По деревне, в пушистой сочной зелени, как ручеек, петляла тропинка, и шла по ней милая девчушка. Светлые волосы в тугие косички уложены. Потертые на коленях застиранные джинсики и дешевая футболочка – вот и весь наряд. Это была Аленка, та самая ведьмина правнучка.

Аленушка неторопливо шла от колодца домой, прикидывая и размышляя, что да как. Ведь соседка Агафья не век помогать будет. Говорит, ей в ученицы надо идти. Белошвейкой или кружевницей в городе она сможет не надрывая спины заработать на кусок хлеба. Ну разве что ослепнет с годами и горбик заработает. Все равно есть шанс счастливый билетик вытянуть. Вдруг зажиточный горожанин ее в жены возьмет?! Опять же развлечений больше в городе. Но что-то не хотелось Аленушке из этих мест уезжать, бросать могилы отца и матери, хоть и не жилось ей легко и спокойно. Прабабку ее побаивались, а как умерла, стали на Аленушке свой прошлый страх вымещать. Только и перебивалась она, собирая урожай с огорода, да продавая травы и коренья. Старик один стал досаждать, замуж звать. Рано ей еще замуж, да и не за старика она бы хотела пойти.

Подошла Аленушка к родному дому, древней покосившейся на бок избенке, а там, у окна, притихла голубица.

– Сейчас я тебе крошек принесу, – обрадовалась Аленушка, беспокоясь лишь о том, что кошка может до голубки добраться.

Пока девочка суетилась, собирая корм, голубка внимательно рассматривала с подоконника все, что находилось в комнате.

Аленка подбежала к окну.

– Ты еще не улетела?! На, покушай!

Поднося к клювику голубки на ладони крошки, она вдруг остолбенела. Недаром ее прабабка ведьмой слыла. К правнучке что-то перешло от ее талантов. В образе голубки Аленке почудилась душа…не животного.

– Ух! – охолодела разом девчушка. – Кто же ты будешь?

Голубка вдруг встревожилась, вспорхнула, отлетела и, неожиданно ворвавшись в открытое окно комнаты, бросилась на пол. Целый сноп света вспыхнул. Перед Аленкой стояла красивая молодая волшебница в белоснежной шелковой сорочке.

Аленка так и села.

– Не бойся, – ласково произнесла женщина. – Я помощи от тебя хочу. Ты ведь ведьмина правнучка, так?

– Да. Меня Аленой зовут.

– Меня величать Василисой. Подскажи, Алена, что такое особое было у твоей бабушки? Что она всегда брала в руки, когда колдовала?

Аленка призадумалась.

– Вот, пожалуй, этот пояс расшитый бисером она надевала, да еще чашу черную из агата брала, а так ничего особенного не было.

– Дай-ка мне эти два предмета, я хочу проверить их.

Девочка изумленно наблюдала, как Василиса держит в одной руке чашу, а в другой руке кушак, словно прислушиваясь.

– Должен быть третий предмет. Подумай как следует. Жизнь хорошего человека зависит от этого.

Аленка при этих словах сразу посерьезнела, сосредоточилась и попыталась мысленно покойную старушку представить.

– Ох, она еще на картину садилась. Бабушка от старости заклинания стала путать, а потом так из-за чего-то расстроилась, что с ней удар случился. Вот эта вышитая картина. Видите: знаки на ней какие-то и рисунок. Змей хватает себя за хвост, и птица над ним трепещет.

Василиса обрадовалась. «Считает» она с ведьминых вещей все секреты. Заклинание по магическому следу восстановит.

– Ты мне очень помогла, Аленушка. Теперь мне будет проще ключ к тому заклинанию подобрать. А ты тут одна живешь?

– Да, только бедствую. После смерти бабушки односельчане меня обижать стали.

– А не хочешь ли ты ко мне в ученицы пойти?

– А можно ли? – обрадовалась Аленка.

– Почему бы нет? Если согласна, то завтра будь готова. Поедешь со мной. Собери только самое необходимое и для души твоей дорогое, много вещей унести с собой не сможешь.

Утро началось для обитателей мира земного по-разному: люди с чистой душой, как у Аленки, крылья расправили, напевая подобно птичкам лесным; такие, как Кащей, охали и кряхтели, в гроссбухи заглядывая, пальцы слюнявя, прикидывая кого обдурить-разорить-без последних штанов оставить ради выгоды своей; крестьяне встали ни свет ни заря, их ждали поля-огороды, овода, мухи и палящее солнце; мастеровые шли в мастерские свои, где весь день им придется провести не разгибая спины. Для Анисима утро началось подобно второму рождению. Силы к нему внезапно вернулись. Морщины на лице разгладились. Увидел он четырех женщин: жену, тещу, Василису и Любаву. Надо заметить, что приятней всех ему было лицезреть последнюю.

