Проблема была не в том, что работы не было, а в том, что я была абсолютно непригодна ни к какой работе. Звонить незнакомым людям и пытаться убедить их в том, что я что-то из себя представляю и на что-то способна, было так трудно, что я обливалась холодным потом и теряла голос. Я чувствовала себя обманщицей, а обманывать было стыдно и страшно, ведь обман разоблачат.
И я сдалась. В очередной раз требования жизни оказались чересчур высоки для меня.
Я снова вернулась в родной город, в родительский дом, эмоциональной развалиной, без планов на будущее и перспектив, с чувством поражения и полной безнадежности. Но зато там, по крайней мере, была крыша над головой.
Позже я работала в разных местах и разных городах, но ни на одной работе так и не смогла удержаться дольше нескольких месяцев (год – это мой рекорд). Чем бы я ни занималась и каких бы успехов ни достигала, вечно чувствовала себя самозванкой и обманщицей. И по-прежнему совершенно не понимала, чем нужно и стоит заниматься.
Я работала ночной продавщицей в ларьке, где ко мне приставал охранник. Уборщицей в клинике для гемодиализа, где отмывала с пола пятна крови. Нянечкой, журналистом, переводчиком на заводе. Как-то я освоила несколько графических компьютерных программ, после чего несколько лет занималась дизайном.
Одним из самых странных мест, куда меня занесло, была крутая студия компьютерной графики в Москве. Я записала несколько своих творений на диск (они были примитивными, но оригинальными), пришла в студию и сказала: возьмите меня, я хочу здесь работать. И показала свои жалкие поделки. Арт-директор хмыкнул, усадил меня за компьютер и велел сотворить что-нибудь этакое. Вместо мыши был графический планшет, на мониторе – ни одной знакомой иконки. Вокруг сидели за своими компами длинноволосые молодые люди и творили чудеса. На мониторах мелькали лица известных поп-звезд, отснятых на зеленом фоне, вокруг них расцветали компьютерные спецэффекты.
Я села и стала пытаться творить. Арт-директор подходил, хмыкал и в конце дня сказал, чтобы завтра пришла снова. Меня хватило на неделю.
Это место внушало мне дикий страх. Оно очень напоминало рекламное агентство «Generation „П“» Пелевина, в котором изготавливали телевизионных политиков. Бесконечные этажи, длинные коридоры, двери без табличек. Странная, напряженная атмосфера. Странные, напряженные люди. Однажды случилась драка, я не поняла, из-за чего. Один из дизайнеров слетел с катушек и напал на начальника. Кажется, он был под кайфом.
У меня возникла бредовая идея, будто бы меня затягивает внутрь трехмерной компьютерной программы и скоро затянет насовсем, и я исчезну из реальности и перейду жить в виртуальное пространство. Мне снились кошмары. И конечно, я была уверена, что зря трачу чужое время и обманываю моих работодателей, ведь я же знала, что ни на что не гожусь.
Наверно, именно полное неверие в себя помешало мне добиться настоящих успехов в какой-либо области. Мои умения разнообразны, но все поверхностны. А жаль, могло бы быть иначе…
Социальные навыки у меня были примерно на уровне ребенка, который большую часть жизни провел в клетке. До сих пор работа в коллективе с восьмичасовым рабочим днем – непосильная для меня задача. Притворяться нормальной я даже не пытаюсь – это все равно, как если бы человек, не умеющий плавать, вздумал притвориться пловцом.
Депрессия сама по себе истощает психические резервы, а необходимость поддерживать общение эти резервы просто сжирает. Всегда повторялся один сценарий: какое-то время я заставляла себя ходить на работу, а потом разом что-то ломалось и я больше не могла себя заставлять, даже если жить было не на что и было ясно, что придется искать новую работу, и легче там не будет.
Со стороны это похоже на лень и безволие. Точно не лень. А вот с волей и правда беда. Помню, шла я как-то на работу, и вдруг тело отказалось идти дальше. Я велю ему идти, а оно встало и не двигается. Так я и застыла посреди пути, точно парализованная, понимая, что идти нужно, но не в состоянии заставить тело двигаться. Странное, унизительное чувство, когда собственное тело тебя не слушается.
