Однако же основным занятием Арсения, пережившим эти и многие другие страсти, являлось «чёрное копательство», как он громко его именовал. Сеня как бы нехотя и загадочно, с видом настоящего знатока, говорил о собирании древностей и опасных сделках.

Однажды он чуть не подрался с одним любителем этого промысла на свежевспаханном поле: Сеня и ещё один такой же мародёр вышли с металлоискателями на пашню и здорово поцапались. На этом поле когда-то проходила старая дорога и стояло богатое село. По весне в земле находили ценные вещицы. Помирившись, парни поделили пашню на квадраты в шахматном порядке, чтобы каждому с одинаковой вероятностью достался какой-нибудь улов.

Разнообразного хлама в его доме всё прибавлялось. Изредка некоторые вещи из его коллекций пропадали, а другие появлялись. Возможно, он просто находил по родству душ таких же увлечённых мечтателей, как он сам, и они обменивались находками.

Эта бурная деятельность, по сути, не вела к практическим целям, хоть мой друг и заявлял с гордостью, что скоро сделает состояние. Его просто бросало в новые неисследованные края, он любил поглощать новые знания и действовать без раздумья о будущем.

***

Я приехал в Каменск – прекрасный деревянный городок на реке. Казалось, будто ожившее дерево само выстроилось, а не люди сколотили и построили эти дома. Скорее они нашли этот город уже готовым и поселились здесь. Я шагал по узким улицам, полого поднимающимся от реки. Рюкзак с жестяными банками, полными монет, здорово тянул мне плечи.

Арсений жил в районе ветхих двухэтажек, во дворах которых были дровяные сараи и колодцы с воротом. Я быстро нашёл знакомый дом. Вошёл в подъезд. Сенина дверь оказалась не заперта. Я пробрался через тесную полутёмную квартиру и нашёл своего друга.

Арсений сидел за столом и под мощной лампой разглядывал через лупу монету. Весь стол перед ним занимали аккуратные стопки монет разной высоты. Они походили на недостроенные колоннады. Некоторые из них упали и свалили соседей. На полу стояло несколько стеклянных банок с такими же копейками. В углу комнаты валялись кучей системные блоки, платы, несколько мониторов и закрученные тугими кольцами провода. Такой же электроникой был забит целый шкаф.

На стене за своей спиной Сеня разместил трофей: отчищенный от ржавчины обрывок кольчуги, пехотную каску времён Второй мировой и блестящий длинный кинжал, выточенный из сломанной шашки. Какие-то корявые картины, нарисованные на больших бумажных листах и криво пришпиленные на кнопки, висели повсюду. Увидев эти творения, я очень удивился.

– Давай сюда, – сказал Арсений.

Такая у него была манера. Он ненавидел правила приличия и сразу переходил к делу.

Я отдал ему всё, что привёз, и вышел на крохотный балкон, где едва мог развернуться один человек.

Мне нравилось бывать в Каменске.

Утром солнце сверкает сквозь густые кроны деревьев. Кто-то невидимый идёт за водой и брякает ведром. Мелкие пацаны стремглав проносятся на велосипедах – их возгласы и металлический стрёкот их лёгких машин быстро стихают, похожие на порыв ветра. Несмотря на то что буянит за стеной лохматый пьяница – ловит своих докучливых чертей, а в соседнем доме обитают наркоманы, тихие и пугливые молодые люди с горящими глазами, как вампиры, выходящие из своей норы только в темноте, я отчего-то думал, что здесь живёт кто-нибудь по-хорошему ненормальный. Какой-нибудь тайный исследователь или каббалист. Выходит на такой же балкон и смотрит в эти же дворы. Какой-нибудь ещё не старый человек, знающий многое о многом. У него собрание минералов, ценных ветхих книг или костей вымерших животных. И живёт он в полном одиночестве и совершенно счастлив.

Мне не хотелось верить, что всё здесь скучно и убого.

Пока я так размышлял на балконе, Сеня разобрался в моих сокровищах.

– Дай мне вот эту монету, – он выбрал петровскую деньгу.

– Не могу, – ответил я.

– Ты же теперь не собираешь, – сказал он.

– Это ценная штука, – ответил я. – Не могу так просто отдать. Бери что угодно. Вон, хоть либерийский доллар. Большой и тяжёлый. Может, и серебро в нём есть.

