Вариант второй – все объективно: его тело умерло, но его душа продолжает существование в некой форме жизни. Здесь вопрос уже интереснее: а он сам-то кто? Вот, он рассуждает: «мое тело», «моя душа», тем самым как бы подразумевая, что отличается от того и от другого, и ни тем, ни другим не является. Впрочем, это может быть лишь делом привычки. Или, как вариант: ни тем, ни другим не является по отдельности, только когда тело и душа вместе, тогда Артем – это настоящий Артем.

Он был знаком с некоторыми вариантами религиозных объяснений, правда, больше от критиков этих воззрений. Это тоже надо учитывать. Скажем, с точки зрения индуизма, он сейчас и есть настоящий он, а тело, которое он недавно носил, было лишь его временной одеждой. Одежду испортили, пришлось выкинуть, но он остался. То есть, он – это душа, вернее – атман или атма, он точно не помнил, как правильно называется. Помнил только, что означает это что-то типа «живое существо» или «истинное я». В этом случае, что дальше? А вот здесь, как показало предыдущее собеседование с товарищем начальницей Мариной Сергеевной, будет то, что решит еще более ещё высокое начальство. Типа, они решат, куда его теперь послать. В любом случае, если исходить из представлений индуизма, атман принципиально неуничтожим никаким способом, он вечен. Что уже неплохо само по себе. Хотя, на самом деле, это еще неизвестно. Может, наоборот, плохо.

Как хорошо все же было в атеизме: пока ты жив, смерти нет – когда наступила смерть, нет тебя. Артем бы просто исчез, и некому было бы сейчас голову ломать над разными загадками. Оказалось – не тут-то было.

Бродя по отстойнику кругами и посматривая по сторонам, он решил подумать о чем-нибудь другом. Начальница говорила, что у него два серьезных греха – неверие в Бога и убийство. Причем, неверие в Бога она дважды поставила на первое место среди грехов. Артем припомнил, что, кажется, в христианстве за неверие полагается ад. Впрочем, за убийство, вроде бы, тоже. Если, конечно, кто-то там (Бог?) не посчитает, что грех убийства он искупил собственной смертью. Ведь его убили, так? – Так. Значит ли это, что он в расчете за тот свой грех? Возможно, нет, поскольку он убил четверых, а самого его убили лишь один раз. А, может, количество и не важно. Ладно, за отсутствием информации оставим этот вопрос. Тем более что все равно решать не ему, а неизвестному начальству.

Что полагается за неверие в Бога, смерть? Но насколько вообще он в этом своем неверии виноват? Ему с детства внушали, что Бог – это выдумка попов, чтобы держать в повиновении непросвещенный и темный народ. Почему бы ему в это не верить, если все об этом вокруг говорили? Люди уважаемые – учителя, руководство страны, даже его родители – все люди, с его точки зрения, совсем не темные! Так что, если это и грех, то разве можно ему этот грех вменить? Ему же никто не рассказывал, что Бог есть на самом деле. Да если бы и рассказал, почему он должен был поверить без доказательств? Он пока и после смерти никакого Бога, между прочим, не видел! С другой стороны, если вспомнить правило о том, что незнание закона не освобождает от ответственности за его нарушение, то…

В общем, ясно, что ничего не ясно. Может, спросить у кого? Артем оглянулся вокруг и вновь поразился тому, настолько все вокруг были одинаковыми. Словно сошедшие с конвейера точные копии друг друга. А ведь это странно. Наверняка, все умерли в разном возрасте, значит, должны быть младенцы, дети, старики и т.д., но никакого отличия в размере или внешности окружающих душ Артем не заметил.

Он решился и подошел к лежащей прямо на полу душе, которая в этот момент разглядывала его, правда, без всякого, как показалось Артему, интереса.

– Здравствуйте, – вежливо произнес Артем.

– Новенький? – проигнорировав приветствие, в свою очередь спросил лежащий. Или правильно – «лежащая», если «душа»? Или без разницы в отсутствие гендера?

– Ага, – кивнул Артем, – только что прибыл. А вы давно здесь? И как к вам обращаться? Меня Артем зовут.

– Артем? Понятно, мужиком был, значит. Я тоже был мужиком. Зови Владимиром или Володей. Только не Вовой, ладно? Не люблю. Понял, да?

