Входя в привычную суетность дня, я тешил себя надеждой, что за угловым столиком вновь поймаю взгляд друга оказавшегося вдруг. Но его там не было. Отсутствовал даже символический знак его присутствия. Мне казалось, что время замедлило темп стрелок часов. Он не появлялся. И с его не появлением в моём сознании всё глубже прорастал корень случайности встречи.

Привычные для меня люди стали непривычными моему душевному расположению. Бессмысленность всего убеждала меня в том, что я, быть может, потерял душевного друга, в бессознательном поиске которого я пребывал долгие годы. Его продолжительность отсутствия уверяла меня включить его в бесконечный цикл случайных встреч. Но чувства, ютившиеся в моём сердце, не способны были примириться с жалкой безысходностью.

Во мне постепенно гасло умение облагораживать внешние раздражители. Я уже не мог уровнять противостояние чувств со здравомыслием. Я не желал приводить их к равноденствию внутреннего моего светила.

Возвращаться вспять, прислушиваться к отголоску доносившегося эха одной встречи я уже был не способен. И я смирился со всем и со всеми. Смирение ничего не может быть гибельнее умышленного волевого смирения. Иногда я возвращался к размеренному шагу от конца к началу воспоминаний. За ними не следовало ничего только беспросветная пустота, с которой даже невозможно соприкоснуться.

Я считал, что человеку можно простить всё кроме его невозвратимости.

Прошли две недели. Две ничтожно прожитые недели, количество дней которых казались неисчисляемыми. Голоса, звуки, шум, грохот природы, людей, городов, транспорта немели в моём в глухоте пребывавшем сознании. Мне была чужда праздность жизни посторонних людей. Мир был неподвижен моим недальновидным восприятием. Мне думалось, что земля теряет певучесть семидневной вытворенной природы. Я влачил отшельнический образ жизни. Впервые рискнул даже не явиться на работу, ссылаясь на недомогание желудка. И мои единомышленники по работе свято поверили в причинность моего отсутствия, так как раньше такой грешок за моей душой не водился. А после я терзал себя самобичеванием, что вероятность его появление в моё отсутствие крайне велика. На следующий день, вернувшись в привычное русло я искусно не вызывая и семени подозрения моих коллег начинал вскользь и издалека расспрашивать о любителе углового столика.

Был пасмурный докучливый день. Нельзя бранить погоду за хмурое настроение ведь и в этом не благостном расположении природы к нам смертным можно найти притаившуюся прелесть красоты. Лучевые стрелы мерцающего солнца крылись за хлопьями серых туч. Нависший над городом туман стлал свою мощь в каждом живом уголке. Пожелтевшей листвы компост превращался в залежи поглощаемой почвы. Росистые заросли кустарников беспомощно терпели непогожий день, выпавший на их долю, также как и я терпел непогоду изнутри.

С наступлением просветления природного царства, наступило и в моей душе полное благоденствие.

Последующий день достигнул реальности продолжительного наваждения. Ничего не предвещало ближнего новшества дня. Вразвалку собираясь на работу, я попеременно начинал думать о смене пресловутого образа жизни. Выходя на лестничную площадку, я встретил на нижней ступени человека подпирающего перила выщербленной лестницы. Это был он. Обернувшись и увидев меня, он пошатнулся и упал навзничь. Я стремительно подбежал к нему и поднял его с отсыревших бетонных ступенек. Мне казалось, что он в обмороке, но открывая его яблони глаз, я заметил, как они закатываются назад. Мне был понятен этот синдром зависимости, умертвляющий всю красоту человека. Сердце его учащенно билось в неположенном ритме метронома. Я потащил его к себе домой, пытался привести его в чувства под натиском холодных душевых струй. Его покатый взгляд катился к полосам надвинутых бровей. Затем он уловил моё созерцание и лишь промямлил «не без греха».

