– Мы тут подумали: я могу поехать в город, передать письмо, – сказал сын, когда Весея присоединилась к ним со Жданой.
– Как, один?
– Да что тут ехать, всего четыре часа на автобусе. Тем более, мы каждую весну в городе бываем, на ярмарке.
– Не четыре, а пять часов. И ты же не один ездил.
– Я центр уже весь выучил. А если куда-нибудь на окраины нужно будет, разберусь. Да и у нас вся группа уже вовсю туда-сюда мотается.
Это было хоть и преувеличенной, но правдой: летом многие ребята из учебного дома подрабатывали в управе, возили документы в город и обратно. Воик тоже хотел, но Весея не пустила, побоялась.
– Будто кто другой согласится отвезти письмо, не выяснив, что произошло, – упрямо добавил мальчишка. – Да и если доктора удастся быстро найти, я прослежу, чтоб он не заблудился по дороге. А то мало ли как бывает: сядешь не на то направление, выйдешь не на той остановке…
Не хотелось признавать, но в словах сына была правда. У Весеи работа, а Митке мать сейчас нужна как никогда. Характер у девочки сложный – если что-то учудит, Весея без Жданы не справится. Но как отпустить сына в такую даль? Сердце места не находило.
– Ладно. Хорошо, раз так… Митка спит, пока ее не буди, – попросила Весея Ждану. – А мы пойдем собираться.
Воик просиял, но тут же спрятал улыбку. Ждана дала деньги на проезд, на еду и немного сверху. Долго благодарила, размазывая по лицу слезы.
Едва добрались до дома, сын кинулся собирать сумку. Весея пыталась не отставать, проверяла: положил ли свитер потеплее, салфетки, пластыри? «Не мешайся, мама» – буркнул Воик, и она пошла на кухню делать бутерброды в дорогу. “Воик выглядит воодушевленным и полным сил, хотя мы так мало спали. Он будто не сомневается, что все получится, и ничего не боится. А может, просто еще не понимает, что ситуация серьезная и воспринимает поездку как приключение”, – подумала Весея. Вспомнилось, как летом одна знакомая высказывала ей: “Ну что ты вцепилась в сына, мама-наседка, ни на шаг не отпускаешь? Воик у тебя вежливый, терпеливый – но ведь глаза не обманешь, а по ним видно: завидует он ребятам, которые в город мотаются, шабашат. Понимаешь, они сейчас в таком возрасте, когда дома тесно, и в поселке нашем тоже тесно – тем более, им тут еще жизнь целую жить. Через годок-другой учеба серьезная начнется – так что ж тебе, жалко отпускать его хоть иногда?”
“Жалко отпускать, – подумала Весея. – Лето кончилось, а все равно жалко. Все прекрасно понимаю, но жалко, жалко, жалко. Даже для такого срочного и важного дела, как теперь, жалко”.
– Воик, необязательно возвращаться в этот же день. Переезд долгий, ты устанешь. Я дам тебе денег на гостиницу. Выспишься, отдохнешь, и спокойно поедешь обратно.
– А как же Митка?
– Мы со Жданой проследим, чтобы с ней все было в порядке. А ты можешь помочь папе Митки найти доктора, вдруг он попросит, например, передать кому-нибудь письмо или еще что-нибудь в этом роде.
– Хорошо. Я обязательно привезу вам всем что-нибудь вкусное, мама. Гостинец какой-нибудь.
После они вместе отыскали карту города, затесавшуюся между пыльными книжными переплетами, обвели в кружок дом Жданиного мужа, отметили телефонный пункт. Подписали сбоку: «вечер, с семи до восьми». Воику как раз хватит времени, чтобы передать письмо и чуть освоиться, а Весея доберется до станционной ниши, снимет трубку, и они поделятся новостями.
Когда они с сыном подошли к остановке, от которой отходил нужный автобус, уже совсем рассвело. Длинная ночь подошла к концу.
– Ты точно хочешь ехать?
– Все будет хорошо, – глаза Воика блестели, сонную усталость как рукой сняло. Весея подумала: какой мальчишка в тринадцать лет не мечтает побыть героем? Придет время, когда она станет рассказывать внукам истории – и здорово, если эти истории будут про их отца. Вот первая: как он помог оказавшейся в беде девочке.
Весея обняла сына. После мальчик вручил водителю монеты, пробрался к своему месту. Минут семь они смотрели друг на друга сквозь мутное оконное стекло, а потом автобус закряхтел, тронулся и поехал по дороге, набирая скорость.
