Вместо надгробной плиты на могильный холмик Друков с большим трудом, но положил огромный фолиант в кожаном переплёте. Кое-где её края присыпал землёй, без лопаты, ладонями. Получилось красиво. Но только он это сделал, произвёл полезные и гуманные действия, как книга о Ночном Хоккеизме на его глазах удлинилась и расширилась в несколько раз и стала мраморной плитой.
Даже и слова на ней большими золотыми буквами были выбиты: «Михаил Терентьевич Куровальсов, лидер национально-освободительного движения детей трубопроводов». Время рождения и смерти в краткой могильной информации не указывалось. Вместо них имелась лаконичная запись теми же, золотыми буквами: «Вечно живой». Ни больше, ни меньше.
Но память такого замечательного человека Денис Харитонович просто обязан был почтить. Он, конечно же, снял бы шляпу, но на его голове таковой не имелось. Поэтому он с почтением склонился над свежей могилой своего недавнего проводника и попутчика и ещё, оказывается, видного политического и общественного деятеля.
Стоял перед мраморной плитой, в печали склонив голову. Жаль, понятное дело, что из жизни уходят такие замечательные люди. Но ведь иначе Друков поступить не мог, он просто вынужден был ликвидировать Миню. Ведь, именно, ему, Денису Харитоновичу стоило остаться жить, причём, для того, чтобы создавать и создавать шедевры.
Вероятно, в знак благодарности, его добрые мысли оценил тот, кого только что зарыли, в поле, среди великого множества самых разных трубопроводов. Из могилы, из-под плиты вылезла пухлая и крепкая рука Мини. Конечно же, Друков на прощание её трепетно пожал.
Но настроение Денису Харитоновичу немного подпортила мерзкая старух и одновременно обаятельная госпожа Коромысло, пролетающая над полем. Она нагло и громко крикнула с высоты птичьего и своего собственного полёта:
– Свободу не убьёшь! Да здравствует вечно живой Михаил Терентьевич Куровальсов!
– Да, ты, старая ворона, определись политически! – Друков за словом в кармана не полез. – То ты с Партией Власти, то среди основательно запрещённой оппозиции! Есть же системная… Так вот и лижи там чужие задницы!
Старуха, используя великие и невероятные возможности свободного полёта, стремительно опустила до колен свои панталоны и решила прицельно нагадить на голову скульптора, но, к счастью, промахнулась. То самое, мерзкое и вонючее, вещество шлёпнулось в стороне от основных происходящих событий.
Глядя с некоторой тоской на могильную плиту, Друков тут же экспромтом сочинил и прочитал трехстишье-эпитафию:
– Если зарыли тебя среди белого дня,
значит, спокойно лежи.
Ведь вечно живых не бывает.
– Но тут ты, Дениска, заблуждаешься, – это сказал страшного вида, мешковатый, с огромной синей рожей человек, но в костюме и при галстуке. – Он ведь и на самом деле вечно живой. Этого агента разных иностранных разведок уже сотни раз убивали и закапывали, а он из-под земли выгребался и продолжал пакостить нормальным людям.
На всякий случай Друков спрятался за ствол осины, растущей неподалеку. Он не сомневался, что от субъекта с мерзкой рожей, не с глазами, а с маленькими щелями вместо них, можно было ожидать чего угодно. Такой не только задушить может, но запросто сожрать живьём.
Тучный и жуткого вида, далеко уже не молодой, мужик присел на одну из шпал, торчащих из общего штабеля. Подобных уродцев Друков не видел. Впрочем, нет. Знавал он одного господина, по внешности почти такого же, писателя-патриота Алексея Барханова. Но тот живёт, причём, безбедно там, в России, витиевато пишет и рассуждает о человеческой душе. Продолжает бредить, как и во времена существования СССР, но гораздо аккуратней, с оглядкой на существующую власть. Таких господ и поныне там превеликое множество… От имени народа рассуждают о России, опираясь на условно дозволенные «ценности».
