Перебирая вчерашние видения в голове, она на минуту остановилась. Теперь из её окна были видны не зелёные листья деревьев, а голубое небо, и по нему сейчас бродили надутые белоснежные кролики. Это были точно они. Один из них уселся спиной, и Нина увидела два уха и выпирающий белый хвост. А один наклонил мордочку вниз к этому миру и пытался что-то разнюхать. Ветер их гнал куда-то на север, и скоро они исчезли из окна, один из них на прощание подёргивал ушком.

Вдруг ей так захотелось шагнуть в окно и прямо в белье оказаться на улице. Неумытой и растрёпанной, чтобы кожей почувствовать, что такое солнечный свет, что такое ветер, что такое мир.

Она растворила окно, села на подоконник, свесив ноги. Её гарнитура сегодня молчала, и она не представляла, сколько сейчас времени и чем нужно заниматься. Идти ли сразу в душ или, может, сначала достать краски и попробовать что-то нарисовать?

Сидя на подоконнике, Нина вслушивалась в то, что её окружает, ей вдруг захотелось понять, как звучит этот мир. Она замерла, и привычная тишина начала заполняться звуками. Послышалось фырканье робота-пылесоса. Он нехотя всасывал в себя бумажки и каждый раз причмокивал. Мимо проезжал работник на велосипеде, колёса которого были спущены и шипели. Под порывами ветра ветки деревьев легонько соприкасались.

Откуда-то постоянно доносился еле слышный стук. Она осмотрела всё вокруг и никак не могла установить источник этого звука. Тогда она обратилась к себе и своему телу. Её лёгкие наполнялись воздухом и выпускали его обратно, тихо посапывая. А внутри грудной клетки, спрятанное глубоко-глубоко, стучало её сердце. Оно колотилось и было таким громким, что могло разбудить кого угодно в этот ранний час. Оно было живым. Разве можно было после этого умирать?

***

– Эту цифру – четырнадцать дней, её нельзя исправить? – спросила Нина у Психолога.

– Вы же понимаете, это не мы её выдумали. Это результат вашей собственной работы. Специально созданная система проанализировала вашу деятельность и выдала этот показатель.

– Но этого слишком мало для жизни.

– Но этого достаточно для того, чтобы иметь успех после смерти.

– Я не знаю, что будет после смерти.

– Как же так, вам разве до сих пор не рассказали?

Смерть после жизни – это то, что предлагалось всем творцам с последнего круга Мира. Самая популярная певица восьмого круга сгорела всего за один день и оставила после себя хит под названием «Курала». Это единственное слово в песне повторялось десятки раз, но никто не знал, что оно обозначает. Все просто продолжали изо дня в день повторять «курала».

После смерти творцы уже не принадлежали себе, они принадлежали Миру, и Мир их менял под свои стандарты. Им в позвоночник вживлялись устройства, которые помогали телу двигаться. Кожу покрывали воском, она блестела под лучами софитов так, что умерший творец выглядел куда более молодым, чем при жизни. Их всех одевали в белые одежды Работодателя, только цвет париков был разный. Они выходили на сцену и двигались похоже, практически не открывая рот, а в это время играли песни, написанные ими в то время, когда они ещё сами могли записывать ноты.

Их мозг питали раствором. Так что творцы оставались не живые и не мертвые. Но продолжали своё существование.

В санатории будущим творцам демонстрировали жизнь после смерти. Естественно, это касалось только тех, кого не поглотило забвение. В демонстрации участвовала звезда Аллое. Очень давно она написала несколько треков, которые до сих пор пользовались популярностью. Часто их включали на музыкальных вечерах, устраиваемых Работодателем. Работодатель называл Аллое «клеем поколений» и говорил, что ей, похоже, удалось создать что-то бессмертное.

Аллое явилась в санаторий в длинном чёрном балахоне, практически полностью скрывающем её тело. Она шла медленно, перекатываясь с одной ноги на другую. За время, которое она провела после смерти, её тело устарело, но ей всё ещё требовалось выглядеть молодо. Проще всего это было сделать, облачившись в чёрное. На голове у неё сидел парик из ржавой проволоки, из-под балахона выглядывали непривычно тонкие щиколотки. Они были словно фарфоровые, казались хрупкими, и глядя на них, можно было подумать, что их обладательнице едва исполнилось двенадцать.