Я дождался, пока он заснёт и покинул свои апартаменты, долго раздумывая запереть ли дверь. Со всей прытью мне пришлось бежать на работу, так как неожиданные обстоятельства застигли меня врасплох. Многие из моих коллег начали недоумённо перешептываться, что со мной происходит вот уже две злосчастные недели. Они всецело понимали как это несвойственно моей педантичности опоздание, не выход на работу и даже мною выдуманная болезнь. Я принадлежал к числу тех родившихся в рубашке, кто очень редко болел, а если и занемог, то не подавал и виду. Но мои мысли были не здесь. Они были вне суетности окружающей меня среды. Они пышно парили в недосягаемом воздушном пространстве, отправляясь восвояси.

Предначертанная встреча после неистово поглощала меня махом своей данности. Меня пленяла оставленная мною недосказанность между нами. Приближение ночных бесед не могло превозмочь часовой отрезок отведённого времени. За две недели во мне кипела огромное желание высказать невысказанное, спросить не спрошенное и узнать неузнанное.

Мне хотелось восполнить всё, что мне казалось как будто бы утерянным за две недели. Поспешно вернувшись в свою обитель, я застал его за приготовлением яичной фритаты с добавлением тёртого сыра пармезан. С врождённой дружелюбностью он встретил меня со словами:

«Сначала довольствуемся ужином, а затем можешь мне докучать утомительными вопросами. Bon apetit»

Говоря откровенно, мне не хватило стойкости и решимости спросить о его зловредной привычке. Поэтому я неумолчно пытался найти проблеск меня интересующего вопроса в его красноречивом взоре.

«Уютное гнёздышко для неискоренимого одиночества», вдруг неожиданно подметил он.

Я лишь синхронно мотнул головой, соглашаясь с его замечанием. Я не мог понять, как этот ещё не полностью осведомлённый о моей жизни человек с лёгкостью вот уже не в первый раз подмечает изъяны моего душевного состояния.

Видимо в этом и есть предназначение истинного друга видеть незримое в близком человеке.

Он провёл у меня этот день. Этот молниеносно промелькнувший радости день. Наши беседы неслись хлещущим водопадным течением. И мы не заметили, как вечно подвижные стрелки часов пробили четыре часа утра. Своим полдневным присутствием он возместил двухнедельное отсутствие. В бессонно ночном отрезке времени мы успели выплеснуть наружу застоявшиеся гулкие воспоминания о прошлом. Как на ладони обнажил пред ним своё отдалённое прошлое размеренным движением вальса, ушедшее в теневое забвение паркетного зала. Поочерёдно и поимённо рассказал ему о мнимых недругах и друзьях мимолётно окружавшие меня на незначительных промежутках жизни. Поведал ему о сплошном сиротстве, с законами которого я примеряюсь вот уже долгие годы. Нет, нет терпящий меня читатель, я не пытался снискать его жалость к моей выпавшей доле. Жалость можно испытывать лишь к тем, в чьих глазах погасает последняя искорка огня жизни. А все остальные везде и всюду протягивающие свою жалостливую ручонку вызывают лишь неотторжимое презрение к безвольности человеческого характера. Мне необходимо было вывернуть наизнанку внутренность всего того что тяготило меня несколько лет. Я нуждался в понимании в нём одном. А понимание может прийти только после не осуждения. Он так же поведал мне обо всем, что волновало его. А, утром не успев проснуться, он с присущей ему настойчивостью, убедил меня увидеть его родную гавань.

Мы отправились в получасовой вояж по общественному транспорту, атмосфера которого так угнетающе влияла на Александра. Эти склизкие все в испарине тела, произвольно нарушали личностную дистанцию, которая так дорога людям. Выходя из многолюдного полчища homo sapiens, Александр начал жадно вдыхать свежий воздух с привкусом свободы. Около семи минут мы брели по тропинке, ведущей к обособленным от городской суеты домам. На ряду этаких благосостоятельных домов грузно восседала роскошная обитель Александра, фасад которой был облицован искусственными камнями серых оттенков. Фронтовую часть дома облагораживали, казалось вечнозелёные кустарники гортензий, белые цветки которых погружали зрительное восприятие мимолётным мечтаниям.