Действительно, намеренно «зашифрованная» речь употребляется в двух случаях: если автору нечего сказать и он прикрывает отсутствие глубокого содержания иноязычно-макароническим стилем, который, с его точки зрения, придаст значимость тому, о чем пишет такой журналист. Другая причина – это намеренное «затемнение» информации, поскольку русские соответствия могли бы нарисовать правдивую картину, которая вызвала бы тревогу у читателя. Эвфемизация речи путем излишнего, ненужного употребления заимствований вызывает протест и у самих журналистов. Так, А. Бояринова (см. анкету) пишет: «…журналистика – это ОЧЕНЬ И ОЧЕНЬ ответственное дело. И если ты боишься затрагивать серьезные социальные темы, пиши хотя бы так, чтобы тебя нельзя было бы обвинить в уничтожении русской мысли, великого русского языка!».
Эта тревога о состоянии русского языка в ряде СМИ, бесспорно, оправдана. Позволим себе еще раз процитировать О. А. Бондаренко: «А состояние русского языка на сегодняшний день таково, что его нужно спасать – от засилья сленга, иностранных слов, нецензурщины, а еще от нежелания и лени говорить красиво и правильно». Как писал в работе «Ключ к познанию силы языка» А. С. Шишков, «желающему утвердиться в языке надлежит вникать в коренной его состав, дабы не делать его похожим на чужой и не смешивать в нем высоты с низостью, красоты с безобразием»[9].
Вопрос об использовании ненормативной лексики (в широком смысле слова), просторечия и жаргонизмов в СМИ стал весьма актуален в конце прошлого столетия и все еще не утратил своей значимости сегодня. Журналистская речь изначально формировалась как социально-ориентированное пространство: не будучи прямым отражением складывающихся в обществе политических и социальных проблем (эту миссию принимало на себя содержательное наполнение текста), она всегда воспринималась как неотъемлемая часть национальной культуры. Поэтому она немыслима вне сопряженности с языковой нормой и речевыми практиками и должна соответствовать сложившимся в обществе представлениям о публичной речи. С этой точки зрения журналистская речь выступала не просто как источник формирования нормы, но и как некий посыл: общество через СМИ ориентирует своих членов, как следует говорить и писать, что допустимо в публичной речевой деятельности, а что нет.
Оценочность – важнейшая черта журналистской речи, и естественно, что формы ее выражения в медиадискурсе должны не только отвечать требованиям точности, взвешенности, аргументированности, но и соответствовать культурным, нравственным установкам аудитории. Оценка в журналистском тексте может быть выражена и в просторечном стиле: по-видимому, нет ничего предосудительного в выражениях «бабий батальон» (о «соратницах» А. Сердюкова по министерству) или «взбесившийся принтер» (о Госдуме). Экспрессивность этих словосочетаний соответствует эмоциональному накалу мнений аудитории по отношению к описываемому.
Но нельзя оправдать появление оценок, задевающих нравственное чувство людей, их представления о жизненных ценностях. Прежде всего речь идет о допустимости просторечия в журналистском дискурсе. И столь же серьезную тревогу вызывает такая широко распространившаяся манера речевой деятельности журналистов, как стёб. Не может не покоробить, когда молодой журналист, говоря о знаменитых мхатовских «стариках», называет их «мастодонтами». Еще более яркая демонстрация стёбной манеры подачи материала – эфир программы «Болячки» на «Маяке» 4.10.2012, когда ведущие В. Колосова и А. Веселкин в недопустимом, оскорбительном тоне говорили о больных муковисцидозом. К сожалению, подобного типа речевого поведения придерживаются многие ведущие электронных СМИ, а порой и авторы печатных текстов, полагая, видимо, что профессионализм заключается прежде всего в хлёсткости оценок, а не в их соответствии культурным и нравственным нормам поведения в обществе.
Нарочито стёбный стиль, каким бы ни было отношение журналиста и его газеты, или радио, или ТВ к описываемому явлению, создает впечатление «желтизны» медиаматериала. А СМИ все-таки должны служить целям повышения культуры в обществе.
