Шло время, и я начал прозревать. Эйфория прошла, вновь наступило похмелье: кого я обманываю, нет ни капли таланта в моей писанине! А Никита… Что ему тогда нужно? Но не похоже, что он питает корыстные намерения. А что, если он в меня верит? Вот так вот ни с чего вдруг поверил в меня – я же про него ничего не знаю, кроме того, что он безмерно богат. А что, если он когда-то выкарабкался из схожих с моими обстоятельств? И теперь в меня верит. Очень важно, чтобы в тебя кто-то верил.

Значит, на свете уже два человека, ради которых я должен измениться, преодолеть, превзойти самого себя. Я должен стать выдающимся.

Помнишь наш тогдашний разговор, любимая? Ты невольно стала моей Евой, предложившей запретный плод. И как прародительница, ты тоже была полностью нагой.

– О чем ты думаешь? – спросила ты тогда, заметив, что я сам не свой и мыслями нахожусь будто бы не с тобой, но при этом тебя изучаю.

– О портрете. – Признался я, опомнившись. – Почему я вижу этот свет каждый раз, смотря на тебя, думая о тебе, рисуя тебя, но никак не могу передать его на холсте? Что это говорит обо мне и моем художестве? Ведь передать сходство может каждый, а захватить суть… Кажется, у меня этого никогда не получится. Зачем я бунтую против своей посредственности, почему не могу принять свою натуру?

– Не наговаривай на себя, – улыбнулась ты, – просто тебе не хватает терпения. Как интересно: упорства у тебя хоть отбавляй, а терпения не хватает.

Ты все улыбалась, и меня слепило тем, непередаваемым светом.

– Поверь в себя. Не сдавайся, и все у тебя получится. Я в тебя верю.

Хоть ты и говорила шепотом, к которому хотелось прислушиваться и в который хотелось верить, я протестовал – слабо, конечно, и больше из-за того, чтобы ты не останавливалась подбадривать. На самом-то деле, я капитулировал почти что сразу, и уже не принимал за истину свои слова и идеи:

– Но мне же не было суждено родиться гением. Моя роль, восхищаться и преклоняться перед другими.

– Какими другими? Нет никого, лучше тебя. Ты мой самый-самый. Это я преклоняюсь перед тобой. Ты мой Бог, а я твоя рабыня.

И ты опустилась на колени. Что-то необъяснимое пронзило мою грудь обволакивающим теплом в тот момент. На глазах выступили слезы. Я упал на колени напротив тебя, я пытался сказать, но слова давались с трудом:

– Но как же тот свет…

– А ты попробуй изобразить не меня, а свет, который так ясно видишь – начни с него, и у тебя получится. Ты сможешь, я верю…

– Я смогу, – вторил я уверенным шепотом, – у меня получится! Спасибо тебе, любовь моя – я верю.

…Это и был второй раз, когда я вслух отрекся, о, моя любимая Вера. В этом я сейчас, перед тобой раскаиваюсь. Ведь после того, как я откажусь от своих идеалов третий раз – меня больше не станет в мире, в котором осталась ты…

Но тогда я этого не знал. Жажда жизни забурлила во мне. Второе, что я делал после пробуждения – брался за кисть (первым делом я вновь признавался тебе в любви, конечно же), а в обед ты приносила сэндвич и бутылку пива, и уговаривала пообедать хотя бы таким образом, а потом ты тихонько садилась рядом и наблюдала за мной до позднего вечера, пока не стемнеет, и я, в отсутствии солнечного света, не смогу больше работать. Тогда мы брались за руки и шли гулять – я переживал, что опять забыл смыть краску с рук и одежды, а ты, улыбаясь, говорила, что так лучше – пускай все видят, что я Настоящий художник.

Я был одержим страстью к жизни, тебе, творчеству. Я перестал походить на себя прежнего, и мои мысли потекли по новому.

По-прежнему раз в неделю я встречался с Никитой, но с ним, по непонятным мне тогда причинам, отношения как раз-таки начали ухудшаться. Я не рассказывал о тебе, моя любимая – моя муза, и, возможно, он начал думать, что причина моего душевного подъема – его деньги. А всё, что дают деньги, фальшиво. Может быть, думал я тогда, Никита расстраивается, что я пошел по ложному пути, на который, нечаянно, направил меня он. Но дело же не в деньгах! Мне и хотелось разубедить его, и почему-то было страшно раскрывать истинную причину, любимая. Почему-то интуиция подсказывала мне этого не делать, не говорить с ним о тебе. Если бы я тогда к ней прислушался.

