Достигнув небольшого начинавшего наливаться весенними соками куста, служившего вехой, он остановился и подождал, когда подтянутся телеги.

– Вот, – громогласно и торжественно объявил Генрих Карлович представшим перед ним новым рабам и широко по кругу обвёл рукой пространство. – Живите здесь, стройтесь, обзаводитесь, радуйтесь. Вы – мои любимчики. И потому деревня будет называться Любимкой.

Крестьяне молча смотрели на нового барина и безропотно слушали приказания.

«Любимка так Любимка!» – вертелось в голове у мастера по строительству мельниц, стоявшего ближе всех к барину.

– А ты, – указал Генрих Карлович на него, – будешь старшиной. Отчёт за всех передо мной держать будешь. Да смотри, чтобы порядок строгий был!

Управляющий по приказу Генриха Карловича огласил список крестьян, приказав каждому откликаться на своё имя и выступать вперёд. Барин с удовольствием слушал имена и фамилии, смеривал оценивающим взглядом новых холопов и казался себе справедливым умным хозяином, основателем нового поселения и преобразователем земли. В конце переклички он гордо оглядел своё многочисленное счастливое приобретение, смиренно взиравшее на него, и сказал ещё несколько поощрительных слов о всеобщей радости. С тем чрезвычайно счастливый и воодушевлённый помещик Р. уехал домой, а крепостные стали оглядываться по сторонам, распрягать лошадей, разбирать привезённые брёвна, доски, скарб и обустраиваться в чистом поле на новом месте.

А потом и землю под пашню неподалёку от Любимки Генрих Карлович своим крестьянам выделил, как обещал, – сдержал слово. Однако, будучи человеком прижимистым, поскупился и сэкономил – так был мал этот кусок, что новоподданные, увидев его, вспомнили слова барина и подумали про себя: «Вот ведь радость какая!»

Так и называли они с тех пор со всем сарказмом этот земельный дар Радостью.

Генрих же Карлович, следуя своему плану, приказал немедленно строить мельницу. Принялись рубить деревья в лесу за Покровкой, мастер взялся за дело и возвёл её, высокую и видную издалека. А потом исправно служила она всей округе более века.

Крестьяне поставили перевезённые дома, начали пахать, сеять, собирать урожай и обжились на новом месте. Рождались дети, жизнь продолжалась. А сына мастера, тоже вслед за отцом исполнявшего обязанности старшины, потомок Генриха Карловича за какие-то общие крестьянские провинности в гневе приказал пороть кнутом. И запороли его до смерти.

Спустя некоторое время после александровской реформы 1861-го года, отменившей ужасы крепостной зависимости, крестьяне поднатужились и выкупили землю у правнука помещика Р. – чуть подальше от Радости, в паре километров от достопамятного куста, на берегу реки Рясы. И переехали туда, по традиции назвав свою деревню тоже Любимкой – любимчики ведь! Только стали называть её новой Любимкой. Была она прямой и ровной, проходила по ней дорога, обсаженная высокими вётлами, а дома по обеим её сторонам смотрели один на другой. И люди, жившие в ней, отличались особенным характером – добротой и отзывчивостью.

А было это всего-то немногим более каких-то полутора сотен лет назад, в то время, когда инженеры-изобретатели Ефим Алексеевич и Мирон Ефимович Черепановы построили первый паровоз и железную дорогу в России, Георг Симон Ом в Германии открыл названный его именем закон, Юстус фон Либих в той же Германии заложил основы агрохимии, Джеймс Прескот Джоуль в Англии делал открытия в области термодинамики, разбуженный декабристами Александр Иванович Герцен разворачивал в Лондоне свою свободолюбивую агитацию, Николай Алексеевич Некрасов писал горькие песни о том, кому на Руси жить хорошо, а Карл Маркс и Фридрих Энгельс придумали, ни много ни мало, постулаты научного коммунизма.

Но всё это происходило где-то вдали от тихой красавицы-Любимки, ещё в том веке переименованной в официальных документах в Лю́блино.