Речь СМИ – главный фактор развития современного русского языка. Она создает новые значения слов, новые смыслы, транслируемые по каналам массовой коммуникации. Она отражает изменения в окружающем мире и закрепляет их в общественном сознании. Она активно изменяет нормы словоупотребления и словообразования и тем самым доказывает, что русский язык не стоит на месте. Таким образом, медиаречь – это не только по сути главный нормообразующий фактор, но и обширное поле взаимодействия разных культур и интересов, без которого нет национальной культуры. В языке СМИ всегда соединяются прошлое, настоящее и будущее.
Следовательно, работники СМИ должны осознанно относиться к проблемам речевой культуры, понимать, что коммуникация в современном обществе может быть успешной только при условии соблюдения законов речевого взаимодействия. А они в значительной степени базируются на системе языковых норм.
О нарушении культурно-речевых норм в массовой коммуникации с тревогой пишут и сами журналисты. Так, Н. А. Чернышова отмечает (см. анкету): «Употребление ненормативной лексики в СМИ – это проявление агрессии, эпатажа, это противопоставление своего миропредставления общественной морали. Недопустимость ненормативной лексики очевидна для всех, кто неравнодушен к судьбам отечественной культуры. Ежедневно аудитория СМИ пополняется новыми читателями, зрителями, слушателями из числа молодых людей. И они воспринимают ненормативную лексику уже как норму. Им просто навязывается субкультура уголовного мира, ценности, стереотипы поведения. Если мы хотим жить в цивилизованном обществе, то необходимо принимать меры, ограничивающие поток оскорбляющей, унижающей человеческое достоинство лексики. Это задача не законодателя, а журналистского сообщества и общества, которые должны создать механизмы саморегулирования сферы СМИ, механизмы общественного контроля».
Появление подобной лексики связано с процессом демократизации речи. Первый период общей демократизации языка связан с деятельностью М. В. Ломоносова, А. П. Сумарокова и, бесспорно, H. M. Карамзина. Второй этап определяется деятельностью А. С. Пушкина, который даже в поэзии использовал просторечные усеченные формы. Следующий период развития языка в этом направлении – разночинский. Если раньше литературный язык был самостоятельной сферой, практически не связанной с разговорной речью, то в разночинский период у нас возникают «мосты» между речью письменной и устной. Пятый период демократизации – это, бесспорно, послереволюционное время. И здесь уже можно говорить о том, что демократизация как явление глобальное, характерное не только для русской речи, но и для других языков, может иметь не только положительную, но и отрицательную сторону.
Отдельного разговора заслуживает возникновение «новояза» советской эпохи. Трудно предположить, что в дореволюционной, царской России на заседании Совета министров были бы представлены, например, Минвнудел или Мининдел. Ведь аббревиатуры практически не существовали в русском языке в дореволюционное время. И уж конечно, в то время было бы невозможным сокращение «император РИ» – Российской Империи. Это один из простейших примеров возникновения нового облика русского языка.
Новый период языковой демократизации обрел силу в перестроечное время. Действительно, перестройка повлекла за собой отмену очень многих запретов и появление новых тенденций в русском языке. И, как любые изменения в общественном сознании, перестройка в языке имела и положительную, и отрицательную стороны. К чему же мы пришли в результате этих перестроечных лет в области языка?
Демократизация коснулась практически всех сфер русской речи. До рассматриваемого периода разговорная речь весьма существенно отличалась от языка СМИ. Сейчас же трудно провести жесткую границу между медиаречью и речью обыденной. Это, с одной стороны, положительная тенденция. Язык приобрел новый образный потенциал, стал освобождаться от навязанных ему запретов и штампов – к примеру, таких, как «правофланговый пятилетки», «на ударной вахте», «третий, решающий год». С появлением свободы журналистского самовыражения газета, а также ТВ и радио стали интереснее. В то же время естественное стремление журналистов отринуть «навязшие в зубах» штампы и придать речи более живую окраску закономерно привело и к отрицательным последствиям. Раньше СМИ были серьезным авторитетом с точки зрения языка: раз так написано, значит, так нужно говорить. Как слово произнесено с экрана телевизора, именно так и нужно было его употреблять. Неоднократно именно с помощью телевидения лингвисты, филологи могли внести коррективы в определенную сферу говорения. Например, в 70-х гг. XX века название детективного фильма «Петля» объявляли с ударением сначала на первом слоге, как того требовали тогдашние словари ударений, а затем – под влиянием реального употребления – кодифицированным стало ударение на втором слоге.