– Уж не помер ли я, не в раю ли? – спросил он.

– Нет, – сказала теща, – ты поправился, зятек. Все мое зло исправлено. Теперь вставай и уходи с миром. На силу мил не будешь. Между дочкой моей и тобой лед один. И она, и ты – маетесь. Сохнете, душой стареете. Даст бог, найдем мы ей мужа. Еще детей нарожает. Видно, бог не благословил ваш брак. Отпускаем тебя с миром. За тобой вот уже пришли.

– Ну а мне теперь здесь больше делать нечего. Один человек заждался меня, – сказала Василиса и, отказавшись от чая с пирогами, вышла на улицу. Возле ограды стояла Аленка с маленьким узелком в руке и махала ей платочком.

Сказ о юбилее и юбиляре

Айга спешила закончить кафтан для юбиляра. Жемчуг полученный от Василисы пришивала; иголка с нитками золотыми быстро мелькала в ее проворных пальцах. Мастерица Айга была шить кафтаны, что не удивительно – эти царевичи вечно в разодранном к ней добирались. Айга, можно сказать, за долгие годы практики стала мастером по пошиву мужского костюма. Шила и чинила все: начиная от сапог и туфель, заканчивая меховыми шапками. Ей за такую работу щедро платили. Вот только зрение стало подводить Айгу. Но стильные очки в тяжелой оправе выручали мастерицу. Кот Васенька возлежал прямо на столе застеленном серой рабочей скатертью и внимательно следил за хозяйкой, сверкая отраженным светом масляной лампы в своих круглых зеленых глазах.

– Без примерки шью, Васенька, – нежно обратилась Айга к коту. – У меня этот Кащей в мозгу словно отпечатался. Он ведь сутуловат. Придется припуски делать, горбик его скрывать надо. Да и воротником закроем пышным собольим.

Не то чтобы Айга хотела Кащея поздравить – нет, у нее был чисто деловой подход. Кащей – тип деловой. Можно было к нему с разными проектами и комбинациями обращаться. С такими людьми «дружить» надобно. С ним даже его бывшая пассия «дружит». Та, что замужем теперь за Иван Горынычем. А уж, если не «дружить», то хотя бы не ссориться.

Вот и настал знаменательный вечер. На торжество гостей съехалось, слетелось, включая иноземных чародеев и их дев прелестных – не сосчитать! Юбилей Кащей отмечал на широкую ногу.

Столы ломились от закусок. На кумачовой скатерти стояли, торжественно блестя, серебряные блюда с осетром, поросенком, олениной, лосятиной, расстегаями. В хрустальных вазах подавались жареные голуби и лебеди, холодцы и соленья.

– Словно к свадьбе готовился, – фыркнула Ирис-Русалка. Девушка любила озорничать в укромных заводях, соблазняя и подталкивая к греховным утехам рыбаков оголенными своими формами. Хвоста у нее как будто и не было. А напротив – на очень стройных ножках были босоножки из парчи да красивый педикюр, привлекавший взгляды. И тату фаллического символа на голени о многом красноречиво говорило!

– А то! Он много чего о себе воображает, Кащей наш! У самого уже песок из штанов сыпется, – зло ответила Айга и откинула со лба косую малиновую челку. Айга следила за модой и сейчас на ней были черные кожаные штанишки, туфли на высоких шпильках и великолепный маникюр в стиле «нуар». Роскошные очки с дымчатыми линзами она не считала нужным снимать, словно скрывая за ними свои глаза. Все эти гости недостойны ее проницательного взгляда. Разве что, один или два, в порядке исключения. Василиса, хотя бы!

Знала бы Айга, что ее ждет через каких-то полчаса, она бы и Василису из списка достойных исключила. Что ж, как говорится, не друзья – кто ни разу не поссорился. А тем временем пир продолжался.

Айга и Ирис злословили, наблюдая за гостями Кащея. Вот и Чародей заморский пожаловал со своим гаремом. Девы в неприличных нарядах, с золочеными пупками и кольцами в ноздрях его ублажали, в штаны ему пальцы шаловливые на глазах у всех засовывали. Только Чародея уже и эти откровенные игры не могли возбудить, жирное пузо его плавно покачивалось, скривившись, он что-то рассказывал Кащею. У Кащея при виде девок заморских глаза сальными сделались, но он, сведя кустистые брови у переносицы, внимательно слушал Чародея. Губы его сложились в жесткую прямую линию. Весь вид его говорил о деловой хватке, цинизме и презрении к людям.