— Угу. И... Мне с-с-странно от этого, — Влад отложил ручку. — Я очень м-мало переживал о-о т-тете и сестре, я не пон-понимаю себя, но З-змей пытается помочь п-п-по-понять св-свои, — сглотнул, — дей-действия.

    И что мне на это ответить? Сказать, что я понимаю? Но это вранье, противная наглая ложь.

    — Моя мать ненавидела моего отца. Он поступил с ней очень нехорошо... — Влад взбодрился, подавая сигнал, что он заинтересован. — Он был пьян, и принудил ее к интиму... Вот так я появился... — Я набрал в грудь воздуха. — Она ненавидела меня, и все детство гнобила, подкидывала в шкаф дохлых крыс, а потом закрывала меня там, била из-за всяких мелочей... Я не мог пойти против, так как отцу она отдавать меня не хотела, — выдохнул. — Она пыталась уничтожить во мне личность. А потом меня забрал папа, мне тогда четырнадцать было.

    — И все п-прекратилось? — Влад придвинулся ближе.

    Мне стало очень сложно говорить, слезы, как те выдры, начали подкрадываться к горлу, но начав сей монолог, я уже не мог остановиться.

    — Нет. Я понял, что привык к избиениям матери, и мне стало непривычно ходить без синяков. И... — закатил рукав рубашки. — Я начал резать себя. Просто, чувствовал себя виноватым за все, что довелось пережить матери, хотя вины моей не было... Я... Я... — Вдруг ангел накрыл мою ладонь своей и провел ней пальцами вверх-вниз, словно тем самым успокаивая меня. Ком, будто испугавшись злобного кота, залез глубже, а вскоре и вовсе исчез. Влад поднял на меня глаза и качнул головой.

    — Од-однажды меня так у-успокавал один чел-человек... Ты м-многого д-достиг несмотря на п-п-прошлое, так что п-пусть и тв-твой змей съест плохие воспоминания.

    Я застыл, застыл как дурак, смотря в эти темные глаза. Влад... Ты... И в другую секунду, мое тело само подалось вперед, руки сами взяли лицо ангела, губы сами накрыли чужие уста, и больше я не смог сдерживаться. По телу прошелся жар, приятный, опаляющий. Влад не отстранился, не оттолкнул, не испугался. Он неумело ответил, неловко столкнулся с моим языком, и я готов поклясться, что за свои двадцать шесть лет жизни никогда не чувствовал ничего подобного.

    — Влад? — спросил я, когда он отпрянул. — Не нужно было?

    — У м-меня сердце к-колотится, — ответил он, и кончики его губ приподнялись.

    Я усмехнулся:

    — Не переживай, от такого еще никто не умирал. И...Прости, я же парень... — ляпнул, мысленно готов убить свою глупость.

    — И что? Я, к-как оказалось псих. Так что, мы оба ст-странные...

    Я вновь улыбнулся и просто молча обнял его. Ангел, я так мало о тебе знаю...

    Альберт ещё долго избегал встречи наших глаз, а мне становилось от этого смешно. Да, тетушка, я не только псих, но еще и втюрился в мужика. Долго ли осознавал это? Нет. Осознал это даже раньше Змея. Я не понимал от чего сердце вдруг начало чувствовать себя неспокойно рядом с глазастиком, а потом дошло, кто весь этот месяц поддерживал меня, не давал ни одной минуты уставиться в стену, как раньше, с пустой головой и без единого чувства. Альберт первым дал возможность почувствовать вкус еды, он первый, кто увидел мои слезы, он первый человек, кто общался со мной как с нормальным, и он первый, кто заставил меня ощутить себя по-настоящему живым.

    — Ну? От него ни слуху, ни духу. Фёдор, мы тут уже месяц торчим. Я хочу хотя бы нормально принять душ и поесть!— вспылил Альберт, еще больше раня своим басом ту самую трубку-доходягу.

    — Понимаете, он не мог вот так взять и просто пропасть, тут какой-то подвох. Чувствуете? — ответил ему белый.

    — Нет, я вообще мало что знаю, вы все делаете сами. Это только в благодарность отцу?

    — Да. После нового года, я приеду за вами. Будем думать, что делать дальше.

    — Сегодня уже новый год! Сегодня 31, черт бы побрал!

    — С новым годом, Альберт.

    — С новым годом, Фёдор.

   Глазастик бросил телефон, и откинулся на спинку стула.

