«Один из людей не сумеет удержать свою душу при себе, и это умирание будет осенью. Скоро, очень скоро осенью. – Пронеслось в голове. – Господи, спасибо, что я не знаю кто».
Неугомонная Зоя печатала по семь или восемь часов каждый день, так что пророческие заскоки редко её обременяли, вытесняемые сонливостью. В шутку она даже называла себя «сломанное радио апокалипсиса», и продолжала сочинять дальше, поговорить всё равно было не с кем.
– Эту осень уже ничем не испортишь… – Прошептала Зоя себе под нос, сохраняя созданный текст на архивной флешке.
Глава 1. Домна
Очередной день пребывания в угрюмой серьёзной до содрогания России встретил Домну приступом мерзейшей апатии. И правда, грязь и беспрерывно моросящий холодный дождь третью неделю навевали тоску на каждого, у кого было время задумываться о погоде.
Холёная, избалованная комфортом женщина поддалась чувственному порыву встретить зиму на родине, и знала, что пожалеет об этом быстрее, чем предполагалая. В прошлом месяце она выбирала себе платье в Барселоне и обедала в тишине и прохладе лучшего отеля города, тонкий запах жасмина ласково касался её волос. А сегодня в её паспорте всё написано по-русски, по оконному стеклу хлещет серо-зелёная ветка карагача похожая на тряпку, и до апреля ей отсюда выхода не будет. Весна… так далеко, а вся эта простонародная действительность так близко!
Домна распахнула окно и, сбросив тонкий халат, в одном белье подставила себя прохладе октябрьского воздуха. В квартире ещё не затеплились батареи, и приходилось спать под двумя пледами и носить тёплые вещи, чтобы не мёрзнуть. Но впуская в комнаты нового жилья свежий прохладный воздух по утрам, она неизменно чувствовала себя лучше.
Квартира эта, тщательно отремонтированная и со вкусом обставленная была подарком Аскольда Киевлянина, отца Домны. Работая всю жизнь с двадцати лет, не имея ни детей, ни домашних животных, Домна уделяла себе много времени и стабильно тратила на себя больше, чем могла позволить. Отец её, государственный советник, периодически манипулировал недвижимостью, оформляя самые лакомые кусочки на имя единственной дочери – единственного живого существа, ради которого он не задумываясь убил бы.
Маленькая До так быстро выросла, в следующем году ей уж исполнится сорок лет. Ещё безмятежным летом, прогуливаясь по парку со всегдашним своим спутником Даниэлем, она чувствовала, что сорок – это пикантно и чувственно… теперь же, вставая в шесть утра на государственную работу каждый будний день, она стала тяготиться сорокалетием, как гирей, которую поднимаешь натруживая больную поясницу. Как говорят в России «пятый десяток пошёл» – беспощаднейшая формулировка в отношении женщины.
От внешности отца она взяла только подбородок с ямочкой и аккуратную форму ступней, остальное было наследством умершей матери: светло-голубые глаза, умные, проницательные, высокий лоб, длинные белокурые волосы, густой волной спускающиеся на спину, фигура полная ровно в той мере, чтобы удачная одежда спрятала излишки и складочки.
Последние десять лет Домна Аскольдовна Киевлянина провела в Европе, её… друг… постоянный любовник… почти муж… не муж, к сожалению, Даниэль содержал её практически с тем же шиком, что и отец. Они много путешествовали, и всегда именно вдвоём: поначалу Домну удивляло неутолимое желание Даниэля видеть и слышать её рядом часами, днями, неделями, но очень скоро она и сама привыкла слушать звуки, интонации его голоса, соотносить свои дела с его рабочим графиком, отвлекаться на его поцелуи каждый свой день. Привыкла подниматься на час раньше, чтобы причёсанной и умытой накрывать на стол или заказывать завтрак в номер. Она с наслаждением вдыхала аромат волос Даниэля, как сегодня дышит прохладой с улицы, надеясь, что на её коже чудесным образом остался тот воздух, которым он дышал рядом с ней пять недель назад. В той жизни она и представить бы не смогла пустоты в свой кровати хоть на одну из ночей. До этого сентября. До этого октября…
Когда любишь, проще вспомнить ощущение от человека, чем цвет рубашки или размер обуви. Год за годом Домна любила своего друга, закрыв глаза, не заботясь о завтрашнем. И очнулась ровно в тот момент, когда он исчез из дому на двое суток. Потом Даниэль вернулся, конечно, но всё было испорчено – он попросил её подождать объяснений один месяц.
