Наверное, одно из моих сожалений, соткано из моего не соизволения, хоть изредка преображать белыми тюльпанами его беспробудное изголовье.
Непрестанно увиливая от поглощающих меня угрызений совести, я неоднократно не мог не спасовать перед прошлым, что и поныне отчётливо отражается во всем, что подвластно моему взору.
Я был полон искромётных намерений отречься от былого, но моим порывам заточения прошлого в вечно-приглушённую пустошь сознания, всегда препятствовало озарённая проблеском волна, возвращающая меня в ретроспективу памятной юности. Неуёмные чувства, испытанные мною и унесённые дуновением игривого ветра в его пристань отверженности, поработили моё светозарное сознание сдержанно глядеть на вещи и желание жить.
14
Вооружаясь настигнувшим меня сегодня откровением, я с содроганием собираюсь поведать вам всё, что попросту невозможно вычесть из неумышленно сохранённой мною монограммы отжившего эха, некогда доносящегося наплывом пройденного шествия. Правда все, что будет поведано мною, несоизмеримо с тем, что было погублено мною. Именно сейчас я в надобной мере осознаю всё его влияние надо мной, которое долгие годы, смешиваясь в прелюдию метающийся души обитало во мне отголоском прошлого. Как бы я неистово не сожалел отныне мне не возвратить ничего, чем прежде вознаградила меня судьба. Одна его радужно-безмолвная улыбка пробуждала во мне бешеное желание скорости идти терниями не вырисовываемого будущего. Буквально вся интонация моего живо-трепещущегося сердца жадно поглощала дыхание, во имя служения нашей дружбе.
Одно его присутствие, глаза и улыбка наполняли меня безмерной радостью и огромной благодарностью за его дружбу.
Полагаю я, наиболее уязвлёнными мы пребываем в пору застигнувшего нас ритма сердечного буйства. Но подчас вдохнувшим нами буйством мы готовы бойко препираться, со всем, что невозмутимо вырисовывается в сдерживающую нас колоннаду, на широком пути к фривольной мечте. Дружба одолевает нас, выпрашивая приют в просторах бескрайнего сердца. Порой, обременяя нас искромётной мощью своего влияния, она подвергает нас к опрометчивым решениям, сталкивающие нас в обрыв людского презрения. Невозможно отрицать и её противоположно-непостижимое воздействие, которое извещает благочестивым промыслом, спасающее громоотводом наши неисцелимые души. Она, вспорхнув над нами, преобразуется в невидимо-кольцеобразный нимб, оберегающий нас от адовых кругов. Обороняя нас от возгораемых источников ненавистничества, она беззаветно наделяет всех нас небесными добродетелями. Но люди вследствие своего безобразного мышления, не подступаются перенять наисветлейшие проблески, дарующие нам сия богема. Чувства, обличённые в выдавливаемые мною слова, вырываются из уст моих, вытесняя гнёт молодецкой поры. Дружественные чувства всегда прожигает красота солнечного луча, вне зависимости к кому оно устремлено.
Невозможно вычесть из памяти тот день, который мы легкомысленно проводили в перламутровых стенах его дома. Нас настигла непроницаемая услада молчания и безликая вуаль тишины. И это шаткое платоническое наслаждение было нарушено его невзначай сказанными словами.
«Эмиль как ты смотришь на то чтобы поступить на факультет искусств, словесности и философии в (Universite de Montpellier III)?», не ожидая одобрения, спросил он.
«Мне тоже приходила эта мысль» ответил я.
И мы поступили в этот университет излюбленный иностранными студентами носящий имя Поля Валери. По своей силе и мощи образовательной системы он до сих пор соперничает с Сорбонной. Мы изучали философию со всеми её пресловутыми метафизическими теориями, зачитывались классической французской и английской литературой. Иногда нас знакомили с выдающимися маститыми писателями русской литературы. Меня всегда волновала культура той страны, в которой некогда жил мой отец. Когда нас познакомили с одним из столпов русской классики Тургеневым, во мне невольно пробудился интерес к «Отцам и детям», но когда я прочитал небольшой фолиант «Дневник лишнего человека» я сразу начал отождествлять себя с натурой главного персонажа. Мы беспечно и беззаботно прожигали свои студенческие годы, не осознавая того что это окажутся единственными сладострастными минутами в нашей жизни. Учились мы с ним надо признаться весьма скверно, нами овладевало наше общение и бессчётное открытие познаний друг о друге во время ночных бесед. Мы делились друг с другом всем, что привносило в нашу жизнь неизгладимое впечатление. Он умело поведывал мне о судьбах героев и героинь книжных романов, отождествляя их с нынешним столетием. Поражало порой меня то, с какой лёгкой и детской наивностью он позиционировал себя на их месте. Он безукоризненно отучивал фразы и реплики персонажей, которые вызывали в нём наибольший восторг. Отчасти он являлся перфекционистом, идеализируя свою жизнь, как Дориан Грэй, разрушая каноны общественной морали. Александр был самодостаточной личностью, не превозмогая своих возможностей на пути к достижению своей цели.
