— Радек, заводи и к лесу, нас щас бомбить будут! — заорал заряжающий.

«Помник, молодец, спасибо тебе».

Наушники с ПУ на месте. «Мать-командирша» одним движением сцапала их, зато потеряла время, вставляя каждое ухо в матерчатый чехол. «Надо было сразу их надеть, еще на платформе», — пришло запоздалое. Земелов, меж тем, успел запустить двигатель, заглушив его грохотом вой авиамоторов. На миг показалось — нет никаких самолетов. «Да, и разгрузка в поле мне приснилась», — мысленно оскалилась на саму себя Вешка. Нажала контакт переговорного устройства:

— Радек, двигайся в лес по готовности! Как окажемся под деревьями — стой! — сама порадовалась деловитости и спокойствию приказа, и едва не сверзлась с сидения — самоходка, взрыкнув, дернулась и понеслась вперед к невидимой за броней опушке.

Привычно ухватившись за борт башенной брони, Вешка подтянулась и высунула голову наружу — так ориентироваться было проще. «Пока не стреляют», — напомнила себе.

Самоходка Дивова неслась чуть впереди шагах в тридцати, заметно забирая влево — над башней торчала голова Любека в танкошлеме. «Надо было оставить шлемофоны, дура».

Сзади все еще стояла командирская «двадцатка» — голова сидел на краю командирской башенки, спустив ноги в люк, наблюдал, как ведет по последней платформе свою машину Ивков. «Успеют».

Стала искать глазами самолеты. Нашла не сразу, те заходили почему-то с восхода. Несколько длинных черт. «Как рябь на воде рисуют», — подумала и нырнула за броню — сушка вломилась в лес, ломая колючие заросли межника и тонкие белые стволы молодой берестяны. На голову посыпались листья-сердечки и хвоя. Небо заслонили пушистые сосновые лапы.

— Стой! Радек, стой!

Чуть не врезалась лицом в прицел — Земелов резко остановил самоходку и заглушил двигатель. Мир затопило гулом бомбардировщиков. Еще трещали и шуршали распрямляясь ветви, тарахтели на поле отставшие машины. Этакими островками в назойливом саднящем вое. Аж зубы заныли.

Вешка опять высунулась над краем башни. Оглядываясь вспомнила голос преподавателя: «Танку страшно только прямое попадание. И добиться такого попадания сложно даже по открыто стоящим целям. Очень большой разброс. А попасть в замаскированный танк или танк стоящий под деревьями вообще почти невозможно…»

— Близко встали, — громко, едва не в ухо, проговорил заряжающий. Вешка едва не шикнула на него, тише мол — подспудно желание остаться невидимым связалось и с необходимостью тишины. Глянула влево — в четырех шагах, за толстым стволом сосны застыла «двадцатка» первой полуколонны. Люк на командирской башенке был открыт, из него торчала голова в танкошлеме. Пялилась на самоходчиков сверху вниз, светила зубами ухмылки.

Вешка демонстративно отвернулась: «Знакомая физиономия, фамилию не помню, кто-то из второго звена». Опять попыталась углядеть самолеты.

«Чтобы определить положение самолета на слух, нужен навык вырабатываемый опытом и знанием каждого типа самолетов — у них не только различное звучание, но и разные скорости уже сравнимые со скоростью звука…» — опять вспомнилось слышанное.

На чугунке вдруг часто застучала зенитная спарка. Только тогда Вешка увидела в просвете ветвей над головой темный ширококрылый двухмоторный самолет. И почти одновременно в уши вонзился, заставляя вжать голову в плечи, спрятаться за броней, визг падающих бомб. Это еще не был страх — Вешка не успела испугаться. Страх пришел, когда одновременно с оглушающим громом вздрогнула самоходка, и, кажется, земля под ней — животный, древний, темный, заставляющий замереть сердце. Взрывы ударили шагах в ста, дюжина штук, один за другим…

— …ки драные, — вернулся вдруг слух. Рядом белели круглые глаза Мушкова. «Ему тоже страшно. Он ругается потому, что боится…»

Узкие зрачки заряжающего встретились с ее взглядом. И Вешка вдруг поняла — он увидел в ней то же, что и она в нем. Сердце опять замерло. От стыда.

— Страшно только прямое попадание! — голос едва слушался на первом слове, но к концу фразы набрал силу. — Танку страшно только прямое попадание!

И дрожащими пальцами нашла контакт ПУ:

— Радек! Страшно только прямое попадание!

