Арон повернулся и увидел, что пропала его сумка. Он быстро огляделся, готовый вскочить и броситься на поиски, но в этом не было нужды. В нескольких метрах от них стоял Лураш со своими шестерками. Он небрежно держал портрет, где был изображен отец фестрала.
— Ох, Селестия милосердная, — вздохнул Сирон. Затем привел голос в норму. – Отдай, Лураш.
— Тихо, единорог, — огрызнулся тот. — Не твое дело.
Фестрал встал, глядя прямо на него и слегка косясь на портрет. Раньше Арон считал, что Лураш выше его, но сейчас заметил, что они одного роста. Тот, кажется, тоже слегка удивился.
— Дай, — сказал жеребенок и протянул копыто, с удивлением заметив, что оно не дрожит. Зато внутри все тряслось. И не только от страха, еще от ярости.
Арона словно разрывало изнутри. Одна его часть пыталась молить о пощаде, а другая плевалась ядом, говоря, как она ненавидит этого заносчивого единорога.
Жеребенок шагнул вперед.
— Отдай ее мне.
Голос Арона казался странным даже для него самого. Бесстрастный и ровный. Он перестал дрожать внутри.
Лураш застыл на секунду. Что-то в тоне фестрала его озадачило. Арон это чувствовал, он в замешательстве, фестрал повел себя не так, как единорог ожидал. За спиной жеребенка Сирон и Ванар задержали дыхание, дружки Лураша умолкли, вдруг потеряв уверенность.
Единорог улыбнулся и вскинул бровь.
– Жил однажды оборвыш по имени Арон, чей язык был на колкости скорым. Магистры его умным считали и поркой иногда награждали.
К этому времени собралось довольно много прохожих, они засмеялись и захлопали маленькому выступлению Лураша. Ободренный, единорог изобразил низкий поклон.
— Теперь все хором! — крикнул он, вскидывая копыто, словно дирижер симфонического оркестра, размахивая портретом как палочкой.
Арон сделал еще один шаг.
— Отдай, или я убью тебя, — в этот момент он говорил совершенно серьезно.
Все умолкли. Видя, что от фестрала он не добьется желаемого успеха, Лураш изобразил полную невозмутимость.
— У некоторых поней нет никакого чувства юмора, — со вздохом сказал он.
Единорог порвал на части портрет. Арон отчетливо слышал треск оборванной бумаги, видел, как кусочки бумаги уносит ветер.
Арон наклонился подобрать остатки. На жалком клочке была запечатлена лишь улыбка. Лураш обернулся, и фестрал увидел насмешливые искорки в его глазах.
Он открыл рот, чтобы закричать, обложить его проклятиями. Но что-то иное вырвалось из его горла — слово, которого он не знал, просто не мог знать.
Потом Арон слышал только голос ветра. Он взревел во дворике, превратившись во внезапную бурю. Ближайшую двуколку боком протащило по мостовой, пони в панике подались назад. Вырвавшаяся из чьих-то копыт нотная тетрадь пулей промелькнула мимо. Арона толкнуло вперед. Всех носило ветром. Всех, кроме Лураша, который лежал, пригвожденный к земле.
Все прекратилось так же неожиданно, как и началось. Бумаги опустились на землю, кружась, как осенние листья. Пони оглядывались, ошеломленные, с растрепавшимися гривами и одеждой. Несколько зевак пошатнулись, когда напор стихии, которой они сопротивлялись, исчез.
Горло у фестрала болело.
Лураш, шатаясь, поднялся на ноги. Он неловко прижимал копыто к боку, по гриве текла кровь. Полный растерянности и дикого ужаса взгляд, который он бросил на жеребенка, доставил ему краткое, но сладкое удовольствие. Арон прикинул, не крикнуть ли на него еще раз — интересно же, что получится. Придет ли снова ветер? Или, может, земля разверзнется?
Он услышал панические возгласы. Из «Сталионгара» и других домов вокруг дворика начали выбегать пони. Музыканты пораженно озирались, и все разом галдели.
— …это было?
— …ноты все разлетелись. Помогите собрать, пока они…
— …сделал это. Этот, вон там, серый пегас…
— …демон. Демон ветра и…
Арон стоял в тупом оцепенении, пока Ванар и Сирон не увели его торопливо прочь.
— Мы не знали, куда его отвести, — сказал Сирон Кирдану.
— Расскажите-ка мне все сначала, — спокойно велел магистр. — Но теперь пусть говорит только один, — он ткнул копытом в Ванара.