Он вздохнул, посмотрел на меня строго, достал из тумбочки маленькую чёрную коробку и протянул её мне.

– Меняю, – сказал он сварливо.

Он хорошо подготовился: в коробке была американская нимфалида, на её крыльях чудесным образом синий металлический цвет переходил в бархатный чёрный.

– Едрит твою, Сеня! – воскликнул я и выхватил коробку у него из рук. – Откуда?!

– Есть тут один любитель. Важный очень. Такой, знаешь, Левенгук, – его рассмешило это имя, и он расхохотался.

Собирательство монет мне поднадоело, и я с лёгкостью обменял царскую медь – перед размахом таких крыльев трудно устоять.

Петровский медяк Сеня взял на будущее – просто деловая хватка. Когда же я спросил его, почему вся квартира завалена копейками, Арсений рассказал мне о многоступенчатом деле, в которое он погрузился с головой.

В их городке известной личностью был выживший из ума старый художник. Он прославился тем, что писал летний пейзаж с левитановским размахом и кустодиевским цветом. С возрастом он забросил этот жанр и стал рисовать цветные мохнатые круги на угольно-чёрном фоне и закрученные винтом галактики, похожие на осьминогов.

Друг мой узнал, что у старика есть коллекция монет. Арсений записался в его студию изобразительных искусств и стал исправно ходить на уроки – лишь бы подобраться к ценностям поближе. Он аккуратно посещал занятия. Сеня увешал комнату своими отвратительными творениями, где перспектива смещалась и внезапно сдавливала пространство, отчего в картинах чувствовалась тревога и напряжение, а гипсовые цилиндры, кубы и конусы на учебных рисунках наваливались друг на друга, как пьяницы, которые только что вышли из кабака.

– У него сын – этот, научный кандидат, – сказал мне Арсений. – В институте лекции читает. Навроде тебя – жуков копит.

– Поболтать бы с ним, – сказал я.

– Ага. Щас. Он важный. К нему подход не найти. Я вижу: висят на стене бабочки, здоровенные и цветастые. Обмозговал. Понял, что пригодятся. Я прямо у старика и выменял, как его сынок куда-то свалил. Дед совсем шальной, всё собирает: от самоваров и старых икон до пустых горшков. Мы долго торговались, но я всё же его уломал. У меня тут одна марка завалялась, на неё и разменял.

Почтовая марка, о которой он говорил, была ценная и старая. Друг мой хранил её на чёрный день. Арсений избавлялся от старых и ценных вещей с лёгкостью, и я этому даже завидовал. Сеня занимался своим делом ради самого процесса, и ещё, я думаю, он приобретал совсем не вещи – он взращивал своё понимание, своё сознание. И это напоминало вымывание ценностей из неподатливой породы, долгое и невидимое простому глазу.

Итак, Сеня регулярно совершал налёты на квартиру художника. Он задумчиво бродил вдоль стен, увешанных снизу доверху картинами, и восхищался, и просил совета, и даже колупал ногтем особенно удачные мазки, но всё своё внимание он сосредоточил на монетах. Они хранились в шкафу в тяжёлых альбомах. Среди них не оказалось ничего ценного, но друг мой верил, что у бывалого собирателя старины где-то припрятаны настоящие сокровища.

Он продолжал таскать свои паршивые работы на оценку. Старик правил их размашистыми росчерками. Со временем Арсений выбился в любимые ученики. Техника его рисунков не улучшилась, но с художником он стал по вечерам пить чай, и тот рассказывал ему, потрясая ссохшейся рукой в набухших синих венах, о преимуществах своей новой творческой философии, а также о том, что значат его галактики на картинах, как они рождаются в нём и куда уходят, когда он переносит их на холст.

– Зачем ему эти монеты? – удивлялся Сеня. – Он скоро помрёт. Он старенький. А я их в дело пущу.

Друг мой был терпелив, и в ходе этих долгих чаепитий он выяснил, что у художника есть деревянная коробка, полная старинных иностранных монет. Обычно художник вёл себя довольно рассеянно, но к этой коллекции относился на удивление цепко и осторожно. Мой друг с досадой рассказывал, как успел лишь на минуту запустить руку в эти богатства и рассмотреть с десяток монет и как старик, вдруг заговорив о чём-то постороннем, захлопнул коробку и, с трудом забравшись на табуретку, задвинул её на высокий шкаф.