В этом и заключается главный выбор: наконец, никакая тварь не будет лезть к нему в нос со сладкой ватой, кормить, пока не видят дрессировщики, солёными орешками, от которых так крутит в животе. Он с небес будет смотреть на свою мучающуюся, борющуюся с пытками цирка семью, и желать им скорейшей кончины, дабы их души могли встретиться, так как смерть – это единственный выход оказаться на свободе, обрести покой.
Смерть – благодетель, несущий избавление от мук.
Я рад тому, что увидел сейчас мысленно. Теперь я знаю – мы семья бунтовщиков, революционеров! Как бы там ни было, но нас, видимо, так и не удалось сломить до конца. Лишь покладистая мама частично смирилась со своей участью и то, скорее всего, ради нас. Воспоминания о ее смерти были отрывочны. Они являлись мне пару раз, словно отражения в осколках зеркала, но я старался отогнать столь болезненные эпизоды, было страшно вспоминать. Хотелось выбросить из головы, но всё же, видимо, этого было не избежать.
Когда она уже не могла выступать по состоянию здоровья, так как те раны на ногах, ушах и хоботе никогда тщательно не обрабатывались, и её тело сгнивало заживо. Во время трюков она якобы случайно переваливалась на жопку, чем всегда приводила в бешенство выступающего рядом с ней артиста. Делала это она именно тогда, когда возле неё оказывался служитель цирка – человек.
О! Точно! Теперь я выяснил, что не такая она была и покладистая! Молодец, наша кровь! Когда у неё уже не было сил, она якобы нечаянно давила этих скотов. Гордость за мать охватила меня до боли в груди, словно вознесла меня на пьедестал, я резко выпрямился, в глазах померкло! Я закрыл их и окунулся в воспоминания.
«Помотали же мы им нервы, сукам! Не особо повезло им с нашей-то семейкой! Мы гордые слоны, себя не на мусорке нашли! Интересно, когда же я вспомню свою собственную смерть? Почему она ко мне не является? Может, я ещё не умер, просто превратился в человека и должен совершить что-то важное? Но что?»
Я стоял и бездумно смотрел по сторонам. Давно же я не был так близок к своему, до боли близкому, миру. Жирафы мне подмигивали, я им. Так забавно видеть всех сразу в одном месте. Когда моя мама Агнешка приводила меня маленького в цирк, со мной случались невероятные происшествия, сопровождаемые новыми неизвестными ощущениями. Временами я был слеп и глух. Вушах грохотала какофония звуков, и я просто закрывал руками голову, порой опускаясь на корточки от резких болей. Мозг не мог нормально воспринимать увиденное. Всё гудело, свистело. В конце я просто кричал и оскорблял всех подряд, отчего моя мама впадала в гнев. Но здесь всё выглядело немного по-другому. Видимо, швейцарский покой и сдержанность передавались также животным. Они не были счастливы, естественно, но и не выглядели совсем подавленно. Их не держали в клетках и загонах, грубо говоря, метр на метр, как нас. Я заметил, как радовались обезьяны, когда им принесли еду, прыгая счастливо вокруг своего кормильца. Вот, именно то обманчивое, лживое показное кино, которое продают людям, делая вид, что животные счастливы. Безусловно, каждое животное привыкает к той среде обитания, в которой вырастает. Их же отлавливают совсем малышами или они уже рождаются пленниками. Также они находят в каждом, кто их кормит, якобы помогая им выжить, своего родного человека. Наивные, они целуют, обнимают лживого предателя их честной любви, который на их несчастье зарабатывает свою зарплату. Вот как не стыдно этому человеку смотреть на себя утром, в своё отражение? Да я бы на его месте убрал бы все зеркала в доме!
Интересно было бы узнать, где я жил, когда был слоном. Я бы им сейчас отомстил. Я же теперь человек! Когда я проходил мимо обезьян, одно воспоминание всплыл так ясно: я вспомнил, как их жестоко избивали дрессировщики. В памяти постепенно появлялись новые моменты прошлого. Иногда я видел смерти от ужасных поступков людей отрывками, но не понимал, кто именно передал их мне генетически. Бабушка, может, дедушка, сестра или брат?
Бедные макаки, вот они вообще непослушные! Чтобы приучить обезьянку к определённому порядку, трюкам, её необходимо так исполосовать плёткой, чуть ли не до крови. Я обернулся, уловив их взгляд. Успел заметить, как они будто замерли, после чего начали озорно скакать по клетке. Ещё те забияки!
