Приняв такое решение, в четверг, торговый день в Радолишках, Прокоп отправился в путь. От мельницы до лесопилки было близко – меньше версты. А по большаку как раз потянулись мужики на рынок. Одна за другой проезжали брички да телеги с возами. И каждый Мукомолу кланялся, потому как все его знали. То один, то другой мужик, не останавливая лошаденки, заговаривал на ходу, разглядывая Прокопа, любопытствуя, как принял тот Божье наказание, сделавшее калекой его последнего сына, Василька. Но по лицу Прокопа ничего нельзя было понять. Он, как обычно, хмурил брови и шевелил седой лопатистой бородой.

Наконец подъехал и Романюк. Должно быть, он ехал за товаром, потому как телега была пустой, только сзади сидела его баба.

Прокоп махнул ему рукой и пошел рядом с телегой. Они обменялись рукопожатием.

– Ну и как там делишки? – спросил Романюк. – Все богатеешь, братец?

– Да живу себе с Божьей помощью. Только вот есть одна забота.

– Наслышан.

– Да не о том речь. Казика в армию забирают.

– Забирают?

– Так я и говорю: забирают.

– Да неужто?..

– Ага. А ты сам знаешь, заработок у меня хороший. Работник голодать не будет и еще отложит про запас.

– Известное дело, – признал Романюк.

– Вот я и подумал, что Никитка твой очень бы подошел на это место.

– Почему бы и нет.

– Ну так как?

– Что как?

– Ну, насчет Никитки?

– Дык эта, чтоб к тебе работником?

– Ага.

Романюк почесал затылок, в его маленьких выцветших глазках блеснула радость. Но отозвался он вполне равнодушным тоном:

– Паренек здоровый…

– Ну и слава богу, – поспешно буркнул Прокоп, опасаясь, как бы Романюку не пришло в голову спросить о здоровье Василя. – Только чтоб он в будущую пятницу пришел, а то Казика как раз в пятницу и забирают.

– Хорошо, брат, что сказал об этом. А то, видишь, дома-то его нет. Он сейчас аж в Ошмяны поехал.

– Работу искать?

– А то.

– Но ведь вернется?

– Почему бы ему не вернуться? Я ему с Радолишек письмишко и вышлю.

– Вот и ладненько. Только чтоб к пятнице…

– Так само собой.

– Работы сейчас много. Я не справлюсь без двух-то работников, – добавил Прокоп.

– Да приедет он вовремя.

– Тогда с богом!

– С богом.

Романюк тронул вожжи, на что, впрочем, его невысокая толстобрюхая сивка даже не обратила внимания, и, вполне удовлетворенный разговором, погрузился в размышления. Большая это была честь, что Мукомол из всех выбрал именно его сына.

Он повернулся и посмотрел на жену. Из-под толстых платков, которые плотно окутывали ее голову, видны были только нос да глаза.

– Нашего Никиту Мукомол берет к себе, – сказал Романюк.

Баба вздохнула:

– Боже ж мой! Боже!..

И непонятно было, радуется она или тревожится. Хотя Романюк никогда над этим и не задумывался. У нее вечно был такой жалостливый голос.

Радовался и Прокоп. Он страшно не любил всяческих перемен и беспокойства. А теперь дело было сделано. Так, по крайней мере, ему казалось, и казалось до самого пятничного вечера.

В тот день он позднее обычного взялся запирать мельницу. Все ждал. А домашние даже не догадывались, отчего он такой сердитый, потому как Прокоп никому ничего не сказал. Однако в глубине души аж кипел весь. Ведь ясно же сказал, чтобы Никитка пришел в пятницу! Но того не было. С утра работы подвалит – и тогда хоть головой об стену бейся.

– Ну погоди у меня, поганый щенок, – тихо ворчал он, покручивая прядь бороды.

И клялся себе, что не возьмет уже поганца, хоть бы с самого утра явился. Суббота – это вам не пятница. Лучше уж первого попавшегося с улицы взять, пусть он даже воришкой будет, только не Никиту.

Но Никита и утром не явился. Пришлось брать в помощь одного из тех мужиков, которые привезли рожь на мельницу.

На следующий день было воскресенье, мельница не работала. Прокоп, помолившись, хотя злость мешала ему выговаривать слова молитв, вышел и уселся на лавочку перед домом. Он прожил долгую жизнь, но не случалось еще, чтобы кто-то так его подвел. Он хотел парню милость оказать, но тот не явился. Должно быть, нашел себе работу в Ошмяне, а потому и не приехал, однако это его не оправдывало.