15
Однажды я задал ему вопрос, на который не ожидал такого исчерпывающего ответа, чем способен он был дать мне.
«Александр, – да я всегда называл его полностью по имени, так как и говорил вам, что всегда считал его по жизни победителем во всех отношениях. – Не считаешь ли ты, что судьба достаточна, благосклонна к нам?»
«О, дорогой мой Эмиль, отбрось все эти пресловутые слова. Нашему поколению должно быть неведомо значение таких обыденных слов. Нельзя всё спихивать на такую ненадёжную зазнобу, как судьба», с яростным не соглашением, ответил он.
«Но не разделяешь ли ты того что в той или иной степени мы все зависимы от своей судьбы», спросил я, уверенно стоя на своём убеждении.
«Безусловно, нет. Мы то, что мы рисуем на нашем холсте жизни, и у каждого есть возможность пользоваться всей палитрой красок, довольствуясь жизнью в полной мере, со всеми её пороками и несправедливостями. Либо можно пользоваться только карандашом и набросками своей жизни, что весьма характерно узколобым провинциалам. Эмиль, дорогой мой Эмиль, уясни только одну вещь, всё зависит от того, насколько хорошо ты владеешь кистью. Ты либо пишешь свою жизнь настолько же шедеврально, как и Леонардо да Винчи свои картины, и ведёшь богемную жизнь, довольствуясь всем, что тебя окружает, либо ты не умеешь, или не стремишься достичь чего-то, заканчивая свою жизнь никчёмным поэтом или беспробудным пьяницей в трущобах на окраине города. Вот и вся философия, которую стоит уяснить для себя ещё в молодости, и ни один Кант или Ницше не заставит тебя смотреть на вещи иначе».
«Но ты старина, впадаешь из крайности в крайности», ответил я. «Неужели ты и в самом деле, считаешь, что все стремятся вести светскую жизнь?»
«Отнюдь нет», ответил он, на моё утверждение.
«Большинство людей склонны вести более размеренную жизнь, чем ты себе её представляешь. Большая часть людей возводит на пьедестал семейные ценности, тем самым увеличивая демографический рост населения».
«Отставь дружище, все эти предрассудки. Кто мы если мы не пытаемся изменить наш бренный мир. Семья – это, то слово, которым защищаются безвольные увальни, пытаясь привнести в свою жизнь хоть каплю смысла», не стараясь дальше меня переубеждать, ответил Александр.
А я, действительно задумался над его фразой, кто мы, если мы не пытаемся изменить этот мир?
Наверное мы не цепляемся за жизнь, не впиваемся в неё когтями, и не используем того что нам даровано природой, а даровано нам только одно – красота человеческих способностей.
Именно так мы проводили свои бессонные ночи до тех пор, пока в жизнь Александра прочно не вошли алкоголь и наркотики.
Порой мне думается, что ошибки молодого поколения произрастают от содержащейся в них бесхарактерности и безволии духа. Чувство меры и благоразумия давно утратили свою когда-то прочно-установившуюся значимость. Прискорбно признавать тот факт, что ныне мы усугубляем свою жизнь не только людьми и чувствами, которые порождаются ими, но и безжизненными предметами, пагубно воздействующими на нас. Их влияние неопределённой длительностью приживается в уголках нашего сознания, руководя нами как марионетками кукольного театра. Обладание их нами проявляется в обезображивании высеченной в нас природной красоты. То, что сотворено и рождено в нас чувством неувядаемой красоты, мы предаем утопии, тем самым утопая в высушенном водоёме океана своей души.
