И Бен, не дожидаясь ответа, покинул кабинет.

На утро следующего дня началось превращение самого совершенного военного оборонительного сооружения в самую совершенную тюрьму. Заняло это несколько больше времени, чем предполагалось изначально. Восемь долгих месяцев Гут и Торн перекраивали, перестраивали, переоборудовали, переоснащали и совершали множество прочих пере-. Казармы гарнизона были перенесены во внутренний административный корпус. Их место заняли камеры для будущих арестантов. Оборудовали под камеры и большую часть помещений, располагавшихся во внешней крепостной стене. Был существенно уменьшен запас боеприпасов. Освободившиеся пороховые склады были частично отданы под продовольствие – узников хоть и скудно, но кормить все же было необходимо. Там же разместился и склад для хранения арестантской одежды и прочих мелочей.

Два небольших помещения, в которых раньше хранились запалы и пушечные ядра, были переоборудованы под карцеры. Собственно, особых работ для этого производить не пришлось. Оба помещения были «глухими». Они замыкали собой с противоположных сторон коридор складского блока. В самих карцерах, как и во всем блоке, полностью отсутствовали окна. Ни один луч света не тревожил царившую там кромешную тьму. Лишь изредка неуверенный и робкий дрожащий свет факела освещал холодные стены и низкие своды. Но никогда не задерживался он здесь надолго. Спустившиеся за какой-нибудь надобностью в складской блок солдаты спешили поскорее покинуть это мрачное место. Видимо, самой человеческой природе претит тьма. Скорее, даже не просто тьма как таковая, а тьма как отсутствие света. К свету тянется все живое на этой земле. И человек – не исключение. Лиши его света, и все внутренние ориентиры, все, к чему стремится человеческое естество, вдруг исчезает. Потерявшаяся душа начинает трепыхаться, метаться, биться в агонии. Может, в этом и есть причина такого естественного для человека страха перед темнотой. Страха дикого, почти животного. Как бы то ни было, спускаясь в складской блок, любой, даже самый смелый человек, предпочитал как можно скорее завершить свои дела и выбраться наружу. Комфортно там ощущали себя только съестные припасы. Холодно и темно. Темно и холодно. Как раз то, что нужно, чтобы сохранять их свежесть как можно дольше. И как раз то, что нужно для усмирения взбунтовавшихся и провинившихся арестантов.

Само переоборудование помещений под карцеры заключалось лишь в обшивке дверей металлом и установке надежных внешних запоров. Но даже это вызвало негодование коменданта. Сам факт наличия подобного рода помещений Бен считал бесчеловечным. Но Блойд был непреклонен, и Торну пришлось в очередной раз смириться.

– Как еще вы планируете поддерживать порядок и подчинение среди заключенных? Или вы думаете, что к вам будут поступать одни смиренные овечки? – урезонивал Гут коменданта. – В конечном итоге, вам и только вам придется решать, кого, когда, за что и на какой срок отправлять в карцер. Большинству из нас достаточно было бы и получаса в этой адской тьме, чтобы и думать перестать о неповиновении. А не хотите, так можете вообще ими не пользоваться. Дело Ваше. Но не предусмотреть для Вас такой возможности я не могу.

И карцеры в Крепости появились. Это еще больше осложнило отношения Блойда и Бена, которые во все продолжение работ по переустройству Крепости и без того поддерживали исключительно деловые отношения, стараясь не попадаться без надобности друг другу на глаза. После оборудования карцеров они и вовсе практически перестали разговаривать.

Лишь однажды между ними произошла еще одна короткая стычка.

– Нам не хватает помещений для камер. Нам нужно еще сократить склады боеприпасов, господин Торн.