Аллое поднялась на сцену. Головы слушателей начали покачиваться в такт музыке. Ритм становился быстрее, Аллое входила в него постепенно. К середине песни она так разошлась, что начала размахивать руками и сделалась похожей на средневековую мельницу. В этот момент её кисть оторвалась. Плоть, словно перчатка, слетела с белой косточки и отправилась в зрительный зал. Летящая ладонь приземлилась точно на щеке Психолога, вмазала ему пощёчину, он, ещё не понимая, что произошло, оттолкнул её, ладонь поднялась в воздух, два раза перевернулась и приземлилась прямо в руки Нины. Аллое пожала ей руку – потом скажут другие творцы.

Нина посмотрела на кисть Аллое: она покрылась синими пятнами, крошечные пальцы скручивались рогаликами. А большой палец лишился ногтя, и вместо него вставили синюю пластмассовую пластину. От руки в нос бил резкий химический запах. В некоторых местах кожа уже расползалась, наружу вылезали прожилки вен.

Сейчас на приёме у Психолога Нина видела эту руку и вспомнила этот запах.

– Мне всё рассказали о жизни после смерти.

– Рано или поздно это случается со всеми. Вам стоит увеличить дозу успокоительных, вы слишком тревожитесь о том, что неизбежно, – только и сказал Психолог.

Нина подставила ладошку, Психолог насыпал десяток бусинок тёмно-синего цвета. Они были похожи на маленькие планеты, затерявшиеся в галактике, теперь их засасывала неведомая чёрная дыра. Они проходили сквозь узкий коридор горловины и по пищеводу попадали в желудок, а там под воздействием желудочного сока растворялись и выпускали свой мир наружу. Он проникал в кровь, и всё вокруг как будто замедлялось. И становилось всё равно, больно или нет.

***

– Доброе утро! – голос в гарнитуре раздался ровно в шесть утра. – Мы приветствуем вас на последнем круге Мира. Хорошего рабочего дня.

Нина поднялась с кровати. Это был её седьмой день. На прикроватной тумбочке лежала горсть использованных электронных сигарет. Она взяла их, открыла окно и уже привычным движением выкинула на улицу. Откуда-то снизу послышалось жужжание, это робот-пылесос глотал сигареты одну за одной, мигая нарядными отполированными лампочками на корпусе.

Нина быстрыми шагами пошла в душ, потом к завтраку. Она открыла доставочное окно, там уже лежало то, что приготовил для неё Работодатель: хлеб, на нём кусочек соевого сыра и маленькая чашечка кофейного напитка. Она достала поднос с едой, поставила его на подоконник, уселась рядом. Внизу робот-пылесос заглотнул последнюю сигарету и, пыхтя, улетал по своим делам.

За семь дней Нина привыкла, что жизнь здесь идёт гораздо быстрее, чем в санатории. В 6:40 она уже выходила из дома, и вместе с ней на главную улицу стекались ручейки рабочих в серой униформе. Она, одетая точно в такой же серый комбинезон с алой вышитой буквой П, сливалась с толпой. Рядом с ней шёл, прихрамывая, номер 42, а его обгонял номер 600, он всегда стремился быть быстрее всех. Когда шёл дождь, все номера раскрывали чёрные зонты и траурной процессией двигались к тому зданию, где проводили большую часть своей жизни.

Производство ВСЕГО – самый большой цех в Мире представлял собой куб из стальных пластин. Внутри десятки конвейеров прямыми линиями пересекали пространство. У каждого работника здесь было своё место в соответствии с номером. По конвейерам плыли разноцветные бруски. Работники на одном конвейере переворачивали эти бруски вправо, а на другом – влево. Никто не знал, из чего сделаны эти бруски и почему их надо обязательно переворачивать. Работники просто выполняли свою работу.

И только у Нины – единственной обладавшей в этом круге именем – было своё маленькое рабочее пространство. Стеклянная комната находилась под потолком, внутри неё стоял цифровой рояль. По инструкции Нина перед входом на Производство меняла комбинезон на синий халат, волосы повязывала платком и только потом поднималась в свою мастерскую.