— Знаю, командир, — неожиданно четко ответил измененный проводами голос мехвода, — Бомбленный…

Ужас сбежал под натиском стыда, а стыд смыло спокойным голосом Земелова. Осталась кристально чистое, яркое до боли ощущение перенапряженного тела, холодного липкого пота, звенящего гула самолетов над головой… Вешка поймала себя на том, что бездумно и счастливо улыбается глядя на свою трясущуюся руку.

— Зенитка молчит…

— Что? — она нехотя оторвала взгляд от ладони.

— Зенитку накрыли, — связки едва слушались Помника.

— …

Вой падающих бомб вонзился в неоформленную еще мысль. Убил ее. Вместо нее родилась иная: «Другой звук! Другой! В нас! Господи! Мама!»

Вешка едва успела зажмуриться, как мир вздрогнул, шатнулся… и еще раз… и еще… Устоял. А потом наполнился шорохом листьев, скрипом ломающегося ствола, стуком мусора о броню, радостным ревом самолетных двигателей избавившихся от груза… «Господи, они ведь улетают. Да?»

— Хорошо, что попить не успел! — проорал снизу Радек. — Уссался бы!

Рядом прыснул, захихикал, и тут же сорвался в хохот Помник.

Вешка тоже засмеялась, совершенно по-бабьи, мелко и дробно. А потом вдруг икнула. И икала, мучительно сотрясаясь всем телом, плача и смеясь, пока в зубы не сунули горлышко фляги…

Вдоль теплушек бредет человек в черной железнодорожной робе. Медленно. Шатаясь. Почти дошел до последнего вагона и… мешковато сел, почти упал на насыпь, подвернув под себя ногу…

— А не попали ж ни разу! — пробасил за спиной давешний улыбчивый сосед-танкист. Тоже выбрался на опушку — сейчас из леса, словно, грибники, перекликаясь выбираются командиры машин. — В эшелон не попали ни разу, говорю, — весело повторил танкист.

«Груздёв», — вдруг вспомнила Вешка его фамилию. Не оборачиваясь согласно махнула ушами, слышу, мол. Не до разговоров — своих найти надо.

Машину Ивкова увидела почти сразу — сушка уткнулась в сломанную сосну шагах в ста слева, порвав гусеницу. Экипаж в полном составе копошился вокруг поврежденной машины. «Опять отличились», — шевельнулось злорадное и пропало — после пережитого сил осталось чуть, хотелось упасть в густые заросли помятого гусеницами межника, закрыть глаза и забыться, спрятаться от всех и вся. «Соберись. Соберись! Нельзя расслабляться!»

Посмотрела вправо, увидела, как машет кому-то рукой и срывается в бег, придерживая кобуру, Груздёв. Вдоль всего леса люди высматривают друг друга, собираются тройками-звеньями, и уже кое-где от этих троек отделяются и торопятся к своим начальникам командиры звеньев. Вон и комбат виден, а около него двое из первого полубата. «Где же Любек? Он въехал в лес справа шагах тридцати-сорока. Что такое?»

Именно там, шагах в сорока, Груздёв что-то обсуждал с другим танкистом, а третий только показался из леса и опять скрылся в зарослях. Туда же нырнул и второй, а «грибной» сосед оглянулся на Вешку. Без следа улыбки.

— Эй, самоходчица! Сюда давай!

Ноги сами понесли ее на зов. Даже мыслей еще не появилось. Только в груди что-то сжалось…

— Что?!

— Там ваших разбомбило…

И уже в спину:

— Бомба рядом легла!

Три слова и жизнь. Три человеческих жизни! «Танку страшно только прямое попадание!»

Кустарник расступился перед Вешкой — она пролетела сквозь него. Только что похоронившая троих, и Люба Дивова среди них. А сейчас счастливая: «Танку страшно только прямое попадание!»

Пригнулась под сосновой лапой, проломилась сквозь ломкие ветви упавшей берестяны и выскочила на свет, в пустоту неожиданной прогалины. В удушливый кислый смрад сгоревшей взрывчатки.

«Танку страшно только прямое попадание…»

…

Осыпалась из-под ботинка земля. Скатилась в серую круглую яму — три шага от края до края. И самоходка в еще в двух шагах за ней… Разрубленная лента гусеницы на непривычно голом заднем катке. Почти сорванная и искореженная полоса металла над гусеницами. Башня с глубокими царапинами, бесстыдно сереющей обнаженной сталью…