На месте старой Любимки до сих пор в поле растёт большая раскидистая видная издалека ветла. И долгое время после Октябрьской революции при новой власти послушно и организованно ходили к ней жители новой Любимки на октябрьские и майские демонстрации с красными кумачовыми транспарантами – когда в дождь по непролазному чернозёму, а когда и в снег.

А теперь на месте новой Любимки – чистое поле – в ходе укрупнения и реорганизации колхозов в шестидесятые годы ХХ века все жители вынуждены были переселиться в соседнюю деревню. И дети их по велению времени уехали в города, в основном в Москву, до которой не так уж и далеко. Дома исчезли, словно растворившись в лазурной синеве неба, зелени растительности и жирном чернозёме, а колхозные трактора распахали яблоневые и вишнёвые сады, руководствуясь планами начальства устроить здесь поле. Но и эти прожекты рухнули вместе с исчезнувшим колхозом.

Только иногда приедет кто-нибудь из потомков обитателей Любимки в летний отпуск. Посмотрит вдаль на пшеничное поле и на место, где некогда стояли дома их предков, прикинет, где что было. Взглянет на затянутые тиной пруды и одинокую яблоню, единственную оставшуюся от большого дед-Захарова сада. Найдёт ярко-жёлтый черепок молочной крынки на месте бабушкиного и дедушкиного дома. Увидит на месте своей речки с необыкновенно мягкой и ласковой водой широкое водохранилище, затопившее заливные луга. Съездит к ветле-ориентиру и вспомнит историю любимчиков.

А однажды даже прилетали на небольшом самолёте авиаторы-любители из Москвы, покружили над родными местами, посмотрели сверху на округу, сели на люблинскую дорогу, заросшую травой-мурыжником, и сходили в соседнюю деревню в поисках односельчан.

И осталось только повздыхать и ещё раз рассказать друг другу о том, как приобрёл их предков помещик-игрок, селекционер.

ЗАКОН ТРИНАДЦАТОГО НОМЕРА

Юрию Юрьевичу Мелконову

– Я знаю всё на свете! – похвасталась Википедия.

– Во мне всё можно найти, – сказал Google.

– Я самый главный! – оборвал их интернет.

– Ну-ну, – тихо улыбнулось электричество.

Анекдот, бывший современным

во время происходивших событий

– Смотрите! Будьте осторожны! У вас тринадцатый номер, – напутствовала коллег Гайсма.

– Нормальный номер! – смеясь, отвечала ей редактор журнала Татьяна и упрямо думала, что не верит ни в какие приметы и всё будет хорошо.

– Нет, – считывала её мысли Гайсма, за плечами которой был не один сданный журнал. – В тринадцатом номере всегда что-то вылезет. И как вы ни старайтесь, а какой-нибудь ляп всё равно обнаружится! Это закон!

– Подозрительно, – комично прищурившись, традиционно комментировал сидевший за соседним столом редактор другого выпускавшегося в издательстве журнала Айвар.

– Ну, вылезет и вылезет, – философски отвечала Татьяна и отмахивалась от Гайсминого фатализма, – никуда не денешься.

Но макет журнала вычитывала очень внимательно и не один раз. Хотя она всегда так делала. Все предшествовавшие двенадцать номеров.

Собственно, Гайсма была вовсе не Гайсмой, её звали иначе. Вообще-то, это был точный перевод имени: gaisma – свет. И над столом Айвара, автора лексемы, даже висел небольшой лист бумаги с отпечатанным на латышском языке текстом закона о прямолинейном распространении света: «В однородной прозрачной среде свет распространяется прямолинейно».

Так он видел характер и привычки сидевшей напротив него Гайсмы.

Сама Гайсма латышский язык знала плохо и о содержании надписи могла только догадываться.

– Вот вы смеётесь и не верите, – пророчески улыбалась и напутствовала она коллег. – А это закон тринадцатого номера. Что вы ни делайте, как ни бейтесь, а где-нибудь выпрыгнет така-ая блоха! Сами не поверите!

С этими милыми и многообещающими предсказаниями тринадцатый номер собирался, готовился и верстался.