– Я… Одри, дорогая… Право, не помню…
Бартель опять простер крыла обеих рук, видимо, намереваясь в очередной раз заключить вдову в свои спасительные объятия, но та оттолкнула его.
– Ты звонила этой дряни? За моей спиной? Не могла удержаться, чтобы не сообщить ей первой?!
Клэр виновато отступила:
– Одри, умоляю тебя!
Мадам Люпон прикрыла глаза рукой и оперлась о стол. Клэр испуганно лепетала:
– Извини, Одри, прошу тебя, пойми и меня…
Месье Паризо отвел свою неуемную супругу в сторону. Она потерянно оправдывалась:
– Ведь речь же шла о жизни и смерти!
Антуан тем временем хлопотал над вдовой:
– Одри, успокойся. Не стоит эта мерзавка твоих переживаний.
Он заботливо приобнял обмякшую женщину за плечи и повел к дверям.
Инспектор записал адреса остальных присутствующих, заявил, что в ближайшие дни встретится с каждым для дачи показаний, и отбыл. Все с облегчением покинули госпиталь.
Мартина заняла свое место в регистратуре. Я вернулся в операционную и, стараясь не отвлекаться на покойника, нашарил под столом выпавшие брелоки. Они оказались совершенно одинаковыми: на каждом было выгравировано кресло с подлокотниками и висело по одному ключу. Пришедшее от антиквара письменное приглашение на ужин в «Ля Тур д’Аржан» – «Серебряную башню» – венчал точно такой же рисунок с названием ателье Люпона «Галери ле Фотей» («Галерея Кресло»).
Если бы выпал только один ключ, я бы не стал долго думать и сразу бы рассказал о нем полиции. Но два идентичных ключа с брелоками настораживали. Человек не носит с собой в кармане два ключа от одной двери без причины. Один ключ не значил ничего, два – требовали объяснения. Я собирался отыскать это объяснение до того, как находка попадет к инспектору.
Вдова утверждала, что Люпон никого из галереи не увольнял. У кого же, помимо уволенного служащего, он мог забрать второй ключ? Например, у любовницы. Забирают ключ при разрыве отношений. В таком случае существовала женщина, которую любвеобильный бонвиван бросил совсем недавно. Судя по репликам его друзей, ею могла быть Марго Креспен.
А может, он собирался отдать второй ключ кому-то из сотрапезников? Кому? Никто из присутствовавших в ресторане мужчин, похоже, не знал Люпона настолько близко, чтобы одалживать его ателье для собственных тайных рандеву. Может, ключ предназначался для дамы? Однако ни Клэр, ни мадам Ришар не выглядели женщинами, способными заинтересовать импозантного Люпона. Третья сотрапезница, подружка красавца-фотографа, была молоденькой и хорошенькой, но не сводила глаз с собственного кавалера и к гибели Люпона проявила полное равнодушие. Неужели антиквар принес этот ключ для Елены? От одного этого предположения затошнило, но отвергнуть его я не мог: «прекрасная персиянка» Люпону явно понравилась, он пригласил ее на ужин в узкой компании, и она приглашение приняла. Это могло показаться ловеласу многообещающим.
Я был абсолютно уверен, что ноги моей жены не было у этого волокиты. Я полностью доверял ей. Но инспектор заподозрил Елену, а французскому правосудию я доверял гораздо меньше. В гарсоньерку Люпона следовало наведаться.
В большой адресной книге Парижа я легко нашел «Галери ле Фотей». Ателье находилось в квартале парижских галерей и антикварных магазинов на рю Фобур-Сент-Оноре.
– Сестра Тома, сделайте одолжение, попросите доктора Шаброля перенять мое дежурство. Я хочу вернуться домой, жена даже не подозревает, чем закончился этот злосчастный ужин. Не хочу, чтобы газетчики тревожили ее.
На сей раз я сам позвонил Дерюжину. Мартина оказалась чрезмерно внимательной и словоохотливой. Теперь, когда велось полицейское расследование, я доверял только другу.
С Дмитрием мы десять лет назад вместе гнили в галицийских окопах. Потом наши пути разошлись – я был ранен, а после поправки отправился руководить крошечным российским госпиталем в прикаспийскую провинцию Персии. Летом 1918 года госпиталь прекратил свое существование из-за отсутствия медикаментов и персонала, и я принял предложение англичан сопровождать колонну беженцев из Баку в Тегеран. Столица Персии в 1919 году не была избалована докторами, получившими медицинское образование в Гейдельбергском университете, так что вскоре я стал личным врачом последнего каджарского шаха. Осенью 1920 года шаха свергли, но я занял ту же должность при новом правителе – Реза-шахе Пехлеви. Служба придворным лекарем являлась нехлопотной синекурой, и большую часть своего времени я посвящал детскому дому и русской богадельне Тегерана. Три месяца назад я прибыл на год в Париж в надежде почерпнуть новейшие умения и знания и сразу отыскал своего прежнего сослуживца через Русский общевоинский союз. Наша дружба возобновилась. Эмиграция не хуже сидения в окопах уравнивала бывшего полковника и потомка бояр и простого лекаря.
