Литмир - Электронная Библиотека

НКВДисты зашли в домишко, и, потолкавшись в дверях, вытащили на одеяле старика и стали закидывать его в грузовик. Его безжизненно висевшая рука глухо стукнулась о деревянный борт.

И в ответ на этот звук завыла его старуха. И этот страшный плач-вой из уст старой женщины словно разбудил людей. Они перегородили дорогу грузовику и стали возмущаться:

– Куда вы мужиков забираете, ироды? Старика куда тащите? Он же умрет вот-вот.

Из кабины выпрыгнул молодой человек с серым от усталости лицом и полез в карман. Люди шарахнулись от него. Он вытащил из кармана какой-то мятый лист и протянул его людям.

– Вот сами читайте. Приказ у меня на сегодня: забрать в вашей деревне двадцать человек. План такой. Кровь из носу, а то сам пойду под суд. Старик ваш ведь все равно помрет, но в план-то мне зачтется. Если вам его так жалко, ладно, мы возьмем другого. Вам здоровые мужики не нужны? Посевная скоро… Мне ведь все равно, как план выполнить…

Люди замолчали. Он сел в кабину, грузовик проехал между расступившихся людей и, подпрыгивая на ухабах, скрылся.

– Так и не узнали мы: довезли Потапыча живым или нет. Никто из той машины так и домой не вернулся… никто, – закончила свой рассказ старушка.

Историю моей страны словно вывернули передо мной наизнанку. И под бархатным верхом, расшитым блестками и стразами громких лозунгов, открылось исподнее – драная мешковина с пятнами засохшей крови!!!

Ангелоподобный мальчик в центе красной звездочки, которой я в детстве так гордился, отправлял на смерть тысяч людей. Его последователь казнил уже миллионы.

Груз правды был особенно тяжел для меня потому, что я не мог понять, почему родителей никогда не говорили со мной об этом и позволяли жить во лжи? Ведь это было предательство.

Я решил отправиться на родину в Норильск и расспросить тех, кто хорошо знали их. Самыми близкими друзьями семьи были дядя Миша и тетя Вера Немцовы.

Ребенком я, случалось, ночевал у них. Тетя Вера, укладывая меня спать, пела смешную колыбельную песенку об усталых слонах. Была она такой уютной, доброй, и казалась мне счастливым человеком. Говорливая, светловолосая, улыбчивая, она, несмотря на почтенный возраст, совсем не казалась старухой. У них не было своих детей, и они были очень привязаны ко мне.

Мы встретились. Дядю Мишу, изможденного, седого, молчаливого старика, доедала неизлечимая болезнь. Тетя Вера поседела, постарела, но осталась прежней – улыбчивой и гостеприимной.

Дядя Миша выслушал меня и заговорил так, словно давно был готов к этому разговору.

Он и рассказал мне историю жизни моего отца – они вместе отбывали срок в Норлаге.

Рассказ и о себе. Он был третьим ребенком в большой – шесть человек – семье. Его старший брат, ученый-биолог, опубликовал статью с критикой взглядов всемогущего академика Лысенко. Брата арестовали. Через неделю забрали отца, мать, старших сестер. Всем приговор – пятнадцать лет без права переписки. (Только после их реабилитации в 1956 г. дядя Миша узнал, что этот приговор означал расстрел).

Младших детей отправили в детдома. А шестнадцатилетний дядя Миша получил 10 лет лагерей, как член семьи врага народа. И единственный выжил.

А милая тетя Вера работала завхозом в детском доме. Поздней осенью к ним привезли детей из семей врагов народа. Малыши жались друг к другу и плакали от страха, холода и голода. Ребята постарше смотрели затравленно.

У них не было теплой одежды. А в детдоме было холодно: дрова подвозили плохо. Верочке было их очень жалко. Она нашла на складе одеяльное сукно и сшила им зимние курточки. Они получились неказистые, но теплые.

Через месяц Верочку вызвала директор детдома. Когда она вошла в кабинет, то увидела за столом человека в форме НКВД, а на полу землистой кучей лежат те самые суконные курточки. Директор заорала на нее: «Как ты посмела потратить казенное сукно на детей врагов народа!» Верочка растерянно пролепетала: «Они плакали от холода…». Ее арестовали и отвезли в тюрьму, не дав даже накинуть пальто. В беленьком нарядном платьице. На допросах она отказалась признавать вину: моль портила сукно, а дети замерзли бы. Ей дали десять лет лагерей.

Она и в лагерь попала в этом белом платьице. И на нее обратил свое похотливое внимание начальник охраны, придрался к чему-то и отправил ее в карцер, где попытался изнасиловать. Она отчаянно сопротивлялась, тогда в наказание он «поставил ее на круг» – отдал на растерзание другим охранникам. Ее месяц насиловали и почти не кормили. Освободили из карцера, когда она уже не могла вставать. Она чудом выжила, но детей иметь не смогла.

Моя бедная, светлая тетя Вера… В чем она нашла силы не озлобиться, не заполнить душу ненавистью? Неужели такое можно забыть? Я не решился спросить ее об этом.

Дядя Миша рассказал о судьбе дяди Толи, еще одного друга отца. Я хорошо знал этого тихого, сухонького, всегда грустного человека. Он часто бывал у нас в гостях, и не помню, чтобы он хоть раз улыбнулся. У него всегда сильно болела спина, и он лежал на диване и молча, безучастный, отстраненный.

В июне 1941 года он, восемнадцатилетним парнишкой, как и десятки тысяч таких же почти детей, поспешно мобилизованных, оказался на фронте. И через неделю в хаосе массового отступления попал в плен. Немцы отправили его в Германию, как других советских военнопленных. Там он попал на ферму, где и проработал до мая 1945 года, благо его хозяева оказались людьми нежестокими.

В 1945 году он вернулся домой и сразу же был арестован по обвинению в предательстве.

На суде прокурор возмущался: как же он, советский солдат, посмел попасть в плен к врагу?

– Вы обязаны были застрелиться!

– Мне было восемнадцать лет, и я хотел жить, – ответил дядя Толя. Эта фраза стоила ему пятнадцать лет в Норлаге.

Там, долбя вечную мерзлоту, он стал почти инвалидом.

Горькой оказалась и судьба и моей любимой нянюшки.

В родном городке Марьи Ивановны советская власть решила отдать костел под овощной склад. Прихожане поклялись защитить его. Но к храму пришла только она.

Отважная женщина встала в дверях, вцепилась руками в косяк и громко молилась, призывая Господа помочь ей. Но Бог не услышал свою защитницу. Ее схватили и отправили в тюрьму.

Марья Ивановна усердно молилась и там. Звала она Бога и на суде. Он не услышал ее: ей дали десять лет лагерей. После Норлага она не захотела возвращаться домой: не смогла простить землякам предательства.

И своим одиночеством протестовала против несправедливости земной и небесной.

Рассказал мне дядя Миша о трагической судьбе маминой подруги – тети Нины. Я помнил ее – молчаливая, замкнутая женщина. В детстве мне казалось, что у нее на голову сидит облачко – так забавно пушились ее редкие седые волосы. Она говорила сдавленным, хриплым       голосом и порой жадно ласкала меня, целую в лоб сухими горячими губами. Я смущался и старался избегать ее ласк.

До войны она работала делопроизводителем в администрации областного города. Когда подошли фашисты, сотрудникам приказано было эвакуироваться. Но на руках у тети Нины была тяжелобольная, лежачая мать, она не могла оставить ее одну. И не подчинилась приказу. Пережила ужасы оккупации: страх ареста, голод, потом смерть матери, единственно близкого человека.

В 1943 году городок освободила Красная армия. Тетя Нина вернулась на работу. И ее начальник, отсидевшийся в тылу хам, ухаживания которого она когда-то отвергла, публично обвинил ее в предательстве. Он назвал ее «фашистской подстилкой», заявил, что она обслуживала немецких офицеров. Девушка в слезах опровергала его гнусные обвинения: «Вы не имеете право говорить обо мне такое, я невинна». Она настаивала на визите к врачу. Начальник заявил, чтобы к врачу ее как подозреваемую отвезет сотрудник НКВД.

Конвоир вывел ее в коридор, впихнул в пустой кабинет, запер дверь и изнасиловал. Нина отчаянно сопротивлялась, кричала, звала на помощь, но никто не отозвался на ее крики. А насильник объяснил:

4
{"b":"730414","o":1}