Я почувствовала легкую тошноту и закрыла глаза, а когда вновь открыла их, передо мной стоял стакан воды. Я отпила глоток и снова ощутила мучительный стыд за свое поведение. Впрочем, последних три года мне было стыдно всегда, когда вспоминала о Джафаре Аркадьевиче.

Директор молча смотрел на меня: ждал, что отвечу. Вот уж поистине интересная ситуация, когда куда ни кинь, всюду клин.

– Джафар Аркадьевич, – наконец решилась я спустя несколько минут мучительных раздумий, – а если попытаться донести до комиссии, что способностей у меня по-прежнему нет, а вспышка накануне – случайность? Это правда, до вчерашнего дня я ни разу не практиковала, с тех пор как…

– Знаю, что правда, – перебил меня директор. – Ты ж с другой планеты, по-видимому, а поэтому не в курсе, что за всеми вашими домами ведется особый надзор. Воспользуйся ты раньше – они бы заметили. Но есть загвоздка, – директор наклонился ко мне ближе и понизил голос: – Комиссия тебе не поверит. Азаэль за пределами Академии со студентами практически не общается. А тут пошел к тебе – раз подозрение. Два – я тебе твою характеристику как выпускницы показывать не имею права. Но написано у тебя там такое и столько, что даже самый неопытный идиот решит, что ты просто обманываешь и заметаешь следы.

– Но, Джафар Аркадьевич, пусть делают очную ставку с «видящим» специалистом – и проверят, что я не вру! Нет у меня способностей! Кончились!

Директор вновь откинулся на спинку стула, прикрыл глаза, вдохнул, выдохнул.

– Как ты думаешь, сколько «видящих» поступило за последних три года в Академию? – спросил он, не открывая глаз.

– Не знаю, человек тридцать-сорок?

– Десять человек, Кира. Десять! В этом году – только трое. А работать из них сможет в лучшем случае один. За другими придется еще двух «видящих» ставить, чтобы дел не натворили. Да и этот первый уже небо носом пашет, услышав, какой он ценный. Остальные двое вообще еле-еле мечутся. Даже я вижу. А все равно берем, учим… Знаешь, сколько сейчас только Министерство транспортного хозяйства запросило? Двадцать человек, и это не считая основных инстанций. Где я им столько «видящих» возьму? А им вынь да положь. Нехватка кадров дикая…

Я не поверила своим ушам. Когда я поступала, нас набрали шестьдесят человек, да еще и по группам делили: на сильных и послабее. А теперь – трое?

– А почему так мало-то?

– А кто его знает. Это же не запрограммируешь заранее, сколько будет, а сколько понадобится. На будущий год набирать будем, чувствую, всех подряд. Даже взрослых уже брать разрешили – до тридцати пяти лет подняли возраст поступающих. Скоро в пятьдесят поступать будут, лишь бы были. Учить их сложно, а что делать?

– Так тем более, зачем им возиться с потерявшей способности ученицей?

– Кира, услышь ты меня наконец! – успокоившийся было директор вновь вспыхнул как спичка. – Да им наплевать, что там у тебя происходит. Любой из них придет, затребует документ из архива, – а я его обязан комиссии предоставить по первому требованию, – откроет твою страничку. И все, конец истории. Коэффициент Поля у тебя сто двадцать! У Свански он был девяносто пять!

Я услышала это, и мне показалось, что земля, как в лучших романах, закружилась и ушла из-под ног. То ли стресс, то ли голод – с утра я выпила лишь чашку кофе, а припасенные бутерброды съесть не успела – сказался. Спасло от позорного падения на пол лишь то, что я и так сидела.

Пришла в себя я уже на кушетке, с мокрым полотенцем на лбу. Директор сидел за столом и что-то писал. Увидев, что я очнулась, он нажал кнопку на телефоне:

– Маша, будь добра, чаю сладкого.

Я попыталась сесть, несмотря на дурноту. Второй раз хлопнуться в обморок менее чем за сутки, как какая-то кисейная барышня, – вот что значит начать вести интересную жизнь… Стыдоба, словом.

– Лежи уж, – снисходительно произнес директор, возвращаясь к бумагам. – А то снова голова закружится.

– Сто двадцать? – переспросила я слабым голосом.

