Весна расстегнула шинель и, ежась от холода, полезла в нагрудный карман войнерки. Светан тоже потянулся к вороту реглана, но начальник патруля вновь козырнул с кадровой четкостью: — Вы свободны, товарищ линком, — и уткнулся в чье-то предписание. Семеро военных и мирян с завистью разной степени посмотрели на летчика.
— Тебя подождать? — нарочито громко спросил тот.
— Нет, все равно в разные стороны, — улыбнулась девушка авиационному бунтарству. — Выйдешь на площадь, сразу направо в подземку и до станции Шклова. Там только один выход…
— Дальше дорогу найду! Спасибо. И удачи тебе, — протянул руку раскрытой ладонью вверх. Пожатие оказалось стремительным и одновременно бережным. Порывисто развернулся и зашагал к арке вокзала…
— Линком Бронева? — очередь до нее дошла минут через десять. За это время начальник патруля успел отпустить семерых задержанных для проверки. Только один ушел с взысканием. Зато из иссякшего потока приехавших были выдернуты еще двое.
— Да.
Усатый линком кивнул бойцу справа, тот резво, почти бегом поспешил куда-то внутрь вокзала.
— Почему не по форме одеты?
— В военлечебнице не нашлось соответствующей формы по размеру.
— Ясно, — протянул командирскую книжку и предписание, козырнул. — Подождите, пожалуйста, здесь. За вами сейчас подойдут.
— Хорошо…
Не подошли, подбежали. Краснощекий подтянутый нарядник с фиолетовыми петлицами и околышем фуражки уцепился взглядом, вскинул руку к виску.
— Нарядник госбезопасности Вязов. Ваши документы, пожалуйста…
Этот бумаги просмотрел быстрее, хотя видел в них явно больше патрульного. Так же вежливо, отдав честь, вернул.
— Приказано доставить вас известному вам лицу. Прошу следовать за мной.
— Есть…
Нарядник усадил ее на заднее сидение черной, чистой до блеска Эски, сам сел впереди с шофером. Ехали молча. Мимо убранных в опалубку памятников, возводимых баррикад, мимо давно потухших развалин, шагающих куда-то колонн в шинелях или мирных пальто… Только почувствовав на губах соленую горечь, Весна поняла, что плачет. Прикусила кулак, чтобы не разреветься. Справилась с собой только на воротах Детинца.
Кабинет отца встретил теплой темнотой и запахом, почему-то напоминающим о сдобе. Она щелкнула выключателем в прихожей. Повесила шинель на вешалку-стойку и прошла во вторую комнату… Свет зажигать не стала, села на диван и закрыла глаза. В голове было пусто.
Разбудил щелчок замка. Мягкие, очень знакомые шаги. Человек за полуприкрытой дверью замер.
— Пап, я не сплю, — голос дрогнул.
Потом они долго стояли обнявшись. Крупные руки теребили и гладили ее вновь отрастающие волосы, осторожные пальцы касались шрамов на лбу, а она плакала в широкую грудь — после контузии слезы у нее получались быстро и легко — и шептала: «Папка…»
Еще позже, грея руки о бока чашки с горячим душистым чаем рассказывала, про молодца мехвода, расстрелявшего из автомата оглушенных швейских десантников, промолчала про убитого снарядом Мушкова, похвасталась тем, как командир стрелковой дивизии сетуя на неразбериху положил ей на грудь кругляш наградного знака «За боевые заслуги», поведала про единицы выживших из ее батареи, про утомившие, но «такие смешные» последствия контузии. Слушала про названных братьев, один из которых воевал совсем рядом и сейчас вдруг перестал писать. Про бабушку, на старости лет пошедшую преподавать. Про многое составляющее суть семейной жизни…
— … Вижу, мучает тебя. Спроси, отвечу, как смогу, — рыжие глаза зацепили ее взгляд. Отец пригладил усы.
…
— Пап… почему так получилось? Почему так страшно и стремительно? Ведь ждали, готовились. Почему?..
Эпилог 2. Чуть больше года спустя.
