Мне противно от самой себя. От наигранно истеричного поведения, под которым скрывается заранее просчитанный алгоритм, продуманная до мелочей последовательность действий, предугаданные поступки. От того, какие желания на самом деле мной движут.

Ведь не для бабушки же я надевала в дорогу нарочито-сексуальное нижнее бельё, тонкое и прозрачное, способное только украсить наготу, а не скрыть её.

Дура, дура, дура!

В моих расчетах не хватает только одного: итога. Того, к чему всё придёт после. Того, с чем я останусь, если снова пойду на поводу у эмоций, прорывающихся наружу, как только он оказывается рядом. Того, чем я на этот раз буду глушить убивающую боль.

Я наклоняюсь и долго копошусь в тщательно застеленном постельном белье. Срываю простынь, сминаю одеяло и тут же поправляю волосы, перекидывая их на одно плечо и оголяя шею. Хватаю подушку и забрасываю на верхнюю полку над его головой, на пару мгновений оказываясь грудью прямиком напротив преданно следующих за ней тёмных глаз и бесстыдно предоставляя возможность рассмотреть её максимально подробно.

На, подавись, Кирилл. Своим ебучим хладнокровием и тем мнением обо мне, которое давно не имеет ничего общего с реальностью.

Когда матрас убран и постельное белье снова расстелено прямо на дермантиновую поверхность сидения, мне хватает наглости встретиться с ним взглядом. Стойко вынести надвигающийся смерч, засасывающий в грязно-серую воронку, выбраться из-под слоя ледяной чёрно-коричневой земли, заваливающейся в рот, не завыть от ощущения сотен хвойных игл, впивающихся в кожу. И не стушеваться, когда он поднимается и делает шаг ко мне навстречу.

Глаза в глаза. Как два несущихся навстречу друг другу поезда, которым суждено столкнуться.

Так опасно близко, что летящие в стороны искры вот-вот выжгут всё вокруг.

Я не могу дышать. Не могу пошевелиться. Не могу существовать во вселенной, где его дыхание слишком отчётливо ощущается языками огня, похабно вылизывающими мою заледеневшую щёку. Не могу оставаться собой, когда он встаёт настолько близко, что мои соски упираются в твёрдую мужскую грудь, и мокрая ткань его футболки холодит и царапает их так сильно, словно на мне уже нет одежды.

Тело сводит судорогой от напряжения, от болезненного возбуждения, от удовольствия, остро прокатывающего между ног с каждым его глубоким вдохом, делающим нас на необходимый миллиметр ближе.

Кирилл поднимает руки и упирается ими в верхнюю полку за моей спиной, замыкая ловушку. Подаётся вперёд, шумно втягивает носом воздух над моим ухом и вскользь задевает губами мочку.

Тяжёлый узел закручивается внизу живота и разрастается, разбухает, давит, жадно заглатывает в себя остатки моего самообладания и выталкивает из меня стоны, которым нельзя быть услышанными. Меня трясёт в агонии, разрывает пополам между хорошо и плохо, затапливает горячими волнами похоти, накрывающими с головой и тянущими ко дну.

Он отстраняется неторопливо, даёт возможность потянуться вслед за ним, которой я не пользуюсь, оставаясь один на один с чувством только что упущенного оргазма. Держит в руках стянутое сверху запасное одеяло и молча протягивает его мне, а на лице — ни единой эмоции, как у чёртового трупа.

Только глаза полыхают таким огнём, что становится понятно: он ненавидит меня не меньше, чем я его. До безумия, до вскипающей крови, до желания загрызть друг друга насмерть.

До расширившихся до чёрной бездны зрачков, откровенно выпирающей через джинсы эрекции и горячей пульсации у меня между ног.

Даже завернувшись в два одеяла, я продолжаю дрожать. Джинсы и майка до сих пор мокрые, но мне больше не холодно. Нет, мне так жарко, что пересыхает в горле и кружится голова.

Ощущения не отступают ни на мгновение, словно я до сих пор стою посреди раскалённого докрасна купе и упиваюсь происходящим безумием. Желание отравляет моё тело и заставляет трястись в лихорадке разврата, почти доведённого до конца.

Почти.

