Рано утром, как и обычно, в калитку забарабанили маленькие кулачки, и в солнечной осенней тишине зазвенели детские голоса:

– Ванделина! Ванделина!

Но ведьма их не слышала. Она спала глубоким, усталым сном, и таким же глубоким сном спали тени из ее историй.

Был у ведьмы кот. Вернее, ведьма сама еще не знала, что у нее был кот, а вот кот уже это знал. Коты ведь намного умнее людей.

Однажды студеным октябрьским утром, когда колосья в поле блестели сединой, а в воздухе звенела морозная лютня, в дверь домика кто-то тихонько поскребся. Сперва ведьма решила, что это домовые скребутся за печкой, а возможно, в ней взыграло нежелание открывать глаза и прогонять липучий сон, поэтому она продолжила нежиться под одеялом.

Но стук повторился – уже более настойчиво, и ведьма окончательно проснулась. Ох, как же ей не хотелось вылезать из-под теплого одеяла, да в остывшее нутро комнаты! Печь еще спала, тая в себе остатки вчерашнего огня, а рыжевласый лес только начинал отряхивать с растопыренных листьев ночную изморозь. На мутных стеклах тлело восходящее солнце.

– Ну, кого там принесло?.. – ведьма крайне неохотно села на кровати и потянулась, разгоняя по жилам живительное тепло.

В такую рань ей было не до вежливости. Ведьма любила сочные красочные осенние деньки, наполненные одновременно и августовской духотой, и мятной свежестью, но прохладные туманные утренники были не для нее.

Прежде чем отворить дверь, ведьма натянула длинные шерстяные чулки и накинула на плечи вересковую шаль. В ее русых прядях еще вились искорки тающего сна. Половицы скрипели под ногами, наполняя сонный дом жизнью. Изо рта вырывался пар.

И все же, в душе ведьмы зарождалось нетерпение: кто же, кто ждал ее снаружи? Случайный путник или горожанин? А может, забредший на огонек бродячий дух? Или лихой ветер, соскучившийся по жарким объятиям?

– Добро пожаловать… – начала она, отворяя дверь, и пораженно замолчала, глядя вниз.

На пороге сидел кот – рыжий, полосатый и толстый, с трогательными белыми носочками на лапках. В его глазах догорала лучина отраженной зари.

– И тебе не хворать, – ответил кот и бесцеремонно вошел в дом, при этом важно подняв хвост трубой.

– Заходи, – запоздало произнесла ему вслед ведьма, припоминая хорошие манеры, – я всегда рада гостям.

– А я и не гость! – возразил кот почти обиженно, смерив ведьму высокомерным взглядом. – Я жить тут буду.

Ведьма была настолько поражена этим простым фактом, что не нашлась, что ответить. Она молча наблюдала, как кот по-хозяйски осматривает кухню, поводя розовым носиком в воздухе. Поморщился, встопорщив усы – в доме витало слишком много резких запахов. Затем целенаправленно засеменил к печке, покачивая толстым задом, и ведьма вынуждена была пойти следом.

Почерневшие бревнышки давно изжили свое, а уж тепла они и подавно не давали. Покрутившись около поленницы, кот тяжко сел и так укоризненно, по-человечески вздохнул, что ведьма невольно устыдилась.

– Я… только встала, – извиняющимся тоном пробормотала она, поспешно бросая в печь березовые веточки и заставляя их вспыхнуть. Кухня тут же наполнилась блаженным теплом, и кот смилостивился. Огонь заливал его невесомой золотой мантией, отчего шерстка словно топорщилась язычками пламени.

– Можешь сесть. Хотя, налей-ка нам сперва по чашечке медового молока, – велел кот, и ведьма послушно налила обоим полные миски молока, и только потом, все еще недоумевая, забралась с ногами в кресло.

Теперь ей действительно было очень хорошо – тепло что внутри, что снаружи. В печи потрескивали бревнышки, испуская завитки расслабляющего дыма. В доме просыпалась древняя магия.

