Впорхнув в пристанище моих отроческих лет, я хотел вновь окольцевать своё существование с городом, в котором некогда искусители разных ремёсел всеобъемлюще меняли панораму вселенной. В незапамятные времена здесь чествовали затейливого математика и геодезиста Франсуа Перье. Этот город обязал своим студенчеством автор многострадальной «Госпожи Бовари». Здесь и поныне в ботаническом саду «Jardin des Plantes» на бульваре Генриха IVслышны поэтические наброски и блаженные эссе Поля Валери, а в воздухе и по сей день грохочут ошеломляющие предсказания Нострадамуса.

На улочках этого южного города Франции, незримо витает аромат пленяющих пряностей, предрешающий ваше буйство преодолеть десять километров отделяющих вас от Средиземного моря. Бескрайние рыночные торговли удаляют грузность немощного и утомлённого тела. Эспланада Пейру с классицистической водонапорной башней, открывает вам необъятный вид на море, и водворяет ваши уста молвить строки:

Да я и вправду всюду чувствовал испепеляющее сиротство, прогуливаясь вдоль «Place de la Comedie»[12], с неосмотрительной опрометчивостью попадая в восточные районы Монпелье «Antigone» и даже иной раз, когда я безопасно колесил на «Peti bus»[13] по окраинам города, края которого Господь возлюбил особенно.

Палитра радужных красок многоэтажных домов, приводило в заиканье наглаженное придыханье обветренных губ. Силуэты смежных дорог очерчивали маршрут четырёх линий трамваев. Соцветие встопорщенных деревьев погружали вас в извилистое убранство ухоженной растительности.

Взахлёб наслаждаясь сводом красоты Монпелье, я с содроганьем размышлял о том, как стать малой долей этого изваянного города. Затаённая преднамеренность не упасть наземь и не стать смутностью отчуждённых лиц, я дерзнул решиться на поиски работы.

Таким образом, я угодил в одно из пресловутых café, которые, как правило, предназначены для утоления булимии случайных людей.

Я отыскал для себя прельщающее моей душе занятие, позволившее мне приобрести родимый кров, неподалёку от моего места работы. В гаме общественного питания я слыл случайным гарсоном для тех случайных гостей, что нуждались в моём не гордом обслуживании.

Жизнь это непоколебимый водоворот случайных людей. Случайность, которая судьбоносно сталкивает вас с ними, вызывает в нашем мироощущении гамму мимолётно-мгновенных удовольствий. Будучи соглядатаем жизни случайных людей, я оценил их непостижимую значимость на моё восприятие. Они не подразумевая ни о чём, утоляли мою обесточенную потребность общения. Когда твоя жизнь влечёт за собой нерасторжимое одиночество, как это всё-таки необъяснимо пребывать затаённым свидетелем их неустранимого счастья. Притаившись на дозволенном расстоянии, я проворно наблюдал сквозь биноклевые линзы моих очей как, к примеру, легонько нежат друг друга своими ступнями под столом недавние молодожёны. Или как фисташковое мороженое услаждает полость рта беспечного ребёнка, в то время как томно восседающая мадмуазель пребывает в ожидании своей очередной порции глинтвейна и клубничного тирамису. Я отрицаю вероятность того что люди могут быть случайными так как каждый из них привносит свою лепту в твоё выстраиваемое мировоззрение. И даже утренняя повседневность, повторяющаяся вне зависимости от обстоятельств и заставляющая тебя изо дня в день по утрам нестись галопом к столикам случайных людей с порцией свежевыпеченных круасанов и чашечкой espresso, не свергнет моего умозаключения, что случайность людей не случайна.

По крайней мере, в моей исповеди пребудет после один такой стихийный случайный человек, который по достоинству оправдает случайность нашей встречи, несмотря на горечь конечного итога. Впоследствии меня будет бессонно не покидать мысль, что я видел его лик бессчётное количество раз среди множества случайных лиц.

К концу каждого завершаемого дня я неотвратимо не желал возвращаться в опочивальню восемнадцати квадратных метров. Входя в свою однокомнатную обитель захудалого общежития, моё воображение обманчиво вырисовывало, что стены в моём присутствии суживались, а моё безотрадное одиночество расширялось в не измеримые объёмы. Зашторивая занавесы моего единственного окна, я погружался в сиесту темноты, которая щадила моё зрение от непогожей погоды. Моя страсть прислушиваться к воркованью полуночного города, не единожды ублажала мой слух и тем самым отгоняла безутешное одиночество.

Пробуждаясь ранним утром, я брёл из угла в угол в нестерпимом ожидании последующей суматохи рабочего дня. Эта моя нерасторжимость с постоянным знакомством людей, мешала моему любопытству дочитать выцветшие страницы последнего томика прустовского цикла.[14] По утрам я, как правило, включал местное радио и ловил собственную волну ежедневного настроя. Даже в свои выходные мне необходимо было утолить жажду воззрения случайных людей. Я часто просиживал пару тройку часов в кафе «LaVieux Four», которое открывалось только по вечерам, и заказывал стограммовую порцию самого дешёвого безвкусного вина и пожирал взглядом свечи «изюминка» которые освещали это заведение для любителей мясного.

Но не, то было важно. Главной целью такого разгульного вояжёра как я было, столкнувшись с взглядом наблюдаемого мной экспоната проникнуть в желоба её или его голубых, карих, зелёных или чёрных глаз.

Периодически я менял своё место для ловли глухонемых взглядов. Когда мне позволяло моё нещедрое благосостояние отправиться на охоту местной дичи в «Le Musee Fabre»[15] расположенный рядом с площадью «Place de la Comedie» то в моих интересах не было разглядывать полотна Рубенса и барокко или итальянскую живопись Караваджо. Я даже обходил вниманием «Портрет доктора Альфонсо Леруа», «Архангела Гавриила» и в том числе «Венеру и Адониса». Да я не ведаю цену мертвым краскам, для меня важна ценность живых полотен людей.

Когда наступало застойное безденежье, я заглядывал в книжные магазины на Университетской улице «rue de`l Universitye» и вместо того чтобы разглядывать книжные переплёты, я восхищённо наблюдал за книжными червями чьи взоры не спадали с книжного содержания.

Не порицайте мою откровенно бесстыдную страсть, ежели вы не были возведёны в обелиск перманентного сиротства.

Вседневные возвращения домой свергали с моего лица вешнюю радость. Приотворяя дверь и входя робким шагом в четырёхстенное запустенье, я так и норовил повернуть обратно и на веки веков запереть на ключ мануальным движением кисти своего не прошеного гостя именующее себя «одиночеством». В порыве неугомонного не примирения и не признания своей одичалости утрачивая здравомыслие, я приступал в гневе брести часами по унизанным ступеням подъездной лестницы, хотя и сознавал, что супротивная её сторона вверяет меня обратно.

Вещие, вещие стены как дорога мне ваша Бастилия!

«Одиночество… Старение… Смерть», какая неминуемо приближающаяся тройка гнедых лошадей. Как это ни прискорбно, ни одну из них не способен обуздать человек.

Есть вещи, служащие явной верной порукой терзающемуся сердцу. К примеру, как фотографии, портреты или же, в конце концов, небрежные грифельные наброски дорогих тебе людей, воскрешающие в памяти полную цветовую палитру былых ощущений и чувств. Но не воспрещается учесть и тех, кто обделён и данной благостной возможностью. Жалкое стечение обстоятельств, отобравшее у меня источник постоянства памяти.