По запаху я знал и чувствовал, где именно находятся слоны, но жуть как ссал подойти. Боялся в них увидеть моих родственников, показаться им на глаза в бесславном облике человека.
Мелкими шагами на трясущихся ногах я приблизился к огромному вольеру. В этот момент их кормил какой-то мужчина. Видимо, это был час кормёжки. Нормально, в Парижской Бастилии также давали еду по этикету, всем одновременно. Жаль, её разрушили. Могли бы и туда напихать животных.
В тот момент мне так и хотелось выкрикнуть:
– Затопчите этого гада!
Но вовремя одумался, ведь кипер ни в чём виноват. Хотя…
Порой люди сами перестают чувствовать себя надзирателями, при виде, как животные радуются их приходу в клетки, тем более с лакомствами в руках. Я помню свои ощущения, когда я выполнял всё то, к чему меня принуждали. В какой-то момент мне давали покушать что-то вкусненькое, и я, несмотря на всю ничтожность ситуации, принимал это за счастье. В заточении всё новое становится для тебя радостью. Если тебя не обливают некоторое время водой, по тебе ползают всякие мухи, ты воняешь собственными выделениями, это неприятно. Издеваются над тобой за то, что ты чего-то не сделал, не довёл дело до конца, конца – которого ты вообще не осознаёшь! Вы знаете, как сложно понять человека, выполнить то, что он от тебя хочет? Он стоит с палкой в руках, на конце пика, орёт и машет ею перед тобой, бьёт по ушам, бокам, ногам. Ты в панике стараешься понять его, но болевой шок настолько силён, что хоть у тебя и огромная голова, но она не срабатывает мгновенно, поэтому месяцами приходится додумывать, догадываться самому, что этот угрёбок от тебя вообще хочет! И когда ты, наконец, стоишь под струёй долгожданной воды, она так радует тебя, ты невольно начинаешь прыгать, счастливый, радостный, довольный слон, даже не замечая, как аплодируют вокруг зеваки. Ведь даже этот, в каком-то смысле интимный, момент выставляют на всеобщее обозрение. Люди вокруг свистят, осматривая твои чистые изгибы. Они получают именно ту, фейковую эмоцию, которую живодёры и спекулянты пытаются в рекламах навязать народу. «Счастливый слон купается! Приходите посмотреть!» А как тут не быть счастливым, когда тебя давно уже не мыли, ответьте! Вдогонку ещё: «Счастливый слон с мячиком на хоботе стоит на двух ногах». Ну не уроды, а? Присмотритесь сначала внимательней к моему окровавленному хоботу: пока на него поставили этот мяч, мою плоть не раз проткнули насквозь. Посмотрите на мои избитые передние ноги – по ним колотили так, что я готов был неделю стоять на задних, показывая им трюки «24 часа на 7 дней»! Постфактум решайте, кто был при этом счастлив – Вы или я. Скажу вам честно – это был я! Потому что струя долгожданной воды доставляла мне неимоверное удовольствие, блаженство. Говорят же люди, что в тюрьме начинаешь ценить всё то, на что в нормальной жизни перестаёшь обращать внимание. Жаль! Тот, кто олицетворяет настоящих виновников, лишённых элементарного благородства людей – лучший друг моего отца! Как же мне было горько принять мысль, что отец может дружить с таким типом людей. Насколько же жесток мир, и коварен человек в целом. Какой позор, что я хожу, как придурок, по тюрьме своих больших и малых соседей по земле в теле кровожадного монстра, и ничего не могу при этом сделать! Я рефлексивный человек, отличающийся от зверей лишь обликом, страдающий оттого, что знаю нечто, но ещё хуже то, что я знаю о своём знании! Спасите меня от мучений!
Один из слонов, почувствовав моё присутствие, оглянулся, но не подал вида. После чего толкнул хоботом слониху, и они оба двинулись в мою сторону, остановившись, как вкопанные, на полпути. Мне казалось, что я должен подойти к ним ближе, но перегородка не давала мне приблизиться. Наши взгляды встретились. Я был их, они были мои, мы были командой. Мне стало не по себе, и я выбежал из зоопарка на улицу. Отец, наблюдавший за мной издали, побежал следом. Сзади послышался окрик контролёрши, которая сидела на кассе, взимая деньги с посетителей. Тоже, такая низкая, на мой взгляд, работа! Она что-то сказала отцу на немецком или на швейцарском, я не понимал ещё до конца их языка.
