Узнал меня? Тише-тише… Теперь ты видишь тоже, что вижу я. Слушай внимательно – позже, когда ты успокоишься и примешь, я дам тебе слово, пока вникай. Оставь панику, отнесись философски. Как к переезду… Представь, что ты навсегда бросил старое, оставил всех, кого знал и переехал в другую страну – ты же мечтал о переменах? Я не шучу – произошедшее с тобой похоже на переезд – увидишь, тут, внутри меня, целый город – я в него душу вложил, в каждый камень любой из улочек. А какая экология! Еще из плюсов: ты больше никогда не заболеешь, не будешь нуждаться, переживать о завтрашнем дне – сможешь навсегда остаться прежним, как и хотел когда-то… И не думай, что ты умер – нет, даже не надейся. Ты, возможно, уйдешь одновременно со мной, а я намерен прожить долгую жизнь. Впрочем, мне-то как раз надо трудиться. А ты, наконец, полностью свободен от быта и можешь писать! Я даже тебе завидую – как иронично, не правда ли? Ты вскоре поймешь почему – советую на досуге поговорить с Янушем – именно во Внутренней Риге он достиг таких глубин, что даже мне теперь далеко до его понимания…

А если тебе вдруг будет чего-то не хватать, или захочется остренького – не стесняйся, спрашивай, постараюсь помочь. Ты, главное, не отчаивайся и не истери. Только не расценивай как угрозу, но, в крайнем случае, я найдусь, как обуздать. И, ой, как тебе это может не понравиться. Представь свой самый страшный кошмар, воплотившийся наяву и длящийся вечно? Но все-все, молчу, уверен, до этого мы не дойдем, ты ведь вполне рассудительный?

Так, кажется, ты еще не совсем понял, что произошло? Ага, последнее, что ты помнишь до прибытия во Внутреннюю Ригу – это как ты открываешь мольберт. Самое страшное твое сознание отказалось принять и внесло корректировки в память. Но ничего, сейчас я тебе помогу, расскажу, как все было.

Сразу к главному – три дня назад я перерезал тебе глотку. Насладился твоими воспоминаниями, пикантным поделился с горожанами, и вот решил ввести тебя в курс дел. А чтобы объяснить, зачем зарезал и где ты теперь, мне придется рассказать с самого начала. Да заткнись ты! Вот так – побудь-ка на время сплошным слухом, и не бойся – после я верну тебя в твое привычное состояние. А пока сосредоточься на рассказе – он поможет не сойди с ума прямо сейчас:

***

Жили-были два брата: Андрюша да Никитка. И хоть Андрюша до сих пор утверждает, что родители относились к ним одинаково, старшенький будто бы был нежеланным ребенком, а появившегося на год позже брата обласкали любовью. Отец ребятишек беспричинно нахваливал младшего, старшего же принимал… даже не знаю, как пасынка разлюбленной жены.... Посуди сам, вот пример стандартного отцовского поведения: подлиза Андрюша, привыкший к похвале до степени, когда без нее уже неуютно, чтобы угодить, затевает уборку. Уж не знаю, возможно замечтавшись как отец в награду треплет его по головке и приводит мне в пример, от рождения неловкий мальчик роняет со стола старинные карманные часы – семейную реликвию, передающуюся от отца старшему сыну. Экран разлетается брызгами, Андрюша бледнеет, бледнею и я: во-первых, зная о традиции, уже в то время считая себя собственником реликвии, во-вторых, со страхом прикидывая, сколько младший брат не сможет сесть на заднее место: окажись на Андрюшином месте я, от отца пощады не было бы. Понимая это, советую брату на время сбежать из дома, я буду приносить ему пищу и сообщу, когда отец подостынет – дети, что с нас взять. Но весь из себя такой правильный братик решает встретить угрозу лицом. Герой! Если бы не его этот жалостливый, тысячу раз отрепетированный взгляд, которому отец не в силах противостоять.

И вот отец возвращается с работы – Андрюша сама невинность, мученик, Христос-спаситель, идущий на распятие, и отец тает. Рука треплет головку: ничего-ничего, бывает… Как же мне хотелось зарядить младшему брату по физиономии – за фальшивый артистизм, который у меня вызывал отвращение и непонимание, как этим можно подкупить отца.

