Услышав первый с начала беседы конструктивный и важный вопрос, Фергус крепко задумался на несколько секунд. Столица Аэдирна — даже после заключения Мариборского мира — оставалась самым неспокойным, самым несогласным городом Империи. Порядок в нем поддерживался силами императорских гвардейцев — и для провинций, получивших право на автономию, это был исключительный случай. Наместником в Аэдирне был назначен один из ближайших придворных Францески Финдабаир, утвержденный мастером Риннельдором, главой Имперского Совета. Но этот ход — правитель-нелюдь в государстве нелюдей — скорее расшатал ситуацию еще больше, и в город были направлены лучшие нильфгаардские дипломаты, включая сына мастера Риннельдора. Махакамские краснолюды, участвовавшие в войне на стороне Саскии, получили помилование и приглашение присоединиться к тем их собратьям, что возводили для Анаис фабрики и мануфактуры. Согласились немногие, но энтузиазм молодой королевы пришелся по душе тамошней верхушке, и шаткое соглашение было достигнуто. Но все могло пойти прахом в любой момент — это понимали все, включая ведьмака, которому предстоял переход через горную гряду.
— Инкогнито, — наконец решился Фергус, — вернее — без официального статуса. Ты ведь ведьмак, твои услуги нужны всегда и везде, невзирая на то, кто стоит у власти.
— Это верно, — кивнул Геральт, немного подумав, — Что с дорожными расходами? Да и оружие нужно подновить…
Фергус посмотрел на него исподлобья. По непроницаемому лицу Геральта сложно было понять, издевается он или просто напоминает о необходимости оплатить свои услуги.
Юный Император потянулся к чернильнице на столе, быстро написал расписку и протянул ее ведьмаку, тот критически взглянул на сумму и спрятал бумагу куда-то в потайное отделение своих доспехов.
— Зайди к казначею и королевскому оружейнику, — сказал Фергус негромко и, не удержавшись, послал Геральту ядовитый взгляд, — или ты предпочитаешь, чтобы тебе заплатили имперскими флоренами?
— Монеты с твоим лицом — лучший способ схлопотать нож под ребро в Аэдирне, — вернул ему Геральт приятную улыбку. Еще через мгновение его лицо вновь посерьезнело, и он, помедлив пару мгновений во внезапной нерешительности, обогнул стол и все же опустил тяжелую прохладную руку на плечо Фергуса.
— Не грусти, малыш, — сказал ведьмак негромко, — когда речь идет о Цири, нужно просто принять факт того, что она всегда поступает так, как считает нужным, и отпустить ее. До сих пор она всегда возвращалась.
Фергус, борясь с желанием сбросить ладонь Геральта, поднял на него глаза. Он прекрасно понимал, как дорого стоил ведьмаку этот спокойный тон и все его легкомысленные насмешки. Если кого-то в этом мире и связывали нити Предназначения, так это его и Цири, и чтобы отпускать ее и надеяться на возвращение, ему пришлось много учиться.
— Иди, — так же тихо сказал ведьмаку юноша, — я буду ждать вестей.
Геральт задержал свою руку еще на пару мгновений, потом кивнул и направился к выходу.
Когда Фергус встал из-за стола, у него вдруг закружилась голова — от голода, двух прыжков через порталы или от всех переживаний этого дня. Он удержался руками за столешницу, проморгался немного, и решил, что нужно добраться до спальни — немного поспать перед возвращением Анаис. Юноша твердо решил поговорить с ней о том, что сказал ему отец. Может быть, все решив на берегу, они и могли бы дать Нильфгаарду и Темерии то, чего от них ждали. Не сейчас, но хотя бы в обозримом будущем. Фергус пока плохо представлял, как начать этот разговор. А, может, и вовсе вместо разговора броситься целовать Ани, и, если она не проломит ему башку, все случится само собой? В конце концов, отец был прав — не было ничего проще, чем лечь в постель с собственной женой и сделать так, чтобы она подарила Империи наследника. Им вполне нравилось быть супругами друг для друга — может, и родителями общему ребенку им тоже быть понравится?
Под пристальными взглядами гвардейцев, стараясь не раскачиваться, как пьяный матрос, Фергус преодолел почти бесконечный путь до своих покоев. Их с Анаис спальни располагались в одном крыле дворца, их даже связывал тайный переход, и Фергус надеялся, что, если королева вернется раньше, чем он проснется, она сама придет к нему. О прибытии супруга Ани должна была сообщить стража.
Он знал, кого обнаружит в своей спальне еще до того, как распахнул дверь.