— Званич, вставай… — голос начштаба вторгся в безвидье полудремы-полузабытья, выдернул в реальность. Вторак рывком сел на застеленном полушубком топчане, разлепил веки, разом вспоминая оперативные сводки, ожидаемые проблемы и недоделанные дела. Последних хватало.
После наступления от полнокровной бригады — старорежимное название за пару месяцев уже не вызывало оскомины — осталось чуток меньше полутора рот. Двухсотверстный поход с боями собрал свою жатву выбитыми и брошенными по неисправности танками, убитыми, ранеными и обмороженными людьми. И после замыкания кольца командарм вывел их в резерв. «В целях отдыха и восполнения…»
«Отдых» получился непрерывным и выматывающим: уцелевшие экипажи холили своих «коней», рота технического обеспечения и «безлошадники» мотались по степи, отыскивая машины бригады, по возможности стаскивая их в СПАМ, а то — разбирая на запчасти — в черные от холода и недосыпа лица этих страдальцев Щелов смотрел через силу, через злобу на свое бессилие им помочь…
Штаб тоже работал в непрерывном режиме — к обычному бумагообороту добавились требующие срочного решения проблемы связи и снабжения. В разоренной войной степи даже согреться было нечем, не говоря о еде… А еще пришлось заполнять формуляры на потерянную технику, отписываться о возможности восстановления. И все это даже не вчера — неделю назад.
Потому сам комбриг за четыре дня спал от силы часов восемь-девять, выкраивая для отдыха немногие минуты…
Машинально глянул на часы: до побудки оставалось еще минут двенадцать из тридцати.
— Что случилось? — спросил хрипло и тут же закашлялся — где-то вверху груди саднила простуда.
Начштаба сунул в ладони кружку горячего варева — в нос шибануло молоком и какой-то травой. В смеси с неистребимым запахом мертвечины, что, казалось, послелился в степи навечно, стоило только отогреть любую нору, получилось тошнотворно. Но выпил. Через силу.
— Усиление прибыло, — губы начшатаб на осунувшемся лице растянулись в скудной улыбке. — Самоходки. Две шестиорудийных батареи…
«Самоходки это хорошо». После очередного глотка грудь залило теплом. Щелов вспомнил неуклюжие большеголовые машинки, во многом решившие его судьбу под Гожаском. «Две батареи это хорошо — пости столько же, сколько осталось в бригаде».
Вот только жили эти самоходки недолго. Даже в обороне… Он прислушался к звукам снаружи, пытаясь выделить из шума двигателей «двадцаток» характерный рокот моторов СУшек.
— Что у нас там за столпоторение? Я за танками самоходчиков не слышу.
— Это не танки, это колонна усиления, — начштаба улыбнулся уголками глаз.
Комбриг молча отставил кружку, потянулся за шлемофоном. Застегиваясь на ходу окинул хозяйским взглядом штабной подвал.
— Радек?
Комроты-1 закончил что-то писать и, сунув бумагу дежурному, вскочил:
— Я, тащ комбриг!
Щелов хмыкнул: инициативный и умный ротный ему откровенно нравился, несмотря на насмешливость и доходящую до наглости самостоятельность.
— Ты ведь из самоходчиков?
— Да, тащ комбриг.
— Тогда за мной…
Вылезли наверх вчетвером — следом увязался красноглазый и злой от усталости особист. Вылезли и встали перед окутанной газолевым дымом колонной низких горбатых от навьюченного барахла машин с задорно торчащими вверх длинными номами пушек хорошего, явно больше танкового, калибра, и новыми командирскими башенками с «ушами» звукоуловителей. Вокруг копошились экипажи: механики проводили послепоходное обслуживание, а остальные сбивали снег с легко узнаваемой ходовой от «двадцаток». Перекликались командиры…
— Ну и агрегаты, — с затаенной завистью протянул ротный. Но Щелов не обратил на его слова внимания — к ним торопились двое в рыжеватых полушубках. Один высоки и сутулый, второй… даже в полушубке и ватных штанах движения выдавали в ней женщину. А вблизи стали видны большие глаза на лоснящемся, смазанном чем-то лице.
Радек вдруг потянул с головы танкошлем и с перекошенной улыбкой выдохнул:
— Командир…
