Одну. Вторую. Третью.

Все до последней.

Цветы кружились в воздухе и оседали на пол, усеивая его сплошным пёстрым ковром. Они прорастали и стремились вверх, тянулись к потолку упругими и хрупкими бутонами, нежными и яркими лепестками, чуть побледневшими или потемневшими листьями. Они росли, росли, росли надо мной, оборачиваясь цветущим летним лугом, раскинувшимся прямо под моими ногами.

Только не они росли, а я падала, вновь разбивая себе колени. Растерянно трогала пальцами собственные щёки, не в силах поверить, что по ним так стремительно стекают солёные капли, пропитывая футболку насквозь и капая на сухие, беспомощные стебельки.

Хрупкие. Но всё равно красивые.

Я обхватывала себя руками, раскачивалась из стороны в сторону и плакала навзрыд. Оплакивала правду, к которой шла так долго, и которая наконец стала очевидной.

Это не привязанность. Это не жалость. Это не доверие.

Это…

Комментарий к Глава 7.

Итак, история прошлого почти окончена - мы вернёмся в неё ещё лишь единожды и не в следующей главе.

А так как вся следующая глава посвящена настоящему, я могу поделить её на две части, чтобы быстрее выложить продолжение. Но это только в том случае, если у вас будут подобные пожелания.

Кстати, высказаться на тот счёт, что это попахивает наглым шантажом и выклянчиваниекомментарием, вы можете так же в отзывах))

И пожалуйста, не забывайте о кнопочках «мне нравится» и «жду продолжения». Их нажатие очень радует меня, а радость стимулирует работу над продолжением.

До скорой встречи!

========== Часть II. Точка пересечения. Глава 8. ==========

Я равнодушно смотрю в окно, за которым с каждым следующим часом дороги появляется всё больше ярко-зелёных пятен. В Москве природа только начинает оживать, а здесь весна уже давно в своих правах и не спешит сопротивляться нагло подминающему её под себя лету.

Я прикрываю глаза и слушаю равномерный гул колёс, впадая в своеобразный транс и отключаясь и от реальности, и от собственных мыслей. Так может пройти вечность, а мне не надоест.

Я выхожу в коридор и упираюсь руками в поручень цвета слоновой кости, испещрённый тонкими чёрными трещинками. Пальцами легонько касаюсь тонкой, полупрозрачной шторки и сдвигаю её в сторону, чтобы лучше видеть маленькую речушку, которую мы пересекаем за одну минуту.

Я выражаю размеренность, проживаю обычный день обычного человека в обычном пути домой.

А тем временем душа моя варится в аду. Потому что он слишком близко, и нет ни единого шанса вырваться из этого капкана, куда я угодила по собственной дурости. Я могу сколько угодно поддерживать внешнее спокойствие, впустую тратить время, принципиально не замечать его — но насквозь пропитавшийся его запахом воздух по-настоящему убивает.

На каждой станции ноги несут меня на перрон, ладони обхватывают плечи в инстинктивно-успокаивающем жесте, лёгкие жжёт и печёт от свежего воздуха, который я силком заталкиваю в себя, повторяя, что мне нужно именно это, что это спасение, избавление, единственный доступный антидот от того яда, который проник в каждую клеточку моего тела непонятной дрожью.

Только взгляд всё рвётся в ту сторону, где под окнами синего вагона маячит высокая фигура с чёртовой раздражающей сигаретой, зажатой между длинных пальцев. Острый запах табачного дыма ползёт по разбитому асфальту прямо мне под ноги, поднимается на задние лапы и трётся своей пушистой мордой о моё лицо, не давая ни на секунду забыть о своём хозяине.

Вечером начинает накрапывать дождь, и плотные капли звонко бьются в окно, отбивая тревожный и нагнетающий ритм. Мне начинает казаться, что мы медленно сходим с ума: в многочасовой тишине, в одном замкнутом пространстве, принудительно связанные друг с другом обстоятельствами и обязательствами, которые давно бы следовало порвать.

Только гордость не позволяет признать, что это всё в тягость. Что за демонстративное равнодушие приходится платить искусанными губами, изодранными собственными ногтями ладонями и растерзанным в фарш сердцем.