Мы с Никитой сидели в том же баре, в котором встретились впервые – я пил пиво, он взял напиток покрепче, хотя, какое это имеет значение… Я делился своими планами, рассказывал, что почти разгадал загадку, что теперь уверен, что смогу написать нечто выдающееся, что я его не разочарую. Он в это время выглядел скучающим, а мне так хотелось подбодрить моего покровителя и друга:

– Вот увидишь, – говорил ему я, – портрет, над которым я сейчас работаю, ослепит тебя своим светом. Мне удалось поймать и передать на полотне то, что многие за целую жизнь не замечают. Как только закончу, я покажу тебе свою работу одному из первых, чтобы ты сразу же понял, что поверил в меня не напрасно!

– Поверил? – переспросил он и тут же, поморщившись, осекся, – одному из первых? Значит, не самому первому? Кто же тогда тот счастливчик?

Я немного замешкал, а затем посчитал, что проговорился не случайно – пришло время рассказать моему другу о тебе, поделиться с ним радостью.

– Ты верно подметил, что теперь в моей жизни есть некто «первый», только не «тот», а «та». И счастливчиком стал уже я. Ты не представляешь, насколько я теперь счастлив. Она… она полностью перевернула мою жизнь, она изменила меня, поверила, и передала мне свою веру. А что может быть важнее веры? Я больше не плутаю во тьме, а иду к свету, путь к которому она мне подсказала. И, какой бы сложной не была дорога, я не отступлю, потому что не могу подвести ее. Я дойду! И ты тоже восхитишься результатом.

– Влюбился, значит… – Кратко подытожил Никита, но заинтересованность промелькнула в нем.

– И ты представить не можешь, как это прекрасно!

– Ты прав… – зловещая задумчивость изменила его лицо, – не могу представить. Но знаю способ, как прочувствовать то, что чувствуешь ты.

– Друг мой, как бы я хотел, чтобы действительно существовал такой способ! Поняв то, что теперь чувствую я – ты бы так же захотел изменить свою жизнь!

– А умереть ты не боишься? – Так же безэмоционально, как в нашу первую встречу, повторил он вопрос, после которого и завязалось наше знакомство.

– Умереть… – в этот раз я уже не спешил, и прежде чем ответить, задумался, – знаешь, пожалуй теперь я боюсь. Да, мне страшно лишиться жизни – но этот страх – небольшая плата за то, что я научился жить. Я только понял, что все имеет вкус, цвет, смысл, и естественно я боюсь это понимание потерять. Еще я очень боюсь оказаться в одиночестве, пускай даже абсолютно безмолвном, в котором не будет меня самого, но, соответственно, не будет и ее рядом. Конечно боюсь, ведь только что я преодолел, наконец понял, что жизнь многоуровневая – и перебрался на новый этап. Да, теперь, когда я понял, какая же это интересная игра, я боюсь в нее проиграть, не успеть, оборвать раньше времени. Теперь я могу признаться, что заблуждался, считая, что надо играть отведенную роль. Цель каждого – вырваться из быта, вот в чем сверхзадача! Не восхищаться, а найти в себе то уникальное, что восхищает! Да, теперь я боюсь умереть, но, в то же время, я храбр, как никогда, чтобы жить! Да, теперь я боюсь смерти, потому что научился ценить жизнь!

– Понятно. Но мне пора, что-то я забыл о времени за болтовней.

И Никита резко ушел, оставив меня с осознанием, что я снова отрекся. В третий раз, моя любимая. Из-за самомнения, или ради нашей любви – сказать сложно. Но ты уже понимаешь, чем моя глупость закончилась…

А я, опьяненный любовью и верой, ничего не понимал, и продолжал переть против самой сути.

Подошло время сессии, и тебе на месяц надо было уехать. Прощаясь, ты поцеловала меня, провела ладонью по щеке и сказала, что чувствуешь, когда вернешься, портрет будет готов. «И это будет лучший портрет со времен Моны Лизы» – так же как Джоконда, загадочно улыбнувшись, добавила ты.