– Извини, что бужу так поздно, нужна твоя помощь.
Он прокашлялся и выругался. Это означало готовность явиться немедленно хоть на край света.
– Можешь сейчас приехать за мной?
Автомобиль шуршал по спящей рю Риволи между домами в нахлобученных серых папахах высоких мансард, вдоль роскошных фасадов с перевитыми кованым железом балкончиками, мимо запертых витрин и темных окон. По ночам весь благопристойный Париж превращался в кладбище, шабаши продолжали бушевать лишь на Монмартре, Монпарнасе да кое-где на Больших бульварах.
– Елену довез благополучно?
– До двери проводил.
– У меня только что на столе скончался раненый, подстреленный в самом центре города. Он без десяти одиннадцать вышел из ресторана «Ля Тур д’Аржан», а спустя двадцать минут его нашли истекающим кровью под мостом Турнель. Такое тут часто случается?
Дмитрий курил, выставив локоть в окно.
– Бывает, но в основном там, где «курочки» и их клиенты: «Пигаль» на Монмартре, рю Сен-Дени, Монпарнас. В барах на Левом берегу бывают матросы, там всякое может случиться. Еще на рю де-Лапп, там клубы для мужчин с нетрадиционными предпочтениями.
– Убитый был арт-дилером с вполне традиционными предпочтениями. Калибр пули средний – семь целых шестьдесят пять сотых миллиметра, причем, судя по повреждениям на теле, он успел подраться с нападавшим. И его не прикончили, бросили раненным. Опытный убийца позаботился бы о том, чтобы завершить дело.
– Может, кто-то помешал. Набережная Турнель – довольно тихое место. Под мостом иногда ночуют клошары, и среди них могут оказаться помешанные или пьяные, но у этих редко бывает огнестрельное оружие.
– Его даже не ограбили. Золотые часы остались на руке и портмоне с деньгами в кармане.
– Ну, тогда это не грабитель и не проститутка. Похоже на сведение личных счетов.
– Чтобы сводить личные счеты, надо знать, что он окажется один на улице. А он вышел из ресторана совершенно случайно.
– Да тебе-то что?
Глядя в окно, я объяснил:
– В ресторане с ним были три пары друзей и Елена. Он пристал к ней, она выпорхнула на улицу и убежала. Он, оказывается, выскочил вслед за ней. Она прибежала прямо ко мне, в Отель-Дьё, а его на улице кто-то ранил.
Дмитрий ничего не сказал, только щелчком выкинул окурок.
Мы свернули на Фобур-Сент-Оноре. Я спросил:
– А что это за новый способ определять по пуле, из какого она пистолета? Ты о нем слышал?
Никто не разбирался в огнестрельном оружии так, как Дерюжин. Ротмистр эскадрона в Галиции, после Брестского мира он разделил судьбу тысяч офицеров: не смирившись с большевиками, два года сражался в рядах Добровольческой армии, вместе с остатками врангелевских войск покинул Севастополь и еще год, уже в чине полковника, служил в военном лагере в Галлиполи. Летом двадцать первого уехал на работу в Польшу, а год спустя перебрался в Париж.
Париж в двадцать втором старался забыть о Великой войне, о погибших миллионах, о нужде, страхе и голоде. Город лихорадочно наверстывал упущенные годы. Сюда стекались новые люди: провинциалы, американцы, привлеченные дешевым франком, и молодые одинокие женщины, которых война заставила выйти на работу, в обмен подарив им независимость. Одних беглецов из большевистской России в столице Франции оказалось около восьмидесяти тысяч. В Париже бушевали огни рекламы, звуки джаза и бешеные амбиции. Переполненные рестораны и дансинги, синема и модные дефиле, деньги, бутики, ар-деко и культурный авангард манили, влекли, сводили с ума. Правда, Дмитрий Дерюжин, как и подавляющее большинство беглецов из России, в этой вакханалии не участвовал. Бывший офицер, дворянин, гуляка, вояка, картежник, патриот и защитник Отечества превратился в бесправного эмигранта и бедствующего таксиста.