Поезд громко скрипит колёсами, останавливаясь около маленького и ветхого с виду домика с гордой вывеской «вокзал». Противная морось превратилась в настоящий ливень, три старых фонаря отчаянно мигают в ночи, пытаясь справиться со стихией, а я как под гипнозом поднимаюсь и иду к выходу из купе. Потому что знаю, это — последняя остановка до нашей станции. Последняя возможность на несколько минут сбежать от необходимости делать вид, что я не хочу от него сбежать.

Дура, дура, дура.

Не успеваю и шага сделать на перроне, как оказываюсь мокрой насквозь. Меня знобит, и не к месту распущенные волосы облепляют лицо и шею, жадно впитывая в себя воду.

А он стоит на нижней ступеньке вагона и наблюдает за мной. В темноте почти ничего не различить, но я чувствую, как его взгляд щекочет и покалывает спину между лопатками, словно туда упирается еловая лапка. Ветер хлещет по лицу, вынуждая зажмуриться, в нос бьёт едкий запах топлива и пирожков, которые продают на вокзале, и резкое, острое, прошедшееся по влажной коже ударом тока желание вернуться обратно в поезд, — к нему, — окончательно отрезвляет.

Или наоборот — пьянит.

Мысли, движения, образы — всё настолько чёткое и контрастное, что меня начинает слегка подташнивать. Кажется, успеваю разглядеть каждую дождевую каплю, которая пролетает передо мной прежде, чем рассыпаться брызгами о землю.

— Маша, — оклик настолько тихий, что я не уверена, принадлежит ли он Кириллу или подброшен моим подсознанием. Но покорно разворачиваюсь и захожу в поезд, в последнее мгновение увернувшись от его внезапной попытки придержать меня за локоть.

Мутная пелена спала не только с глаз, но и высвободила возможность здраво мыслить. Анализировать. Оценивать.

Честно признаться себе, что мне нравится наша поездка. Нравится настолько охуенно-невыносимо сильно, что тело ноет от боли, раздираемое противоречием между разумом, кричащим «ненавижу» и… тем, о чём я пообещала никогда не думать.

В купе первым делом стягиваю с себя мокрую толстовку и швыряю на свободную верхнюю полку, даже не рассчитывая, что та успеет высохнуть до рассвета. Скручиваю ладонями волосы и вода, льющаяся с них, холодными тонкими струйками стекает по плечам, спине и груди, заливая и без того прилипшую к коже майку.

Зайцев наполовину загораживает собой единственный работающий внутри купе светильник, и приходится довольствоваться рассеянным оранжевым светом, ярким пятном отсвечивающим в окне. Эта полутьма мне по душе: в ней особенно удобно тайком разглядывать его и терпеть то, как открыто он разглядывает меня.

Ему самому словно плевать на то, как промокшая белая футболка облепляет плечи и грудь, как вьются от влаги волосы, как мерцает до сих пор покрытая мелкими каплями дождя загорелая кожа и как матрас под ним пропитывается стекающей с тела водой. Он просто сидит в своём углу, застыв каменным изваянием и даже не покрывшись мурашками, когда меня трясёт от холода.

И смотрит так, что я должна бы не просто высохнуть, а сразу сгореть дотла.

Окаменевшие от холода соски вызывающе выпирают под майкой, и мне кажется глупым пытаться их прикрыть. А ему, видимо, кажется глупым отвести взгляд от моей груди.

В купе ещё пахнет дождём, но воздух неожиданно терпкий и густой, перекатывается на языке как ликёр из шоколадной конфеты. Таким невозможно дышать, и сквозь барабанную дробь бьющих по стеклу капель можно расслышать, как шумно, часто, хрипло он пытается выхватить кислород чуть приоткрытыми губами.

Движения замедленные и плавные, через силу, через стыд, через лютую ненависть к себе. У меня великолепно получается делать вид, словно ничего не происходит.

Для него.

А меня изнутри выжирает тьма. Она вырывается из его глаз, дрожью проходит по телу, заползает под кожу и вливается в вены, несущие неправильное, запретное удовольствие вместе с током крови. Она подталкивает ловить на себе его взгляд и тонуть в торжестве и отвращении.