– Итак, – задумчиво проговорил кот, облизывая усы, на которых повисли жемчужные капельки, – как ты уже поняла, я – твой ведьмин кот. Вот так-то.

– Но… почему? – ведьма никак не могла навести порядок в собственных мыслях.

– Что значит «почему»? – передразнил ее кот. – Любой ведьме нужен кот!

– Да, но… черный кот! – наконец нашлась она. – Ты же не черный!

– Да неужели? – осведомился тот с издевкой, вылизывая лапку в белом носочке. – А у тебя нет бородавок на носу. Значит, ты не ведьма.

– И то правда, – ведьма поразилась этой простейшей кошачьей мудрости.

– Раз уж тебе нужен именно черный кот, можешь так меня и звать, – любезно предложил кот, – и тогда все будет правильно.

Перестав вылизываться, кот запрыгнул к ведьме на колени и свернулся компактным комочком, таким невероятно теплым и мягким, что и никакого пледа не нужно! В самой глубине его души рождалась вибрирующая колыбельная, и дом стал заполняться невидимыми глазу защитными чарами.

Ведьма робко положила ладонь коту на спину и ощутила, как под плюшевой шубкой перекатывается нечто горячее и необузданное, словно живое пламя. Разнежившись, кот приоткрыл один глаз и покосился на ведьму. Его кошачье вибрато сочетало в себе грозный рокот грозы и ласковые материнские заговоры:

– Знаешь, ведьме нельзя без своего кота. А коту – без своей ведьмы.

Когда пришла пора сбора урожая, а колоски в поле стали надутыми и лоснящимися, как шафрановые бусины, горожане поминали хлебного волка. Легенда о нем уходила корнями в такую вековую глубь, что мало кто из ныне живущих помнил имя этого божества, но бояться все еще боялись и выказывали дань своего уважения традиционными откупами.

Люди считали, что именно в последнем снопе хлеба прячется волчье божество, а потому никогда тот сноп не убирали. Поле становилось голым, как выбритая макушка, а сноп так и стоял до самых первых заморозков, а затем и всю зиму, пока снег и голодные духи не оставляли от него ни колоска.

Ведьма тоже почитала людские традиции, но более того не желала ссориться с местными богами, пускай даже мертвыми. В день, когда жнецы связывали в пуки последние ржаные перья, ведьма надела простую льняную рубаху да подпоясалась вышитым кушаком, и пошла поприветствовать ржаного волка.

Как из упругих колосков рождается сладкий сон, сплетаясь в тугую пшеничную косу заката, так раненое небо ложилось заревом на высеребренное поле, и где-то там, у горизонта, уже стекала разводами дымчатая тьма. Ведьма шла по обнаженной земле и кожей ощущала ласкающие прикосновения невидимых колосьев, срезанных серпом. Стерня скрипела под босыми ногами и порой весьма болезненно впивалась в стопу, но ведьма этого даже не замечала.

Она отдавала дань Матери-Природе, дань лету и осени, дань всем ушедшим и всем существующим богам. Ее кровь была кровью реки, а плоть – плотью благодатной почвы. Плывущая над землей дымка казалась жжено-розовой, как свежий каравай, только вынутый из печи.

Вдруг краем глаза ведьма заметила какое-то движение, но повернувшись, увидела лишь голое поле да зубья стерни. И тут снова, в этот раз с другой стороны – что-то промелькнуло, только васильки качнулись.

Ведьма ускорила шаг, вот она уже бежала, и спелые колосья в ее бесконечных волосах разлетались горчичной мантией, а вокруг все мелькали, мелькали круглые глаза-васильки и слышался то ли тихий смех, то ли шуршание стеблей. Природа утратила свою целостность, обрушившись на голову калейдоскопом сиренево-охристых пятен; дыхание в груди спирало…

И то тут, то там из-за мелкой стерни выглядывала острая коричневая морда.

Посреди сизого с багрянцем полотна замаячил нахохленный потемневший сноп, и ничего кроме него больше не существовало в целом мире. Ведьма ясно видела, как ржаной волк юркнул между стебельков пшеницы, только листья закачались.