Но и я искал похвалы – хотя бы раз отец взглянул на меня так, и потрепал по голове так, как смотрел и трепал Андрюшу.

Поэтому на следующий день Никитка тоже вылизывает квартиру, кряхтя от усердия и фантазий про отцовскую улыбку. Но, увы, пришедший после работы папа просто окидывает убранную квартиру и наивно держащего метлу мальчика взглядом. Все повторяется и на второй, и на третий день. Никитка бросает попытки и тут же получает взбучку за беспорядок. Понимаешь? Мальчик превращается в уборщика.

И так во всем, если в школе Никитку хвалят за высокую успеваемость, дома он за это получает нагоняй, так как эгоист и не подтягивает брата. Или Никитке родители говорят, что хоть он и капитан хоккейной команды – на сборы в летний лагерь в Болгарии его отправить не могут, так как пока у нас не лучшие времена, несмотря на то, что отец очень много работает и делает все, что может. И после этого лицемерия папа с Андрюшей уезжают к морю, ведь мальчику полезен морской воздух и солнце.

И даже праздник рождения мальчишек, которое состоялось с разницей ровно в один год и один день, отмечали датой, в которую был рожден Андрюша, мол, лучше один большой общий праздник, чем два частных маленьких. Ты не подумай, что жалуюсь, но они стерли день моего появления на свет, возможно, с этого и началось размытие личности.

Несмотря на все это, Никитка относился к Андрюше как к своего рода божеству – с нежностью, трепетом, любовью, как к чему-то святому и неприкасаемому – ведь эту модель ему передали родители. Но и зависть копилась в потаенных уголках души, чтобы однажды переполнить и взорваться одним коротким, но роковым мигом всепоглощающей ненависти.

Андрюша много болел. И чем дальше, тем больше. Возможно, в этом и усматривается родительское отношение к младшенькому. Но легко ли понять такое ребенку?

Да, Андрюша много болел.

Начало конца обозначилось внезапно и в до приторности солнечный, погожий летний день. Братья стояли друг напротив друга с имитирующими ружья палками и старший, смеясь, учил младшего чеканить автоматную очередь: ТРРРРРЫ. Младший сопел, краснел, виновато улыбался, но никак не улавливал правильную позицию языка, и чем усерднее старался, тем смешнее у него выходило: ТфЫЫЫЫ. Детские дефекты речи. А потом глаза мальчика округлились, просигналили мольбой и закатились. Андрюша рухнул, его губы потемнели от пыли. Он лишился сознания, будто оставленная кукловодом марионетка. Никитка не знал, что делать, отчаянно звал на помощь и тормошил младшего.

Андрюша в тот раз еще быстро очнется, но лишаться сознания будет все чаще и чаще. Это, еще потеря аппетита, вечная тошнота, апатия, потеря координации… Диагноз – опухоль головного мозга. Можно попробовать оперировать, но врачи ничего обещать не могут.

Так мы с братом повзрослели: Андрюша в свои одиннадцать поняв, что его жизнь держится на волоске, Никитка в свои двенадцать – что в любой момент может потерять самого близкого друга, брата, человека, свое божество. Взрослые избегали разговоров о смерти, но дети втихаря помногу обсуждали, что же Андрюша встретит там. Что этого там может не существовать, детский разум допустить не мог. Братья, держась друг за друга вспотевшими от волнения ладошками, со слезами на глазах условились, что Андрюша обязательно даст знак…

Я действительно повзрослел за короткий срок. Не было больше никакой радости, были бессонные ночи и желание угодить, хоть как-то помочь угасающему брату. Прочь обиды – не было их во мне – клянусь. Даже участившиеся упреки и периодические побои от отца я воспринимал не просто чем-то должным, а наградой – пускай, зато папе легче.

Стиснувший зубы и никогда не вытирающий слезы громоотвод – горя в семье достаточно, ни к чему еще и мои красные глаза – их высушит ветер. И не было кого-то, в кого можно было бы уткнуться и выплакаться – не до меня сейчас, я прекрасно понимаю.