Навстречу попадались патрулирующие город солдаты, переходящие всякий раз на строевой шаг и вскидывающие руку в нацистском приветствии при приближении к их тройке. Разумеется, их приветствие ни в коей мере не было адресовано Марку, одетому так же, как и остальные военнопленные, разве что чуть почище. Беббер небрежно поднимал руку в ответ, однако, когда им встречались офицеры, он подтягивался, шаг становился чётче и руку вскидывал так же, как солдаты. Ольга всегда поднимала руку в приветствии одинаково, не делая различия перед проходящими. Марку приходилось каждый раз вставать по стойке смирно. На всём пути следования до гетто никто из немецких военнослужащих, встретившихся им по пути, не спросил ничего о Марке.
Проходили и гражданские, в их глазах Марк не читал затаённого взгляда запуганного, загнанного зверя. Они шли спокойно, предъявляя по мере надобности документы патрулям. Видимо, в городе остались только те, чью лояльность новая администрация признавала, а значит, обеим сторонам не было необходимости опасаться встречи. К тем, кто предъявлял правильно оформленные документы, отношение патруля было вполне нормальным и даже в чём-то доброжелательным. Но если документ или личность проверяемого вызывали подозрения, на лицах патрульных исчезало добродушное выражение, и теперь напротив проверяемого стояли верные солдаты Рейха. Одного неверного движения достаточно, чтобы быть продырявленным. Иногда шли, взявшись под ручку, пары. Марк подумал, что когда-то, ещё в прошлой жизни, они с Ольгой вот так же гуляли по Саратову, взявшись за руки. Сегодня это было уже невозможно. Его бывшая возлюбленная шла рядом абсолютно чужим человеком, к тому же облачённым пусть в элегантную, чёрную, но всё же форму вражеской армии.
Жизнь за воротами Дулага шла своим чередом и для кого-то была вполне сносной. Наверняка большинство встреченных ими людей и не подозревали, в каком положении находятся узники Дулага. Для гражданских война уже закончилась, и они в ней не участвовали. Они пережили свои ужасы в бомбардировках, после вступления германской армии в город. Для тех, кто прошёл фильтры нового порядка и не был евреем, цыганом, комиссаром или офицером Красной армии, наступило даже какое-то облегчение. Новая власть, желающая приобрести расположение местного населения, вела себя довольно мирно, по крайней мере, в первое время. А загадывать надолго было непростым занятием, кому-то уже казалось, что немцы пришли всерьёз и надолго. Для этого были все основания – сводки с фронтов.
Женщины оставались женщинами при любой власти, им нужно было выглядеть достойно, несмотря ни на какие обстоятельства. Вошедшие в город германские солдаты и офицеры выглядели галантными кавалерами, этакими спустившимися с небес европейскими небожителями, на которых следовало произвести самое благоприятное впечатление. В ход шли и шёлковые чулочки, и яркая помада, и шляпки с вуалью. Всё это было одобрено, замечено и сопровождалось иногда более чем непристойными взглядами. И первые контакты между двумя мирами уже завязывались, и состоялись первые встречи за бутылочкой шнапса и местными блюдами, старательно приготовленными жаждущими любви и благосклонности хозяйками. Тут и сытный белорусский журек, наваристый кисловатый суп, чуть ли не единственное блюдо, приготовленное без картофеля. А драники, прожаренные до хруста на свином сале, огненно-горячие, есть которые хотелось без конца, такими вкусными они были. А свиные шкварки с жареной картошкой – это же просто объедение и отличная закуска к шнапсу. А если шнапс заканчивался, в ход шли белорусские напитки, которые могли поспорить в крепости со шнапсом, а некоторые однозначно выигрывали в номинации вкусовых ощущений. К тому же воспитанная дама не будет напиваться с солдатами оккупационной армии грубым шнапсом, а предпочтёт более аристократический напиток. Поэтому доставались из довоенных заначек различные специи и готовились сбитни и крембабули, а уж смородиновой наливкой любая женщина могла поддержать компанию и не быть уличённой в том, что пропустила какой-то важный тост. А яблочная хоть и напоминала иной раз по вкусу компот, запросто могла ударить в голову или по ногам не хуже вражеской шрапнели.