– Сто двадцать, – подтвердил Джафар Аркадьевич, шурша страницами.

Я замолчала и принялась смотреть на потолок с золотыми расписными узорами, фениксами, кажется. Дверь неслышно открылась, и в кабинет зашла Маша с подносом. Если она и удивилась, увидев меня на кушетке, то виду не подала. Через минуту я уже держала в руках чашку вкусно пахнущего чая. Я знала, что Маша – мастерица по напиткам, не считая прямых обязанностей, поэтому с удовольствием отпила немного: потрясающе! Даже сладость вкус чая не испортила.

– Что-нибудь еще, Джафар Аркадьевич? – певуче спросила секретарша. Голос у нее был глубокий и красивый.

– Нет, больше ничего. Можешь идти.

Маша кивнула (поклонилась?) и так же неслышно исчезла за дверью.

Говорят, раньше у них с Джафаром Аркадьевичем был роман. Глядя на Машу, я считала это вполне возможным: хорошенькая, слегка полноватая брюнетка, наверное, на год-другой моложе его, стильная, собранная. Плюс, наверное, тоже живет на работе, как и он. Но подтверждения или опровержения этих слухов студенты никогда не получали. Маша была безукоризненно вежлива, дружелюбна ровно настолько, насколько требовали рамки приличия, и неболтлива. Ее личная жизнь, как и Джафара Аркадьевича, оставалась тайной, покрытой мраком. Интересно, почему я вспомнила об этом?

Директор между тем закончил с бумагами и подошел ко мне.

– Ну как, получше? – участливо спросил он.

Я кивнула и подняла на него глаза:

– Не может быть, что сто двадцать…

– У нас самих был шок, – согласился директор. – Вероятно, ты помнишь, что группу проверяли несколько раз? На самом деле это только из-за тебя, чтобы не привлекать внимания. Нам вас запрещено выделять – сама можешь догадаться, почему.

Да, я помнила. Нас никогда не оценивали и не сравнивали друг с другом, по крайней мере вслух. Могли только сказать, справился ли с заданием, или попросить переделать – но это было практически с каждым студентом. В конце каждой недели отчет передавался непосредственно руководству. Это только говорили, что мне «виделка» легко дается. Но это в рамках группы ничего не значило…

Коэффициент Поля сто двадцать… Что ж, могу только удивляться, чего лишилась. Коэффициент выводили для персональной оценки способностей человека. Считался он утрированно, как отношение длины волны мысли проверяемого по отношению к стандартной длине мысли обычного человека, еще с дополнительным умножением на погрешность «настройки» на Вселенную, так как магнитное поле Земли неравномерно: где-то усиливается, где-то снижается. Когда я поступала, в Академию брали начиная с Поля, равного тридцати. Это считался средненький уровень. Сто двадцать – запредельные возможности. Только толку с того: сейчас у меня и тридцати-то не будет…

– Так что же мне делать? – я удивилась, насколько жалобно прозвучал мой голос, и еще больше – тому, что сказала это вслух.

– Работать, – мягко сказал директор, – и не придуриваться. Глядишь, еще втянешься, все обратно вернется. Сто двадцать – это тебе не шутки, раствориться в воздухе не могло. А уж по условиям для тебя я договорюсь как надо. Внакладе не останешься. Только, сама понимаешь, я тебе этого не говорил.

Я кивнула и почувствовала предательский комок в горле.

– А теперь, когда мы все обговорили и решили, – директор вновь вернулся к своему трону и уселся на его подлокотник, – расскажи мне по порядку, что ты увидела при просмотре фото. И со всеми подробностями.

Я рассказала. А что мне оставалось делать? Джафар Аркадьевич слушал меня не перебивая. Я честно и без какой-либо утайки поведала ему обо всех событиях прошлого вечера, начиная с прихода Азаэля и заканчивая пробуждением на кухонном полу. Лицо его оставалось непроницаемым, но, когда я дошла до истории с бабочками, он снова набрал Маше, велел принести сэндвичи и еще чай. А сам подошел к окну и все-таки закурил, повернувшись ко мне и к окружающему миру спиной.

– Это все, что я могу рассказать, Джафар Аркадьевич. Честно, больше ничего не помню.