Связь между депрессией и хронической усталостью прямая, и оба эти фактора практически делают человека инвалидом. Проблема в том, что инвалидность эта невидимая. Окружающим очень хочется дать тебе пинка и сказать нечто в роде: хватит лежать, займись чем-нибудь, возьми себя в руки, думаешь другим легко, соберись, не будь тряпкой. И «тряпка» станет терзаться чувством вины, но взять себя в руки все равно не сможет, это так не работает. Неизбежные мысли о собственной «нетаковости», неправильности, ущербности усиливают чувство вины и только еще больше усугубляют проблему.
Спасением стал фриланс. Комплекс самозванки никуда не делся, но я научилась его игнорировать. Для этого пришлось изменить образ мыслей, выработать особый подход к жизни и ко всем моим действиям и поступкам.
Эмоциональная инвалидность
Невероятно, как неприятное происшествие утрачивает свою остроту, стоит его изложить в виде рассказа.
Не поэтому ли писатели занимаются своим
писательским мастерством?
Й. А. Линдквист, «Движение, Место второе»
Человек в состоянии депрессии часто невыносим, жизнь с ним требуется бесконечного терпения. По себе знаю, как эгоистичен и невнимателен к окружающим он может быть. Трудно ожидать от того, кто поглощен своим внутренним адом, внимательного и заботливого отношения к близким и друзьям.
Однажды, когда я находилась не в лучшем состоянии, мне позвонила старая подруга и сообщила радостную новость: она только что родила здорового ребенка. Она была на седьмом небе от счастья и ожидала, что я разделю с ней радость. А я подумала: какой кошмар, как это эгоистично и безжалостно – рожать ни в чем не повинное существо в этот страшный мир, где взрывают дома со спящими людьми, а в школах захватывают детей в заложники. Я совершенно искренне восприняла этот факт как несчастье и вместо теплых слов поздравления пробормотала: «Сочувствую!» Не успев осознать, насколько ужасающе бестактно это прозвучит. Конечно, вскоре опомнилась и пожалела, но было поздно, сказанного не вернешь. Не удивительно, что подруга с той минуты исчезла из моей жизни навсегда.
С любовными отношениями все еще намного труднее, потому что более болезненно. В юности я считала, что семья – не для меня и вообще не собиралась жить дольше тридцати лет, рожать детей, стареть, нянчить внуков – зачем все это? Но любви все же хотелось. Не счесть, сколько раз я отчаивалась и всерьез думала, что проведу остаток жизни в одиночестве.
К тридцати годам я вышла замуж. Мы познакомились на семинаре по компьютерной графике. Замужество стало бегством от одиночества, бездомности и бесприютности. Я не строила никаких планов на будущее, я просто искала себе нору, чтобы спрятаться от жизни. Убежище, чтобы выжить. Но вышло так, что я забеременела.
Муж был не против ребенка, наоборот. Лучше мальчика, девочку не надо, вдруг вырастет шлюхой. Он собирался назвать ребенка Робертом, покупать ему распашонки из чистого шелка, и искренне верил, что роды, если подойти к ним правильно, вызывают ощущения наподобие оргазма (это ему рассказала одна знакомая). Я изо всех сил пыталась себя убедить, что мой муж – человек интересный и особенный, потому что признаться себе в том, что связалась с идиотом, было слишком унизительно.
Но родилась девочка весом в 1300 грамм. Ребенка-то он хотел, но не такого, который отнимает все время у мамы, кричит часами, «жрет и гадит» (это цитата), а какого-то другого, идеального. Работать ему не хотелось, чего ради? Ради этого орущего неудобства? Раньше он перебивался случайными заработками и проживал остатки крупного денежного вознаграждения, которые получил, работая охранником и заслонив своим телом шефа от вражеской пули. Но деньги скоро закончились.