Они сидели в кабинете Кирдана. Дверь была закрыта, занавески задернуты. Ванар начал объяснять, что случилось. Магистр просто кивал, храня задумчивое молчание. Сирон напряженно слушал, вставляя иногда слово-другое.
Арон сидел рядом на табурете. В его голове бешеным вихрем крутились смятение и незаданные вопросы. Горло болело, тело ныло от усталости и пережитого адреналина. В центре всего этого, глубоко в груди, тлел уголек гнева, грозясь когда-нибудь превратиться в настоящий пожар. А снаружи царила великая немота. Не осталось никакого Арона — только смятение, гнев и немота, окутывающая жеребенка.
Ванар уже подходил к концу объяснения, когда в кабинет ворвался Иладин, не постучав и не поздоровавшись. Ванар умолк. Арон едва взглянул на магистра имен и снова уставился на пол. На копыте раскрылась старая рана. Фестрал тупо смотрел, как капля крови набухла и упала на пол.
Иладин встал прямо перед ним, не утруждая себя разговорами с кем-либо еще.
— Арон?
— С ним что-то не в порядке, магистр, — сказал Сирон звенящим от тревоги голосом. — Он совсем онемел. Ни слова не говорит.
Арон слышал, что они говорят и знал, что за значение имеют эти разговоры, но не мог извлечь из них никакого смысла.
— Думаю, он ударился головой, — сказал Ванар. — Он смотрит на тебя, но сказать ничего не может. Как собака.
— Арон? — повторил Иладин. Когда фестрал не ответил и не поднял взгляда, он протянул копыто и мягко взял за подбородок, чтобы пегас посмотрел ему в глаза. — Арон.
Пегас моргнул. Он посмотрел на магистра. Его темные глаза как-то уравновешивали жеребенка. Сдерживали бурю внутри.
— Аэрлевседи, — сказал Иладин. — Повтори.
— Что? — переспросил Сирон где-то вдалеке. — Ветер?
— Аэрлевседи, — терпеливо повторил Иладин, пристально глядя Арону в лицо своими темными глазами.
— Аэрлевседи, — тупо сказал фестрал.
Магистр на секунду умиротворенно прикрыл глаза, как будто пытался уловить слабое звучание мелодии, мягко плывущей по ветру. Он снова посмотрел вниз, но, прежде чем взгляд жеребенка опять ушел слишком далеко, магистр поймал его за подбородок.
Иладин посмотрел Арону прямо в глаза. Оцепенение ослабло, но буря в его голове продолжала бушевать. Тогда взгляд Иладина изменился. Он перестал смотреть на него, а заглянул внутрь. Фестрал может описать это только так. Он заглянул глубоко внутрь, не в глаза, а в самую суть. Его взгляд вошел в него и прочно угнездился в груди, как будто магистр запустил внутрь оба копыта, нащупывая очертания легких, биение сердца, жар гнева, узор бури, грохочущей в жеребенке.
Иладин наклонился вперед, и его губы коснулись уха фестрала, из-за чего Арон почувствовал горячее дыхание на своей коже. Магистр сказал слово… и буря утихла. Арон нашел, где приземлиться.
Есть игра, которую в какой-то момент изобретает каждый ребенок. Ты раскидываешь копыта в стороны и быстро вращаешься, наблюдая, как кружится вокруг тебя мир. Сначала теряешь ориентацию, но если продолжать это достаточно долго, то все изменяется, и голова уже больше не кружится. Но потом, когда ты останавливаешься, и мир возвращается в свое нормальное состояние, головокружение ударяет снова, как гром среди ясного неба. Все кренится, шатается.
Именно это и случилось, когда Иладин успокоил бурю в его голове. Завопив от внезапного сильного головокружения, Арон раскинул копыта, чтобы не упасть. Вбок, вверх, вниз. Его ноги запутались в табурете, и Арон начал валиться на пол, но почувствовал, как его подхватывают чьи-то копыта.
Ощущение было ужасное, но быстро проходило. К тому времени, как он пришел в себя, Иладин исчез.
Сирон и Ванар увели его в комнату в гнездах, где он упал на кровать и провел восемнадцать часов в царстве Морфея. Арон проснулся на следующий день, чувствуя себя на удивление хорошо, особенно учитывая то, что спал он прямо в одежде, а мочевой пузырь, судя по ощущениям, раздулся до размеров арбуза.
