Нет! Тихий писк донёсся до ушей убитой горем пегаски. Она, пытаясь понять, откуда он доносится, стала метаться по дому. И всё-таки нашла его источник. Им оказался любимый питомец розовогривой — зайчик Энджел. Малыш пищал еле слышно — было видно, что силы практически полностью покинули его маленько хрупкое тельце. Флаттершай заплакала ещё сильнее от собственного бессилия: Энджел умирает прямо на её копытах, а она ничего не может с этим поделать, не может предотвратить его гибель или хотя бы ослабить ему боль. Заяц издал последний писк, и его тельце совсем обмякло.

— Энд-д-джел… — тихий голосок кобылки, держащей в копытах своего уже мёртвого любимца, стал дрожать, как и всё её тело. Она начала терять сознание, получив заключительный удар по сердцу, который защемил его и вконец разорвал.

Душа ещё одного ангела была обречена на вечные страдания во власти демиурга…

— Тра-ла-ла, тра-ла-ла!.. — Пинки Пай напевала себе под нос весёлую мелодию. Удивительно: она могла развлечь себя даже когда была сосредоточена на работе. Впрочем, типичная Пинки. Пони, с приподнятым настроением подпрыгивая на своих четырёх, как на пружинках, украшала Сахарный Дворец для предстоящей вечеринки. Работы предстояло ещё много: нужно было зарядить пати-пушку серпантином, надуть бесчисленное количество разноцветных воздушных шариков, приготовить угощения и, в конце концов, накрыть столики и заняться их сервировкой. Розовогривая особо не торопилась — делала всё не спеша и с душой. Лишь одно её присутствие могло наполнить атмосферу радостью и весельем.

Спустившись вниз, в кондитерскую, Пинки Пай с улыбкой, присущей лишь ей, не нашла там никого. Кондитерская, где всегда находились либо мистер Кейк, либо миссис Кейк, оказалась пустой. Никогда ещё не было такого, чтобы помещение пустовало — всегда был кто-то и что-либо покупал или просто осматривался, так сказать, коротал время. Но сейчас это место оказалось полностью пустым и мертвым. Даже свежеприготовленная выпечка, выставленная напоказ, не смогла скрыть эту пустоту.

У кобылки спала улыбка. Её Пинки-чувство ненароком разыгралось. Всё тело задрожало в разном ритме. Глаза Пинки Пай расширились настолько широко, что чуть ли не вывалились из орбит. Это чувство, что она испытала, она ощущала впервые в жизни. Она не могла предположить, что это могло означать.

Разметав всё на своем пути, кобылка вбежала на кухню, где увидела лежащих на полу и тянущухся друг к другу Кейков. Чувство, прошедшее по телу Пинки, не могло означать именно то, о чём она подумала. Не веря в это, она подошла к ним.

— Мистер Кейк, не нужно меня разыгрывать. Я прекрасно вижу, что вы переигрываете. И вы, миссис Кейк. Вы очень убедительно изображаете мёртвых опоссумов, но, увы, не так хорошо, как я, — розовогривая кобылка упала на спину и прикинулась мёртвым опоссумом. — Вот так надо, — продемонстрировала она, подглядывая правым глазом. Увы, семейная пара и ухом не повела на выходку кобылки. Пинки Пай встала, подошла поближе и приложила копыто к лицу миссис Кейк.

Холодная смерть пробежалась по копыту. Грива кобылки, похожая на сладкую вату, резко разгладилась. Её челюсть стала дрожать; Пай не могла поверить в это. Страх сковал её. Чтобы она не сошла с ума, организм кобылки решил оберечь её, открыв одну из четырёх дверей разума.

Способность справиться с болью — величайший дар нашего ума. Классическая мысль гласит о четырёх дверях разума и о том, что каждый может воспользоваться ими.

Первая — это дверь сна. Сон предлагает нам убежище от мира и боли. Сон ускоряет наше время, отдаляя и отделяя от того, что причинило боль. Раненые теряют сознание, пони, получая шокирующие известия, падают в обморок.

Вторая — это дверь забвения. Некоторые слишком глубокие раны не поддаются исцелению — во всяком случае, быстрому. Кроме того, часто воспоминания могут причинять боль, тут ничего не поделаешь. Как гласит пословица, время лечит все раны, но это ложь: время лечит только многие раны. А остальные прячутся за второй дверью.