А клюковка вообще била как крупнокалиберное орудие, снося голову одним двухсотграммовым снарядом. А ведь пьётся как сок, выжатый ради витаминов заботливой мамашей своему малому ребятёнку. Так и набирались солдаты-победители витаминного напитка, забыв после пары стаканов, зачем, собственно, наведались в гости к прекрасной даме. А утром, не понимая местных лечебных напитков, глупо отказывались от ядрёного рассола, пытаясь снять похмелье какой-нибудь яблочной наливкой или мятным ликёром. Да куда там, уж лучше журека похлебать. Так и пытались понять этот странный Восток, с его обычаями и устоями, видя перед собой людей низшего сорта.
Но когда Марк и сопровождающие подошли к воротам гетто, мысли о гражданской сытой жизни, в которой присутствовали куриные супчики, рассольники или наваристые щи под бутылочку водки, моментально улетучились. Яркие краски вольной жизни растаяли, смазанные грубой кистью неумелого художника, нанёсшего на полотно резкие мазки серого цвета. И только предупредительный щит на входе ярко выделялся нарисованной на нём жёлтой шестиугольной звездой и такой же жёлтой надписью: «Гетто» под ней. Несколько человек с нашитыми на груди жёлтыми звёздами стояли перед патрульными. Марк впервые увидел, как выглядят люди с нашитыми звёздами. Сердце неприятно сжалось и стало биться быстрее. Он вглядывался в эти лица, в которых легко угадывались типичные черты пришедшего с Востока народа. Сейчас эти лица были безрадостно серыми, даже звуки праздничного фрейлехса не смогли бы зажечь в них улыбки и желание покрасоваться в весёлом танце.
Марк и его спутники остановились у входа. Беббер сказал что-то патрульному, и тот стал крутить рычажок телефона. Вскоре подошёл офицер, поприветствовал Беббера и Ольгу, они объяснили ему цель визита. Он вызвался лично сопровождать Беббера, предварительно вопросительно указав на Марка, но получил ответ, удовлетворенно кивнул головой, и они вошли вовнутрь. Вопреки ожиданиям, на улицах гетто было большое количество народа, попадались даже конные повозки. Люди куда-то спешили по своим делам. Они прошли дальше, и на улице стали встречаться лежащие вдоль дороги в разных позах трупы. Это были останки людей разных возрастов, но, заглянув в их лица, можно было увидеть одну общую особенность. Это были лица очень истощённых людей. Марк заметил, что спешащие люди на самом деле шли не очень быстрым шагом. Он посмотрел на их походку – так ходят обессиленные люди. Двое мужчин тянули большую телегу, встав на место лошади, ещё двое подталкивали её сзади. Они остановились у одного из трупов и стали медленно поднимать его, чтобы загрузить на телегу. Им почти удалось, но труп выскользнул из их ослабших рук и со стуком упал на мостовую. Офицер, сопровождавший Марка, Беббера и Ольгу, что-то грубо закричал, достал из кобуры пистолет и навёл на них. Они стали вновь тянуть тело в телегу, на этот раз их усилия увенчались успехом. Они закинули тело и покатили потащили телегу дальше. Офицер вернул пистолет в кобуру. Ольга шепнула Марку, чтобы не отходил от неё ни на шаг.
Люди, встречавшиеся на пути, останавливались и с поклоном снимали перед ними головные уборы. Марку было стыдно, что его приветствовали так же, как и остальных. Ему хотелось закричать во весь голос, что он свой, но, разумеется, он не сделал этого. Разве он мог бы помочь своим отчаянным поступком этим бедолагам? И он шёл дальше за Беббером и вторым офицером. Район гетто занимал несколько кварталов. Пожалуй, никогда в жизни Марк не видел столько своих соплеменников, собранных в одном месте. Их провожали разными взглядами. Кто-то смотрел с подобострастием, как и надлежало смотреть на начальство, от которого зависит твоя жизнь, кто-то с любопытством, особенно непонятно, видимо, обитателям гетто было, что именно делает в компании этих чистых господ в чёрной форме человек в явно советском мундире, без погон, в больших стоптанных ботинках. Марк не в силах был смотреть им в глаза. Он уже слышал разговоры о том, что немцы убивают евреев, и даже был свидетелем расстрелов в Дулаге, но тогда это были солдаты и офицеры вражеской армии, которых тоже, разумеется, было жалко. Но сейчас на улице он не видел ни единого человека призывного возраста. Это были по большей части пожилые люди или дети, провожавшие их голодными взглядами. Но запах смерти уже лез в ноздри и обжигал до самых лёгких. Он забирался в печень, желудок, селезёнку, наполняя организм чужеродной субстанцией. А она заползала за воротник, тихим ужасом спускаясь всё ниже и ниже, леденя спину, плечи и руки, и стекала ещё ниже, прямо в башмаки шаркающих по мостовой людей.