– Еще сократить? Черт возьми, мы и так вчетверо уменьшили количество орудий, мы заняли этими дурацкими камерами все боевые проходы в стенах Крепости. У нас нет действующих бойниц, у нас нет нормальных коммуникаций и проходов для солдат гарнизона. Теперь Вы еще хотите лишить меня пороха и снарядов? Как вы себе представляете оборону Крепости? Скажите сразу, Блойд, вы хотите сдать Крепость? Вы же не бродяг и не рыночных воришек собираетесь здесь держать! Вы мне все уши прожужжали про их могущество, влияние, деньги. Вы там что-то даже про драконьи головы говорили. Вы думаете, их не попробуют отсюда вытащить? Вам хорошо, вы будете нежиться в своем столичном дворце. А что прикажете делать нам? Пугать противника голыми задницами? Первая же попытка штурма, будь она организована с умом и подкреплена десятком кораблей с хорошо обученной командой, увенчается успехом. Мы не успеем даже оповестить Большую землю об осаде, прежде чем из наших пороховых складов, на радость этим ублюдкам, выкатят последнюю бочку, не говоря уже о том, чтобы продержаться до прихода подкрепления.

– Возможно, вы и не успеете дождаться подкрепления. Но это вам и не понадобится. Единственное, что вам нужно будет сделать, просто выполнить приказ.

– Какой еще, к чертям собачьим, приказ?

Вице-Канцлер молча вынул из внутреннего кармана запечатанный пакет и протянул его коменданту. Торн нерешительно принял его и сорвал печать. Прочитанное заставило Бена Торна содрогнуться. Лицо его побелело и стало похоже на мятое, плохо выстиранное полотно. Затем по полотну побежали багровые пятна. Глаза налились кровью, руки сжались в кулаки. С минуту в нем продолжалась молчаливая, но напряженная внутренняя борьба, исход которой трудно было предугадать. На мгновение Блойду показалось, что вот сейчас жесткие корявые пальцы Торна вцепятся в его глотку и не отпустят, пока посиневший язык не вывалится из пенного рта, и глаза не выкатятся из орбит. Он невольно сделал шаг назад, готовясь к обороне. Лицо его при этом сохраняло полнейшую внешнюю невозмутимость.

Но Бен вдруг как-то весь обмяк, руки его безвольно опустились, плечи повисли. Казалось, что в нем вдруг лопнула какая-то стальная струна, на которой крепился весь его могучий скелет, отчего Торн весь вдруг как-то осунулся и обесформел.

– Вы чудовище, Блойд. Вы и ваш Канцлер, – выдавил из себя Бен.

– Отнюдь. Я очень надеюсь, что вам не придется исполнять этот приказ. Более того, я даю вам слово, что приложу все усилия, чтобы о приказе Канцлера, – незамедлительно казнить всех узников при наличии явной угрозы штурма Крепости или любой другой попытки их силового освобождения, – стало известно всем, кто хотя бы даже теоретически мог бы такую попытку предпринять. Поверьте мне, Торн, эта бумага, – Блойд указал на сжатый в кулаке коменданта лист, – защитит вашу Крепость лучше, чем сотня самых лучших пушек. Какой смысл ее штурмовать, если к концу штурма в ней просто некого будет освобождать? Кстати, о трупах… Нам с вами нужно решить, что делать с трупами.

– С какими еще, к чертям, трупами? – в голосе Торна уже не было ничего, кроме обреченности.

– Я уже говорил вам, Бен, вы слишком часто поминаете черта. Не надо, не искушайте судьбу. Если часто кого-то звать, он ведь может и откликнуться.

– Идите к черту, Блойд! Вы не ответили, о каких трупах идет речь?

– Подумайте сами, ведь Крепость – не курорт и не грязелечебница. Хотя, как раз грязи здесь будет предостаточно. Суровые условия, не самое лучшее питание, отсутствие нормального лекаря. Ваш гарнизонный врач не в счет. Он годен лишь на то, чтобы промывать желудки, да рвать клещами гнилые зубы. Еще прикладывать вам с похмелья примочки на лоб. Вот все, на что он способен. А наши, точнее, ваши будущие подопечные – преимущественно народ изнеженный и избалованный. Многие из них не смогут вынести тяжестей неволи. К тому же вполне вероятно, что некоторым из узников честным и беспристрастным судом может быть вынесен и смертный приговор. О том, где его приводить в исполнение, нам тоже надо позаботиться заблаговременно.

– Вам мало того, что вы сделали меня тюремщиком? Теперь вы еще хотите, чтобы я стал палачом и убийцей? – Бен был уже не способен на вспышки ярости. В вопросе прозвучала все та же безысходность и отрешенность.