   — Как же задолбало...

   Для него, человека, который доселе не нуждался ни в чем, оказаться с голыми карманами — настоящий стресс, в отличие от меня, коему здесь спокойно.

    «Что думаешь делать? », — просвистел Змей.

   Что делать? Разве в такой ситуации от меня что-то зависит? Я и раньше был бесполезной книгой на ключике, а сейчас и вовсе потерял свою значимость.

    — Мне папа когда-то хурму купил, я не знал, что оно такое, смотрю, помидор, а к нам тогда гости приехали, так я давай салат делать! Видел бы ты лицо моей тети, у которой аллергия на эту хурму, — после долгого молчания засмеялся Альберт. — Потом она подарила мне мятную жвачку, и сказала, мол, пока я не съем все, то велик мне не подарят. Ну, я и съел, как таблетки поглотал!

   Я улыбнулся, и почувствовал, как из груди рвется что-то странное, что-то приятное, и это что-то был смех, самый настоящий, не фальшивый, не вымученный.

    — А п-потом что?

    — А потом мне желудок промывали, тетю ругали, и больше я жвачки мятные не люблю.

    Глазастик вскочил со стула и подошел ко мне, к этой скрипучей кровати. В горле резко пересохло, ладони невольно сжали простынь. Неужели у каждого, кто чувствует что-то подобное к другому человеку, тело становится неподвластным мозгу?

    — Сегодня уже новый год. Не припоминаю еще такого, чтобы я в богом забытом месте его встречал.

   — Угу.

   — Елки нет, подарков нет, а еще оливье. Оливье!

   — Угу.

   — У вас была елка?

   — Т-тетушка... — Тетушка тратила все деньги на мои лекарства, что, по всей видимости, только создавали из меня неподвижную куклу. У нас была елка, маленькая и ненастоящая, но и та вскоре осыпалась. — Ма-маленькая была.

   — Эх...Поскорее бы все закончилось... Елку бы купили...— Альберт сел рядом, и накрыл мою руку своей. Я нервно сглотнул и мельком посмотрел на него. Красивый, глазастик, милый. Он поднял наши ладони и внимательно посмотрел на “замок”.

    — Я всегда старался добиваться того, чего хотел, и страшно мне не было... Но сейчас... — закусил губу.

    — М?

   Что сейчас? Со мной все сложно, да? А может, ты просто воспринимаешь это как некую игру? Плевать.

    — Ты просто отличаешься от всех людей, которых я знал до этого.

    Конечно отличаюсь, мало кто живет с гадюкой внутри. Спи, Змей, не высовывайся.

   — Угу.

   — Я совсем не понимаю о чем ты думаешь, это завораживает и в то же время настораживает. Блять, Влад, прости, я слишком много говорю вслух, — глазастик хмыкнул, и покачал головой.

    — Я п-понимаю.

   Ты искренний и не скрываешь внутри свои мысли. Тебя и “читать” нет необходимости, ибо ты сам показываешь мне свои страницы.

    Альберт набрал в грудь побольше воздуха, а потом резко повернулся ко мне. Я застыл, подобно льдинке, не в состоянии даже вдохнуть. Его губы оказались совсем рядом, красные, обветренные, до ужаса манящие, и они накрыли мои, не так как в первый раз, а резко, нахально. Чужая ладонь заскользила вниз по моей груди, вздернула футболку, и провела по оголенному животу. Тело прошил приятный разряд. Трогал ли кто-то меня так до этого момента? Я оторвал свободную руку от простыни, и повторил за Альбертом, провел ладонью по его торсу, залез под рубашку, погладил. Глазастик остановился, а после опустил взгляд вниз.

    — Влад, ты когда-нибудь... делал это?

    — Д-Дрочил? — Альберт округлил глаза и, глупо улыбаясь, закивал. — Нет.

    Он вытащил мою ладонь из-под рубашки и опустился вниз. Осознание, что он хочет сделать, привело меня в ступор, и как только пуговица на штанах оказалась расстегнута, я резко оттолкнул его.

    — Не хочешь? — встревожился глазастик.

    — Х-хочу... — промямлил я. Но разве ему не противно? Да, я недавно помылся, я чистый, но... Разве это не мерзко?

   — Тогда...

   — Н-но не так.

   Я опустился на колени следом за Альбертом, и набравшись решимости, вплотную приблизился к нему.