– Очень приятно.

– Да ничего здесь приятного нет, – тут же несколько раздраженно отреагировал Владимир. – А давно я здесь или нет, я не знаю. В отсутствие времени это определить невозможно в принципе. Понял, да? Ты вот когда помер?

– Э-э-э-э, сегодня.

– Да нет никакого «сегодня», запомни, дурилка. Вернее, можно сказать, здесь всегда «сегодня». Я вот, может, тоже считаю, что сегодня откинулся. Сегодня, 7 ноября 1980 года. Прикинь, отмечали праздник Октябрьской революции, ну и перебрал я маленько, а что такого, обычное дело по праздникам! Только, значит, вышел я на улицу перекурить, как тут же повело меня, поскользнулся и хряпнулся виском о скамейку, как раз о чугунный ее край. Главное, обидно, что скамейку эту я сам притащил с мужиками, раньше она там не стояла. Понял, да? А что ты хочешь? – Судьба! В общем, сразу и откинул копыта. Тут, гляжу, дверь прямо в воздухе открывается и мужик меня зовет. Ну, я еще не понимая ничего, встал и пошел узнать, что за диво такое. Уже в дверях оглянулся, а я там мертвый возле скамейки валяюсь. Понял, да? Потом коридор, собеседование у дознавателя и сюда. Впрочем, это здесь у всех так.

– А кто этот мужик в двери, кстати? – заинтересовался Артем. – Он меня как позвал, так потом сразу исчез куда-то.

– А! – отмахнулся Владимир. – Не обращай внимания, это призрак встречи, одна видимость и не более. Так, когда ты помер?

– 12 мая 1982 года, – ответил Артем. И зачем-то добавил, хотя сначала хотел промолчать:

– Был расстрелян по приговору суда в Крестах, в Ленинграде.

Володя с интересом посмотрел на него, но расспрашивать не стал.

– Вот и ответ на твой вопрос, давно ли я здесь, – вместо этого резюмировал он. – Получается, что, с точки зрения того мира, я здесь полтора года.

– В смысле, с точки зрения того мира? – не понял Артем.

– Это трудно объяснить, лично я не сумею, но потом сам поймешь. Здесь ведь нет времени и нет всех ощущений времени. Есть одно сплошное и бесконечное «сейчас». Но, я же говорю, не объяснишь, – добавил он, взглянув в непонимающие глаза Артема. – Ничего, сам разберешься постепенно. Или не разберешься, а просто привыкнешь. Понял, да?

– А ты чего на полу лежишь? – зачем-то спросил Артем у мужика.

Володя весело захохотал и смеялся… Артем сначала хотел подумать – «долго», но потом вдруг понял, что он не знает, что такое «долго». В смысле, то есть, теоретически знает, помнит еще, но уже с трудом понимает.

Между тем Володя отсмеялся и сказал нечто такое, от чего у Артема вытянулось бы лицо, будь он в теле.

– Это ты, дурилка, на полу цементном стоишь. Да и то лишь по одной единственной причине: ты сам воображаешь, будто это так. А я, между прочим, на травке лежу, возле речки, восходом солнца любуюсь. Тихо здесь, хорошо, ни единой души вокруг. Только ты вот приперся зачем-то.

– Это как?

– Да кто ж его знает? Только твое окружение здесь зависит от тебя. Как представишь себе, так и будет. Понял, да?

Артем раскрыл рот, но забыл, что хотел спросить. Так и стоял с открытым ртом.

– Ты рот-то закрой, – глянул на него Володя недовольно, – все равно это все ненастоящее, обман один – фикция. Сначала кажется, что настоящее, а потом присмотришься и понимаешь – не-а, иллюзия. Но удобная штука, спору нет. Так что здесь кто где. Многие в своих мирах. Правда они очень маленькие. Скажем, речка от меня в паре метров, но мне до нее не дойти. Пробовал – бесполезно. Делаю шаг и выхожу в отстойник. Понял, да?

– Не, не понял, но интересно, – протянул Артем, обдумывая сказанное. – А дальше что?

– Кто бы мне об этом сказал! – хмыкнул Володя. – Болтают разное, только вот никто ничего не знает – сплошные фантазии. Вижу только, что некоторые исчезают куда-то иногда. Некоторые потом опять появляются, другие – нет. Понял, да, дурилка?