Мастер, давай поговорим, – Штирли призвала его дважды, трижды и даже повторила свою просьбу вслух, – Мастер, отзовись.

Я тут.

Ура!!! Давай помолчим, подышим вместе.

И они оба замолчали, попивая кофе, как старинный друзья, которым было хорошо вместе. Уютное молчание могло длиться бесконечно, так они дышали, трепетно прислушиваясь к другу, но идиллия не была постоянной, иногда человек был болтлив. Периодами он отделялся в свою человечность и терял Мастера из виду, из ощущений и даже из сновидений.

А сновидения были особой темой, они проявляли себя ярко, хотя и не запоминались детально. Иногда снилась бесконечная уборка мусора. А несколько последних месяцев сновидения были похожи на зачищение хвостов. Один и тот же эпизод повторялся целую ночь или даже несколько ночей и в нём, независимо от направленности сюжета, происходит одинаковое действие: исправляется, далее сравнивается и снова исправляется. Как если бы написанные истории нужно было бы идеально отшлифовать, не то что улучшить до идеала, а из каждого малейшего опыта взять мудрость а боль и печаль растворить до полного исчезновения. Снились не только необычные сновидения, но и реально прожитые истории, которые Штирли частично, или же очень хорошо, помнила. Вся её жизнь проходила такую чистку в процессе сна. Просыпаясь она лишь удивлялась многосерийности. Каждая серия, достигая счастливого финала, завершала свой цикл и прекращала появляться сновидением по ночам.

Счастье чувствовалось очень конкретно – полное удовлетворение и никаких сожалений о былом, никаких угрызений совести и проработки в памяти о прошлом. Трансформация случалась ночью в процессе сна, чем серьёзно облегчала дневную жизнь женщины. Она проходила период мудронизации (новое словечко изобрела Штирли) её веселил процесс словообразования, он разрушал привычные шаблоны и расширял возможности.

Эффект мудронизации проявлялся в жизни незамедлительно. Эмоциональная вспыльчивость погасла, но всё же оставались ситуации, способные вогнать в эмоцию, они (и ситуации и эмоции) быстро блекли не оставляя ни печали ни сожалений. Стирались временные рамки: мозг точно не мог определить произошло ли событие вчера или чуть ранее. Причина была и в мудрости и в более широком, не ограниченном, восприятии (помнились не только травмирующие моменты, их практически не было).

Основным дневным воспоминанием стало чувство прожитости, когда каждая капля опыта ощущалась настолько глубоко и объёмно, что нельзя было отделить событие от события. Будто ты пил все время воду, потом перешёл на медовый напиток и в итоге пьёшь мёд. Разница – разительна. Так глубоко сладко (иногда горько) и всегда объёмно ощущалась жизнь.

Путь к полному осознанию, к суверенности, настолько индивидуален, что в конце концов любые отношения, а также потребность делиться, обсуждать и узнавать мнение значимого или смотрящего в одном с тобой направлении человеке, сходит на нет. Попросту говоря, понимаешь, что есть только ты и Мастер внутри тебя, и другого собеседника не нужно. Выражение: “когда ученик готов – появляется учитель” – означает он приходит изнутри себя. Это очень очень большой шаг, когда ты из постоянного внешнего поиска направляешь взор внутрь себя.

Даже если Мастер пока молчал (а он молчал довольно длительный период) или перешёл на новый вид общения, который мне ещё не удалось уловить, потребность в обмене с другими (на тему происходящих внутри тебя перемен) полностью сошла на нет. Разговоры остались, но желание говорить о наболевшем; сравнивать почему что-то происходит именно так; почему кажется что ничего не происходит – исчезло. Обычная человеческая привычка обсудить происходящее, сравнить и “заразиться” чужим взглядом на ситуацию изжила себя полностью.

Важное осознание: мой путь (как и путь каждого) суверенен и разговоры о нем сбивают, отвлекают, уводят в сторону – в ментальность. И приятное последствие – не хочется рассказывать, зато хочется запечатлеть письменно. Письменная речь медленее и даёт возможность более тонкого осознания, более глубокого проникновения в детали, она не включает других людей, направлена на себя – следовательно мудрость Мастера легко просачивается, помогая рассмотреть под микроскопом и заодно запечатлеть пером.

Штирли даже не думала о том, что возможно, когда-то ей захочется поделиться своей историей просветления, более того, сама мысль вынести всё на обзор публики, мешала быть искренней с собой, включались зеркала в виде чужих глаз и мнений, автоматически хотелось выглядеть в них прилично. Поэтому отогнав все мысли о публичности дневников, Штирли просто записывала свою историю.

– Моя школа, – весело хихикнул Мастер, но для Штирли эта ремарка от Мастера осталась незамеченной.

У мозга должна быть занятость, так считала Штирли и была права, чтобы тот не скучал, земные дела и наполненность текущего дня периодически зашкаливала. Хотя иногда деятельность замирала и Штирли погружалась в полное затишье, наваливалась сонливость, а следом 12 часовой сон, но иногда даже такого количества сна не хватало. Вот так спала бы и спала. Но потом на смену сонному царству приходила бессонница и вместе с ней активность и желание разгребать кучу дел. А бывала тоска, легкая, но доставучая, будто источник радости укрылся за туманом. Так и есть, связь с внутренним терялась и становилось грустно, хотелось его нащупать, вернуть.

– Не волнуйся, это всего лишь волна, она откатит, накатит новая с другими ощущениями, – утешила Штирли сама себя.

Да, общение с Мастером изменилось, нет весёлого диалога, но мудрость здесь внутри. Хочется смешинки и лёгкости.

– Просто позволь и она придет, – не совсем понимая говорит ли она сама или мудрость Мастера теперь приходит именно так, Штирли произносила вслух то, что чувствовала. И вдруг четкое понимание: “позволить не так-то просто. Привыкнув засучить рукава и действовать, человек всегда готов ринуться в бой и спасать ситуацию, а тут требуется совершенно другое – бездействие. Но не депрессивное погружение в стопор, а радостно-ленивое бездействие”.

Штирли в этом направлении тормозила, как впрочем тормозил бы каждый человек. Ни труда ни пота не требовалось – расслабься и плыви по течению. В этом плане помогало наблюдение за детьми – они были истинными мастерами радостного бездействия, называемого игрой. С полными погружением в игру и отключением мозга, точнее сказать он не отключался, а просто ещё не вписал в себя эту нудную программу.

Штирли немного жалела, что в начальный период “диаложных” отношений с Мастером она частенько целиком и полностью погружалась в страдание, тонула в них, забывая о лёгкости и о способности смотреть со стороны. Не вела записи, а страдала и искала выход из навалившихся проблем. Теперь она понимала нужно было не выход искать, а взять лупу и детально рассмотреть, посмаковать каждую загогулину проблемы. Не анализировать отчего да почему и как вырулить, а именно погрузиться и прожить все теневые стороны проблемы – ну да, почти мазахистическое погружение. Хотя никакой боли при погружении не было ( возникало нежелание погружаться, ну примерно такое, как нырнуть в воду, ты понимаешь – будет приятно, но есть легкое сопротивление. Нырнешь и тебе настолько хорошо – вот так бы плавал и плавал. Отчасти поэтому Штирли писала дневники, писанина делал процесс погружения более реальным, явственно запоминающимся и удлиненным по времени. Позволяя основательно изучить неразбериху энергетических завалов, которые сама же для себя соорудила, тонула в них, забывая о лёгкости и о способности смотреть со стороны. Изучала она, как водится, не “ О боже, почему так случилось”!? Направленность была совсем другая “ Ух ты, как я всё запутала и как упорно не видела выход”