Неужели из окон московских квартир и кабинетов умудрились они увидеть, разглядеть страну и её народ? Надо же! Какие молодцы! Сумели же… Но ведь такого быть не может. А-а, понятно! Они постигли суть России, пару десятков раз съездив в командировку, в самую глубинку, и при этом вдоволь начитавшись бредовых и сомнительных философских трудов, всяческой отсебятины таких же кабинетных патриотов, как и они сами. Причём, ведь строят своё благополучие и стряпают личную «звёздность», опять же от… имени народа. Да чёрт с ними! Ведь каждой козявке – своё время! Муха ведь не слон, поживёт день-два и сгинет.
Но неужели пора ему, Друкову, навсегда забыть о том, что не так и давно он числился гражданином самой замечательной страны в мире, России? Вероятно, да. Придётся… забыть и привыкать здесь, в Обнуляндии, к тому, что, как бы, с ним всегда происходило. Но как же писатель Барханов оказался в этих странных местах? Да и он ли перед Друковым?
– Это ты, Алексей Григорьевич? – осторожно спросил мужика жуткого вида скульптор Денис. – Ты, правда, немного изменился, стал симпатичней, но и сейчас, прошу прощения, далеко не красавец. Так это ты, Барханов?
– С мозгами у тебя, Друков, явно, что-то не в порядке, – с обидой заметил мужик. – Какой там ещё Барханов? Какая Россия? Своих не узнаёшь. Иди сюда!
Денис вышел из-за осинового ствола и направился к сидящему человеку или его подобию среди кучи старых шпал.
Они пожали друг другу руки. Пожилой мужик с жутким зелёно-бурым лицом напомнил кое-что Друкову, разъяснил, что и как. Да, он тоже писатель, но великий и гениальный, гражданин страны Обнуляндия, вышел, что называется в люди, из кошмарной нищеты, из многомиллионного сообщества детей трубопроводов. Он – не кто-нибудь, а Геннадий Феофанович Вий, неподражаемый автор бессмертного автобиографического романа «Я поднимаю веки».
Правда, издана эта книга за рубежом, потому многоуважаемого писателя Вия постоянно преследует Ночной Хоккеист, его окружение и предшественники. Ведь они категорически против того, чтобы что-то там вякал выходец из самых нищих слоёв населения. Правда, когда Геннадий Феофанович был молодым, тогда дети трубопроводов не имели таких ярких и характерных признаков собственного обнищания. Сейчас обездоленных и голодных гораздо больше…Настало тяжкое время Ночного Хоккеизма.
– Ну, теперь вспомнил, кто я и кто ты? – спросил его Вий. – Не будешь теперь говорить о придуманной стране России?
– Не буду! – твёрдо пообещал Друков. – Я всё вспомнил. Ведь то были, всего лишь, сны, но… приятные. А ты по-прежнему живёшь в землянке, на берегу Мазутного озера? Я это понял, Но там ведь даже рыба безобразно воняет.
– Нормальная рыба. Вкусная. Всё чаще на удочку попадается двух- и даже трёхглавая.
– Какая мерзость!
– Что бы ты в этом, Дениска! Ну, всё! Довольно кукарекать! Пошли в наш славный посёлок. Осталось идти не так уж и много, каких-то триста-четыреста километров.
Поначалу они спокойно и без приключений шли среди лабиринтов, состоящих из самых разных трубопроводов. Но когда они вышли на пока ещё свободное от всех этих безобразий пространство, то сразу же попали под ракетно-артиллерийский обстрел. Их даже бомбили с самолётов, но немного.
Вероятно, Ночному Хоккеисту, собирающему грузди и сыроежки, в одном из горных районов страны под усиленной охраной сообщили, что обнаружили между двумя трубопроводными системами негодяев, которых надо бы ликвидировать, пока имеется возможность. Ведь трубопроводы обстреливать нельзя, да и посёлок, в котором они живут, тоже не хотелось бы. Но при желании и Вия, и Друкова всегда можно убрать, ликвидировать любым обычным способом. В Обнуляндии, в стране истинных патриотов и настоящих либералов, не место таким капризным негодяям, как Вий и Друков.
Они шли неторопливо, постоянно делая привалы и питаясь вкусными и жирными дождевыми червями. Во время короткого отдыха мудрый и опальный писатель (значит, на самом деле, патриот) Геннадий Феофанович терпеливо рассказывал своему молодому другу, в чём заключается смысл нормальной человеческой жизни и что такое «свобода» «равенство», «братство».