За прошедшие годы Иан изменился почти до неузнаваемости. Он заметно раздался в плечах, а, когда поднялся с постели навстречу Фергусу, оказалось, что еще и вытянулся на несколько дюймов. Его кожа, прежде белоснежная, почти до прозрачности, обветрилась и золотилась загаром. Лицо, лишившись юношеской припухлости, казалось вырезанным из светлого дерева искуснейшим мастером, все черты Иана приняли ту форму, какую для них задумала природа, и теперь он куда меньше походил на своего отца, чем прежде. На широких высоких скулах все еще цвела россыпь веснушек, губы стали тоньше, но по-прежнему готовы были в любой момент сложиться в приветливую улыбку. Сильно отросшие волосы, немного выгоревшие на солнце, отливали глубокой медью и были собраны в небрежную толстую косу. Не изменились только глаза, окруженные темным частоколом ресниц, все так же прямо смотревшие на Гусика.
Иан ждал его в той же позе, в какой Гусик раньше так часто заставал друга в своей спальне — эльф сидел поверх одеяла, скрестив ноги, и листал какую-то книгу, на этот раз — не магический фолиант, а один из томов с личной полки юного Императора. И все это было слишком похоже на тщательно отрепетированную сцену из дурной пьесы. Или на один из тех снов, от которых юноша просыпался усталым и опустошенным. Фергус попятился, когда Иан, поднявшись, устремился к нему.
— Уходи, — обронил он, пряча вдруг занывшие от недопустимого желания обнять Иана руки за спину.
— Гусик, — это имя в знакомых устах звучало большей насмешкой, чем все, что высказали ему отец и Геральт вместе взятые. Иан подошел ближе, почти вплотную, а Фергус застыл, не в силах сделать больше ни шага.
— Уходи, — повторил Фергус, как заклинание, — если ты думал, что можешь вот так просто вернуться через три года и я…
— Гусик, — Иан обнял его, а юный Император, проклиная собственную слабость, закрыл глаза — он слишком устал, чтобы сопротивляться.
Они целовались долго, глубоко и жадно, и с каждым мгновением Фергус все больше понимал — как бы ни изменился Иан внешне, каким бы страшным ни было его предательство, как бы ни клялся себе юноша оттолкнуть и выгнать эльфа, если тому вздумается объявиться — все возвращалось. Тело помнило эти поцелуи, эти прикосновения, эти тихие стоны. Губы помнили, как пройтись вверх по длинной точеной шее и ухватиться за алеющую мочку, уши помнили короткие голодные всхлипы, пальцы помнили жар кожи и неподдельную волнительную дрожь.
Они опустились на кровать, уже сдирая друг с друга одежду. На Иане была лишь плотная льняная рубаха и широкие реданские шаровары, заправленные в высокие сапоги, и Фергус справился с этими преградами первым. Он чувствовал, как дрожащие пальцы Иана пытаются победить длинный ряд золотых пуговиц на его дублете, и помог ему в этом сражении, потом скинул через голову шелковую белую рубашку, замешкался со шнуровкой на штанах, и наконец, когда последний тканный редут пал, вдруг замер над эльфом, растерянно глядя ему в глаза. Иан лежал перед ним — совершенно открытый, тяжело дыша, и черный зрачок затопил почти всю зеленую радужку его глаз. И словно вдруг осознав, что творит, как лунатик, проснувшийся на коньке крыши, Фергус отпрянул от него. Иан растерянно моргнул, потом, улыбнувшись, протянул руку и сжал предплечье Гусика, потянул его на себя.
— Потом, — шепнул эльф едва слышно, — я все объясню, обещаю. Не сейчас, Гусик.
И Фергус капитулировал — он слишком долго был разумным и сдержанным, слишком глубоко прятал самого себя под покровом Императора Нильфгаарда, слишком скучал.
В отличие от их первой и единственной ночи вместе, так невыразимо давно, сейчас между ними не было ни решительной осознанности, ни медленной подготовки и взаимного узнавания. Гусику казалось, что он знал тело Иана лучше, чем свое собственное, а потому каждый жест, каждое прикосновение было безусловно правильным. Когда Фергус, не усомнившись ни на мгновение, дернул эльфа на себя, быстро облизал два пальца и буквально насадил его на них, Иан выгнулся и застонал почти благодарно, с облегчением, словно до конца не верил, что юноша отважится на это. Но отвага Фергусу была и не нужна — им управляло его собственное тело, и Император с радостью отрекся от власти в его пользу.