Ложусь к нему спиной, сворачиваюсь насколько позволяет ширина сидения, поджимаю колени к животу и просовываю ладонь между ног. Нет необходимости даже лезть под одежду, потому что я теку так сильно, что смазка уже размазалась по внутренней стороне бёдер, и любое прикосновение будет сопровождаться громким и позорным хлюпаньем.

Достаточно просто зажмуриться и несколько раз с нажимом провести по грубому шву джинс, вдавливая его в клитор, чтобы дёрнуться от внезапной судороги и почувствовать, как вены наливаются теплом. Отвратительно горьким, неправильным удовольствием, за которое мне ещё придётся заплатить свою цену.

***

Родной город встречает нас разбитым перроном с засыпанными щебёнкой дырами, спящим на скамейке алкашом и закрытым на внеплановый ремонт вокзалом, где нам изначально предстояло просидеть полчаса до первого рейсового автобуса.

— Пойдём пешком? — по Зайцеву не разобрать, спрашивает ли он или командует, но я всё равно сдержанно киваю и первая иду согласно заржавевшему указателю «выход в город».

Нелогичное ощущение, словно я должна вести его за собой, изрядно действует на нервы. Приходится снова и снова напоминать себе, что он прожил здесь даже дольше меня, а за последние десять лет поменялась лишь дата, горящая на электронном табло на здании администрации.

Впрочем, после ужасного вечера и бессонной ночи с неотрывно направленным мне в спину тяжёлым взглядом, меня раздражает каждая шероховатость на дороге, кое-где до сих пор представляющей собой лишь тщательно укатанную землю.

Мне не стыдно за то, что было. Я вообще не склонна к рефлексиям относительно того, что так или иначе касается секса, зато всё связанное с Кириллом вытряхивает из меня и рассудительность, и сдержанность, и способность объективно воспринимать реальность.

Нет, мне точно не стыдно. Но гадко от проявленной перед ним слабости и горько от осознания собственной уязвимости.

С каких пор ты начала думать пиздой, а не мозгами, Маша?

Среди всех возможностей скинуть напряжение, меня вдруг несёт в сторону Кирилла, отношения с которым и так опаснее, чем зажённая спичка у канистры с бензином. Словно он последний мужчина на этой сраной планете, а от скорейшего попадания в меня члена зависит по меньшей мере собственная жизнь.

Может быть, мне и правда хочется просто поставить свою метку на всём, что когда-то принадлежало Ксюше?

Мне тяжело признавать это абсурдное похотливое влечение именно к нему. И пока не выходит понять его причины, я категорически запрещаю себе всё, в чём может таится опасность: взгляды, слова, прикосновения. Мысли.

Нужно увеличивать, растягивать, держать дистанцию между нами, пока она ещё существует. Нужно отгораживаться от внешнего мира, от странных импульсов, от воспоминаний, забивающих голову и мутящих рассудок, от выжженной дыры внутри себя, беспрестанно ноющей уже десять лет. Нужно покончить с этим раз и навсегда и бежать, идти, ползти дальше.

Рассвет обволакивает город серо-синей дымкой и поджигает крыши домов ослепляюще ярким светом. Нам приходится идти через весь центр, когда-то казавшийся огромным и ярким, а теперь — серой убогостью с тухлым запахом, идущим от выключенного на площади фонтана. Где-то в стороне остаются элитные девятиэтажки — местный эксклюзив, прежде самый обеспеченный район, в котором доживают свой век остатки мифического среднего класса.

Кирилл выглядит инородно даже на фоне этих домов, в одном из которых родился. Без идеально сидящих костюма и рубашки, без кричаще-дорогой машины, без выражения презрения к окружающим на лице он всё равно абсолютно не вписывается в этот город, и со стороны кажется, словно его фотографию просто наспех прилепили сюда с помощью фотошопа.

Он вздрагивает и притормаживает на мгновение, когда вдали мелькает чёрная крыша бараков. И ускоряет шаг, сбегая от образов своего прошлого.

А я, наверное, не смогу сбежать от них никогда. Потому что каждый раз, возвращаясь сюда, я спускаюсь в недра личного ада. И не могу позволить себе уверенно закрыть дверь в преисподнюю, как сделала это моя сестра, и оставить бабушку совсем одну.