– Романюки об этом еще пожалеют, – бормотал он, потягивая трубочку.

Ярко светило солнце. День выдался теплый и тихий. Над прудами носились птицы, гоняясь за насекомыми. Вдруг со стороны дороги донесся грохот. Старик ладонью прикрыл глаза от солнца. По большаку несся мотоцикл.

– В святой день такое творят, – сплюнул Прокоп. – Бога не боятся.

Он знал, о ком говорит. Вся округа уже с весны знала, что это гоняет сын владельца фабрики из Людвикова, молодой господин Чинский. Он учился за границей на инженера, а теперь приехал к родителям отдохнуть. Поговаривали, будто он примет на себя управление фабрикой после отца, только у него самого в голове был один этот мотоцикл, дьявольская машина, которая людям по ночам спать не дает и лошадей на дорогах пугает.

Потому и поглядывал старый мельник с осуждением на тучу пыли, которая постепенно рассеивалась над опустевшей дорогой. И вдруг заметил на ней человека, направлявшегося к мельнице. Путник шагал медленно, ровным шагом, а на плече нес узелок на палочке. Поначалу Прокоп подумал, что это Никитка, и кровь бросилась ему в лицо, но когда идущий приблизился, оказалось, что он уже немолод и в его черной бороде проглядывают седые нити.

Подошел, поклонился, поздоровался, как бог велит, и спросил:

– Дозволишь присесть да водицы попросить? День жаркий, очень пить хочется.

Мукомол окинул незнакомца внимательным взглядом, подвинулся, освобождая на лавке место, и кивнул.

– Присесть каждому можно. А воды у нас, слава богу, тоже в избытке. Вон там, в сенях, бадья стоит, – махнул он рукой.

Путник показался ему симпатичным. Лицо у него, правда, было грустное, но Прокоп и сам достаточно бед испытал, чтоб любить веселые лица. А у этого еще и глаза были добрые. От каждого путника можно узнать что-то интересное. Этот же, видать, из дальних краев пришел, выговор у него был необычный.

– Откуда тебя бог привел? – спросил Прокоп, когда незнакомец вернулся из сеней и сел, отирая тыльной стороной ладони капли воды с бороды и усов.

– Издалека. А сейчас иду из-под Гродна. Работу ищу.

– И что, с самого Гродна работы не нашел?

– Да нет, с месяц потрудился у кузнеца в Микунах. А как там работа закончилась, так я и двинулся дальше.

– В Микунах?

– Да.

– Знаю я тамошнего кузнеца. Не Воловик ли, часом?

– Воловик, Иозеф. Одноглазый.

– Верно. Это ему искрой выжгло. А ты, значит, тоже кузнец?

Пришедший улыбнулся:

– Кузнец, и не только. Я каждую работу знаю…

– Как же это?

– Так ведь лет двенадцать по свету скитаюсь, вот и научился всему понемногу.

Старик глянул на него из-под кустистых бровей.

– А на мельнице не случалось работать?

– Нет, не приходилось. Но я тебе, господин Мукомол, правду скажу. Ночевал я в Поберезье у неких Романюков. Хорошие люди. И там слышал, что их сын согласился у тебя работать. Только он нашел работу в Ошмянах, в кооперативе, и возвращаться не хочет.

Прокоп нахмурился.

– Так тебя Романюк прислал?

– Да где там. Вот когда я все это услышал, то и решил воспользоваться. Зайти и спросить не грех. Захочешь – возьмешь меня, не захочешь – не возьмешь.

Прокоп пожал плечами.

– Как же это я могу взять тебя, пустить в дом чужого человека?

– Так я и не напрашиваюсь.

– Вот и умно делаешь. Я тебя не знаю, да и никто тебя тут не знает. Сам понимаешь. Может, ты и добрый человек, без всяких там злых умыслов, а может, и злой. Я ведь даже ни фамилии твоей не знаю, ни откуда ты родом.

– Звать меня Косиба, а родом я с Калиша.

– Кто бы знал, где этот самый Калиш.

– Верно, далековато отсюда.

– Мир велик, – вздохнул Прокоп, – и люди в нем разные.

Наступила тишина, но мельник вскоре спросил: