– Ээ-э…

Мы молча пялились друг на друга, и если я и знал, что мне нужно от собеседника, то он, похоже, вообще не втыкал.

– Вы приходите несколько раз в неделю, просто убиваете нас и ничего не берете! Мы бессмертны!

– Мы приходим каждый день, за… за ***, – спокойно, даже слегка смутившись ответил парень, и добавил. – Мы вообще-то тоже бессмертны.

– Каждый день?

– Два дня назад ты сунул мне медяк, вчера даже разговаривать не стал, у тебя периодически сбоит?.. – с интересом пялился на меня человек.

Теперь я перестал его понимать. Это они так тренируются? Какой от этого толк, если у них нет ни оружия, ни обмундирования, как у нас. Да и глядя на их откровенное превосходство, это побоище даже для разминки не подойдет.

– Ты видел меня вчера?..

– Конечно, ты такой дикий был, я даже не сразу узнал. У вас походу уши увеличиваются в несколько раз, когда *** включается.

Я не мог вспомнить ничего. По его словам, вчера мне удалось уложить одного из них, с трех ударов. Я махал руками изображая мельницу настолько правдоподобно, что приложил парочку своих.

– Ты брешешь!

– Да ты че, на, – смотри!

Парень сделал пару уверенных шагов мне навстречу, после чего у лица пронеслась яркая вспышка.

– Эй, успокойся…

Перед глазами в воздухе повисло полупрозрачное полотно, практически во весь обзор, мелькающие картинки на котором быстро сменяли друг друга, практически не позволяя уловить смысл происходящего на них. Спустя пару секунд меня начало трясти и бывшее белоснежным полотно заволок красный туман. Я отшатнулся и, пытаясь привести себя в чувства, замотал головой, что было сил.

– Что за дрянь!!

Я орал во все горло, борясь с приступами дикого голода и жажды мести непонятно за что. Кровь в висках долбила настолько сильно, что я почувствовал, как уши начали содрогаться в такт.

– Эй, чувак успокойся! Ты же видел, да? Видел ***? – отчего-то радостно подпрыгивал человек.

Я почувствовал, как за плечо меня ухватила чья-то крепкая рука, и радостных хохот раздался прямо надо мной.

– Убью…

Я кинулся на парня первым. Секира осталась лежать на земле, так что ничего не мешало мне сразу задействовать когти. Я просто поднял руки и с хлопком сомкнул их у него на затылке, впиваясь поглубже. В этот же момент почувствовал кровяное тепло на пальцах.

– Ах ты дрянь!

Человек схватил меня за шею и ему, видимо, было плевать, что вместе со мной он снимет с себя скальп.

«Я понял, как с тобой нужно разговаривать… а пока отдохни!» – последнее, что я услышал перед тем, как моя голова повстречала частокол.

Очнулся я, как и всегда, посреди площади. Стараясь не смотреть вокруг сразу отправился к кормильне. В прошлый раз я настолько залюбовался Ырканом, что походу голову потерял… от любви!

Еще во время ночного разговора с тем парнем, на которого я зачем-то все равно бросился, я решил кое-что проверить… Не похож он на вруна, да и зачем ему так фантазировать. Тем более я сам убедился, что провалы в памяти у меня все же имеются. В нашу первую встречу я ни ери не помнил, как меня убили, в этот же раз я до сих пор чувствую кровь на руках. Я ощущал ту же ярость, неподконтрольную мне жажду, но полностью отдавал себе отчет о происходящем.

Как я мог забыть про наш прошлый, хоть и недолгий, разговор! Я в жизни не общался ни с кем, кроме соплеменников. У меня осталось столько вопросов! А теперь их стало еще больше!

Теперь я почти бежал, боясь зацепиться взглядом за что либо, что могло меня отвлечь.

– Тетя! – окрикнул я крупную женщину, которая хоть мне и не родная, с мамой была в хороших отношениях и похожа на нее, как сестра.

Тетя, как и многие женщины, и моя мать, работала кухаркой. И сейчас укладывала тарелки после завтрака на огромную тележку для транспортировки на мойку. Я мало с ней общался в последнее время. Она была намного крупнее меня и мой взгляд всегда упирался в ее заляпанный передник, до боли напоминающий мамин. Ее белые волосы сползли ниже плеч. Нос уже не казался таким мясистым как раньше, и с каждым годом провисал, скручиваясь под собственной тяжестью. Но запах не менялся. После маминой смерти она всегда была рядом, да и до нее тоже. А потом…

– Здравствуй, Сынок!

Приятный женский бас мигом наполнил меня теплом. Тут же я вспомнил недавнее счастливое наваждение на площади, оно было намного приятнее и сильнее, отчего сейчас показалось мне не настоящим.

– Когда умерла мать? – выпалил я, как поймал на себе ее стопроцентное внимание.

– О, милый, не думай об этом, она всегда с…

– Когда?! – уже настойчивее спросил я.

– На тысяча двадцать первой луне, – поправляя передник прошептала Тетя.

«Двадцать первой, двадцать первой…» Я побежал в храм, – единственное место во всей деревне, где висел лунный календарь. Влетев в приоткрытые двери на полном ходу, я чуть не обрек себя на вечные страдания и пожизненную чистку отстойников. А именно это бы мне грозило, сбей я жреца за молитвой.

Наш храм жалкое подобие тех, что были нарисованы на его же стенах. Белые колонны и позолоченные ступени у нас скромно заменяло обшарпанное ветром и недоласканное солнцем дерево, чьи трещины давно скрылись за толстым слоем мха. К слову сказать, – отвратительного на вкус мха. Будто специально его оставили украшением святилища и отравили, дабы не повадно было объедать свято место.

Я стоял напротив деревянной статуэтки Ыркана, занимающей тут центральное место. В таком полуразваленном храме, на фоне уже потускневших росписей, покосившихся стен, запаха гнили и плесени, он уже не казался мне тем великим… богом-правителем. Позеленевшая древесина ему куда более к лицу, на секунду я решил, что наша статуя на площади с браком. Но интересовало меня сейчас не это. Аккурат за его спиной на покосившемся желтом листке нашей письменностью было аккуратно выведено 1031.

Я не мог поверить своим глазам! Мать умерла уже как десять лет, а мне до сих пор кажется, что это случилось пару лет назад… Пару лет. Как произошло, что я ни ери не помню почти о трети своей жизни?? В двадцать моя жизнь будто… Остановилась?

Выйдя из храма я неспешно пошел к центральной площади, и старался сделать как можно более не задумчивый вид. Почти не помня жизни, я помню сражения, много сражений… И…

Уже при подходе к площади меня осенило. Все соплеменники были в сборе, уже со знакомым мне воздаянием они смотрели на белоснежную статую совсем непохожего на нас. Ничего даже не напоминало о ночном побоище, что я заметил еще в детстве. Ворота бревно к бревну были плотно заперты, и не имели и намека на взлом. Я уж было предположил, что в деревне завелся предатель и сам пускает к нам всех, кого не попадя. Но неужели за все это время его бы не вычислили…

Я не помню, потому что мне нечего помнить. Ни одной свадьбы друзей, ни одних похорон, ничего не происходит последние восемь лет, потому что каждую ночь мы сражаемся, а день, – молимся…

В детстве мы частенько разглядывали мировые карты. Каждый из нас мечтал стать путешественником или, на край, жрецом, чтобы без опаски посещать соседние деревни. Наша, к слову, слегка отличалась. Центральная площадь была таковой только в названии, на деле располагалась у самых ворот, и каждый гость еще на подходе мог лицезреть торчащий из-за забора нос правителя, с любопытством смотрящего в даль. И наше каждодневное поле боя тоже теснилось у самого входа. Ни разу я не мог припомнить, чтоб кто-то из пришлых заходил за этот круг. Как…как загон!

Площадь едва вмещала всех желающих, но дискомфорта, похоже, никто не испытывал. Ошарашенно я пялился на блаженные лица, ровными строями окружившие статую Ыркана. Жизнь вокруг явно продолжалось, пара жрецов, кухарок, будто не обращая внимание на это действо продолжали заниматься своими делами. Жителей едва наберется под пару сотен. На кой нам вообще столько жрецов? Монастырь, а не деревня… Вполне бы хватило одного, у нас же был целый двадцати душный совет.

Я помнил сказки, что в детстве рассказывала мне мать. Я помню, как мы жили, гуляли праздники, провожали в последний путь, и это точно было! Единственную возможную причину остановки бытия в нашей деревне я видел в проклятье. Кто-то нас точно проклял! Может мне удалось съесть что-нибудь «очищающее», попасть под праведное благословение…