Третья — это дверь безумия. Порой разум получает такой удар, что впадает в сумасшествие. Выглядит это бессмысленно, но есть от этого и польза. Бывают времена, когда реальность не приносит ничего, кроме боли, и разуму приходится убегать от реальности.

Четвёртая — это дверь смерти. Последнее прибежище. Ничто не может нам нанести боль, когда мы мертвы — по крайне мере, нам так кажется.

Разум Пинки Пай не справился с утратой любимых, и он открыл третью, предпоследнюю дверь. Кобылка впала в безумие; не заметив этого за собой, она приняла это как должное. Пару минут она ухмылялась, как дурочка, и пыталась поднять тела Кейков, заставляя их снова стоять на своих ногах. С каждой своей попыткой она понимала, что это бесполезно. Находясь в отчаяннии, она обвязала их верёвками и с помощью опорных балок на потолке перекинула верёвки и приподняла их. Теперь Кейки стояли на своих копытах. Приблизившись, она обняла их, смеясь истерическим смехом.

Мгновение, и открылась четвёртая дверь.

— Спайк! Эй, Спайк!

— Т… Т-твайлайт… Кха-кха! — маленький светло-фиолетовый дракончик едва держался на ногах. Его тело ослабевало; он чувствовал, что с каждой секундой становится всё слабее, а магия словно целым потоком, опустошая, вытекает из него. — Я… ужасно себя чувствую, — тут он чуть было не упал, но единорожка послужила ему опорой.

— Спайк, что произошло? — у неё, обеспокоенной состоянием своего помощника, в страхе громко и быстро застучало сердце. — Не молчи — говори!

— Твай… Кха-кха!.. Я… Из меня будто… душу высасывают, — даже не подозревая, что так и было, произнёс Спайк. Действие магии демиурга давало о себе знать: через несколько секунд дракончик свалился на пол без сознания.

— Спайк! Очнись, Спайк! — она чуть ли не плакала от бессилия, когда даже заклинания оказались бесполезными. Твайлайт стала трясти его за плечи, но это оказалось совершенно глупой идеей: она лишь помогла душе дракона быстрее выйти из тела и улететь к демону, сила которого била ключом и уже превосходила такие пределы, о которых никто не мог даже вообразить.

— С-с-спайк-к?.. — кобылка всхлипывала. Она обняла бездыханное тело; к её глазам подкатили слёзы, и она не стала их сдерживать. Они скатывались по щекам и срывались вниз, капая одна за другой.

Боль со скоростью света пригвоздила Твайлайт к полу, словно он был одним полюсом магнита, а она — другим. Она терзала, царапала, разрывала, истязала… Но пони не отпускала Спайка — лишь прижимала к себе всё сильнее. Теперь она знала, что с ним случилось, понимала, что это сейчас происходит не только с ней, но и со всем миром.

— Лайтан Перон… — с ненавистью и злобой прошептала Твайлайт перед тем, как отдать демиургу и свою душу.

Понивилль затих. Нет, неверно — затих весь мир. Каждый уголок планеты, каждый город, каждый дом — везде царила тишина. Не было слышно ни пения птиц, ни шума насекомых, ни весёлых дружеских разговоров, ни детского смеха — планета молчала, горюя за миллиардами утраченных душ. Повсюду, куда ни глянь, валялись трупы: трупы зверей, существ разных видов, трупы молодых, старых, детей. Демиург не пощадил никого. Для него были важны лишь сила и власть, но никак не жалкие, как он считал, жизни.

— Что происходит?!

— Я не знаю, сестра. Мои силы… Я слабею…

— Смотри туда… Не может быть!

— Мы опоздали. Луна, подойди ко мне поближе. Давай вместе покинем этот мир, — Селестия придвинулась к Луне и обняла её своими крыльями.

— Да, сестра, — она прильнула к ней. Их души отделились от тел, направившись к шпилю.

Души стали собираться из разных концов света прямиком в тело демиурга. Солнце с луной сошлись вместе, образуя кровавую луну. С каждой секундой, поглощая всё больше магии и душ, демиург становился больше. Последнее, что он сделал, — стал покрывать планету в чёрный цвет и становиться с ней единым целым, погребая под себя всё живое и мёртвое.