печатями. Единственное, что мне было достоверно известно, так это то, что зовут меня Шувин, а вот имя это или фамилия, мне было невдомек. Тут до меня достучалось-таки еще одно не менее удивительное обстоятельство: мне совершенно не было холодно. А учитывая тот факт, что тело мое столько времени находится в ледяной жидкой субстанции, оно должно было принять очертания Джека Фроста, превратиться в большой кубик льда. Но никакого ощущения дискомфорта по этому поводу у меня не имелось. Я был, словно рыба в воде. Мое восприятие энтропии напоминало нескладную работу, мигающей, почти перегоревшей лампочки где-нибудь на заброшенном опустевшем складе. Видимо термодинамика, точнее ее начало, гласящее: «Изменение внутренней энергии тела равно сумме количества теплоты, переданного телу, и работы, совершенной над телом», иными словами, закон сохранения энергии, решило не отставать от своих «собратьев» в причудливости и действовало на мое тело совершенно необъяснимым образом.

Мое внимание привлек диковинный предмет, который никак не мог находиться здесь, тем более, стоять, не колыхаясь на поверхности воды, а он совершенно точно не был подвластен волнам. Я хорошо это видел, плывя в его направлении. Подплыв ближе, передо мной более явственно проступили очертания объекта: это была небольшая деревянная скамья, крепко стоящая на своей стальной ноге.

– Но, каким образом, черт побери, она очутилась в этом богом забытом месте? – задал я вслух очередной вопрос, несомненно, обреченный остаться без какого-либо ответа. – Очередная чертовщина! – выпалил я, и в сердцах ударил правой рукой по воде. – Так вот откуда мое тело грохнулось, – сказал я, прикасаясь к ее конечности. – Ничего не понимаю, решительно ничего. Что тут такое творится? – с этими словами я приподнялся и сел на скамью. Мой траурный костюм, как и волосы были все еще сухи.

– А к месту, между прочим, траурные шмотки-то, – зло ухмыльнулся я, – самое оно. Как говорится: «Со святыми упокой, Христе, душу усопшего раба твоего», – растягивая слова, как церковнослужители проговорил я и засмеялся от этого уже во весь голос. – Несомненно так и будет, учитывая мое «завидное» положение. Скоро от меня и мокрого места не останется, растворившись в пучине, хотя, подозреваю этот шикарный костюм и черные лакированные туфли не претерпят никаких изменений, раз даже на той глубине, где мне пришлось побывать, ни одна нитка на них не промокла. Я осмотрел себя с ног до плеч, трогая руками брюки, рубашку, галстук и пиджак. Так и есть: ни одной капли воды не было на одежде. Но это меня уже совершенно не удивляло. Я так устал от всех потрясений, преследовавших меня с момента пробуждения, что мне просто хотелось уснуть и проснуться в другом месте. С желаниями у меня все оказалось в порядке, а вот с возможностями… За неимением кровати, мне пришлось лечь на странную скамью. Тело мое приняло положение усопшего, но, видать, Морфей был увлечен какими-то неотложными делами, что не обращал на меня никакого внимания в течение долгого промежутка времени. Точнее сказать затруднительно, не имея часов. В порядке бреда, впрочем, кто знает, мне кажется, в этом месте все иррациональное является нормальным, а все, что человек априори считает естественным, логичным – либо противоречит себе, либо отсутствует вовсе, так вот, в порядке бреда, в моем мозгу пролетела мысль: может место, где я оказался не в юрисдикции владыки снов? Тут же улыбка отразилась на моем лице от представления его образа из картины Герена, лежащего в эффектной позе в дезабилье у высоких сдвоенных ворот с охапкой маков, умоляющего стражников в лице каких-нибудь гигантских доисторических животных впустить формирователя сновидений в это «царство», а те только причмокивают и бьют его хвостиками, играя с новой игрушкой в пинг понг. А от новой мыслишки: представления себя со стороны, так сказать, с дальнего плана, я захохотал в голос.

– Ну вылитый труп, – смеясь, говорил я. – Не хватает лишь ящика вокруг тела, скорбящих, цветов и всех прочих атрибутов, что полагается при таких случаях.