4
Рядом шевелится теплое. Она замирает. Собирает языком капельки запаха. Вкусно-вкусно-вкусно. Схватить, проглотить.
Нет, ждать. Не пугать.
Она подползает ближе, запах становится гуще. Рывок. На язык капает горячее. Заполошно бьется мышиное сердце.
Миг, и это не она – ее убивают, ее сердце бешено бьется, ее кровь капает на траву, а лапки дергаются, скользят по змеиной чешуе. Боль делает окружающие запахи и звуки острее, громче, резче. Не выдержав, Сид падает на траву в красной капле, впитывается в землю. Тишина обволакивает.
«Закрой глаза и смотри», – всплывают в памяти бабушкины слова.
«Да что же можно увидеть с закрытыми глазами?».
«Целый мир».
На одном из переплетений Сидирисса берет себя в руки и гадает, что делать дальше. Вернуться? Продолжить путь?
После звериного хотелось близкого, понятного. Человеческого. Отыскать бы какой-нибудь город или селение, а там все равно кого – мужчину, женщину, старика, ребенка. Сид больше не боится забираться людям под кожу.
Страх исчез не сразу, бабушкин запрет глубоко пустил свои корни. А после случая с Мареком… Сид ходила к нему, просила не распускать слухи. Бывший жених извинился: мол, никому не хотел рассказывать. Но чужой голос в голове, странные воспоминания, теснившие его собственные, незнакомые чувства – все это было жутко. Так жутко, что Марек, выбежав из дома Сидириссы в тот злополучный день, когда она решила открыть тайну, не нашел ничего лучше, чем утопить свой страх в крепких напитках. А что у пьяного на уме…
«Посудачат и перестанут»,– решила тогда Сид. Но время шло, а сплетни множились. Прежние знакомые прятали глаза при встрече, улыбались через силу. «А им-то что я сделала?» – но спросить не хватало духу. Сидирисса старалась быть милой, приносила на работу конфеты и печенье. Перестала, когда однажды утром случайно обнаружила угощения в мусорном ведре.
Потом Сид стала находить обидные записки в своем рабочем столе. Кто-то мазал дверь ее дома черной краской, бил окна, сдергивал одежду с натянутых во дворе бельевых веревок. Сидирисса не могла поверить, что стала жертвой нападок из-за пьяных бредней Марека. Но потом поняла: односельчанам просто нужен был кто-то слабый. Кто-то, с кем можно поразвлечься, сделать героем отвратительных сплетен. «Они скоро устанут, – успокаивала она себя. – И все потечет по-прежнему».
Однажды Сид слонялась по поселку бездомной собакой и увидела Марека. Мужчина снова был пьян, брел по дороге нетвердыми шагами. Сид засеменила следом, жалобно подвывая, ткнулась в ладонь мокрым носом. Марек остановился, попытался нагнуться, но не удержал равновесия, упал. Сидирисса вылизала его лицо, отчего-то неприятно-кислое. «Я люблю тебя, Марек. Больше всего на свете люблю». Мужчина пьяно смеялся, шутливо отбиваясь.
Оцепенел, встретившись с ней глазами.
Внезапно его лицо исказилось, вытянулось в страшной гримасе; Сидирисса почувствовала, как нога в тяжелом ботинке угодила ей в мягкий бок. Отползла, скуля, подволакивая ослабевшие от удара лапы. «У-у-у, вали, гадина!» – кричал Марек и, кажется, пытался забросать ее камнями.
Перед глазами стояла мутная пелена, хотелось выскользнуть из собачьего тела, вернуться к себе, в уютное кресло, в прогретый дом. Вместо этого Сидирисса забилась в ближайшую подворотню, в просвет между мусорными баками, и здесь, в душной вони, стала смотреть бесхитростные собачьи сны.
Ее разбудили голоса, шуршание пакетов. Подождав, пока люди уйдут, Сид выползла из укрытия и, прихрамывая, поплелась к дому. И только добравшись до крыльца, она позволила себе вернуться.
Сидирисса назвала пса «Маро. Это слово она подслушала у жителей места, куда однажды забрела в своих странствиях. У тамошних домов были корни, а вместо машин моторные и весельные лодки. Маро пахло тиной, рыбой и брызгалось солью. Сид, до этого видевшая море лишь на картинках учебного дома, была им очарована.