Огромный бесконечный месяц травить себя мыслями о его измене… прикасаясь к нему, представлять, как он прижимает к себе другую… Домна понимала прекрасно, что любые отношения приедаются и, может быть, смена партнёра на коротенький срок послужила бы благой цели спасения их союза… Тогда почему такая острая боль и руки опустились? Домна не воспринимала спорт всерьёз и, кто знает, может быть тренированный энергичный Дан заметил, что её интимные мышцы утратили желанную упругость и его охотничий азарт больше не работает в присутствии старой подруги? Или она приелась ему вся целиком? Особенно трудно принять эти мысли наутро после всеобъемлющего привычного счастья, после месяцев и даже череды лет стабильного привыкания. Ей никогда не отвыкнуть от его прикосновений на её коже, от невероятной опьяняющей волны желания под его долгим взглядом, от ненасытного порыва покусывать и лизать его губы…
Домна зажмурилась и чихнула. Если она ещё хоть минуту простоит перед открытым балконом, простуда или какой-нибудь обструктивный бронхит точно превратят её в раскисшую перезрелую сливу. В этой грустной стране старость и уныние обволакивает назойливым туманом, пачкают кожу, лезут в нос. Смерть и та с лёгкостью затерялась бы в толпе, она здесь и так отражается почти в каждом. Никто из жителей соседних квартир в этой заурядной кирпичной пятиэтажке не хватился бы Домны, вздумай она умереть или упасть в глубокий обморок, даже кошка не ждёт её в этих чистых и по существу совершенно чужих комнатах.
Одевание заняло пятнадцать минут. Накануне она потрудилась приобрести себе обувь на плоской подошве. Тонкие колготки и высокий каблук служат в сельской местности показателем личного мужества, как видно – Домна болезненно поморщилась, вспоминая слой уличной пыли, превращённой лёгким дождиком в грязное месиво, щедро намазанное поверх паутины асфальтовых трещин и целой россыпи ямок на тротуарах, в которые так здорово проваливаются подошвы и соскальзывают каблуки.
Пару дней Домна привыкала к новой среде обитания и нисколько в этом не преуспела: продуктовый магазин через дорогу вызывал у неё приступ тоски по превосходным кафе итальянского побережья, именно там они с Даниэлем провели последние пару лет: Даниэль, как тайный советник от министерства, был слишком уж заметен в Париже. Им проще было жить в уютном маленьком отеле на вершине скалы… это было невероятное время, полное прикосновений, эмоций и ласк.
В России же любой убогий пейзаж, любое дурное слово, услышанное на улице или поздно вечером под окнами, неприятный запах от просроченных пирожков в захудалой кондитерской за углом, облако масляного пара подгоревшей морковной поджарки из соседнего окна – каждая новая деталь вызывала у Домны приступ горького разочарования. Вот и сейчас на дворе раннее утро, время идёт, и совсем скоро за ней должен заехать Фрол, а она всё тянет и тянет время, не решается признать – Даниэль и его желанный мир оставлены в прошлом. И если такой мужчина не проявил к ней интереса за неделю, то этого не произойдёт уже никогда.
«Он ушёл, – произнесла она наконец-то; пусть про себя, но произнесла это впервые. – Мы не… вместе». Из окна хлестнул очередной порыв ветра, и неплотно прикрытая балконная дверь распахнулась и ударилась со звоном об косяк. Стёкла задребезжали, но не разбились. Пришлось закрыть правильно, до конца проворачивая ручку. «Наряжаться в такую погоду всё равно, что прийти в жемчужно-белом на поминки» – мрачно решила Домна, выбирая темно-коричневый костюм, не забыв отколоть брошь в виде совы. Бриллианты-глаза и россыпь ещё каких-то драгоценных камешков на крыльях совушки были совершенно неуместны в обстановке нищего детского сада. О да, именно в простом государственном детском саду предстояло на протяжении полугода трудиться неженке, моднице, чувственной лентяйке Домне.
