Повторить море

С самого утра в хате и на дворе была суматоха: сегодня приезжала тетя Люба, и внуки бабы Веры носились как угорелые. Все мои дяди и тети, включая тетю Любу, были вечно заняты на работе и появлялись в Казацке только на неделю в июле. Внуки были младше меня, и появлялись в Казацке наездами. Я же сидела в Казацке с конца мая, ни одного дня не оставшись после школьных уроков в Москве.

Тете Любе в этом году исполнялось пятьдесят. Выглядела она на сорок. Она родилась в середине июля, и была традиция съезжаться всем родственникам в количестве не менее двадцати человек и несколько дней сидеть за столами, отмечая ее день рождения. Хлопот бабе Вере хватало, лето я бегала по хозяйству, еле успевая хоть как-то высыпаться, потому что по ночам мы гуляли.

Тетя Люба была особенной – это был воплощенный позитив всей нашей родни. Ее было невозможно не любить, и мы, дети, это абсолютно не скрывали, хотя взрослые частенько осуждали Любу за глаза, да, бывало, что и в глаза. Но тетя Люба только отмахивалась. Она была боевая, азартная и авантюрная, никогда не скрывала своего мнения, а еще она знала о моей любви к Мише и хранила эту тайну. Самого Миши этим летом в Казацке не ждали: у него были какие-то сложности с учебой, и я затолкала свою любовь максимально глубоко, чтобы лишний раз не страдать. Мне было пятнадцать лет, и страдать я просто не умела.

Было напечено два захода хлеба, восемь поддонов с пирожками самой разной начинки стояло в углу кухни, огромная «гостевая» кастрюля борща на пятнадцать литров моими стараниями добулькивала на плите. Натерто ведро сырых помидоров для лучшей в мире баклажанной закуски, выгнано десять трехлитровых бутылей горилки. Сильно истреблено поголовье домашней птицы – кур, уток и индюшек. Отдраены полы в хате, постираны ковры и частично заново положен асфальт во дворе. Дед где-то по блату закупил запасную канистру бензина и спрятал ее в гараже. Это было лучшее время в Казацке для взрослых, детей и собак. Взрослые сидели до ночи под висячей лампой на дворе за расставленными столами, отдыхая душой, дети делали, что хотели и когда хотели, – ложились спать, устраивая в хате каждый вечер полный сабантуй, но это было время, когда никому ни за что не доставалось. Подростки – я, старший брат Никита и наши друзья со всей нашей улицы вообще не ложились спать, и нас не искали. Мы воровали себе на гульки горилки, а то и в открытую пили с дедом, который не стеснялся нас угощать втайне от бабы Веры. Собаки и коты, как наши дворовые, так и приходящие, обжирались объедками от пуза и нагло шастали между ног под столами.

Я еще шоркалась на кухне, отмывая плиту от убежавшего борща, а баба Вера уже без сил села на лавочку на дворе, что было редким зрелищем ввиду ее потрясающей трудовой выносливости. Дед с утра уехал на железнодорожную станцию Тетянку за тетей Любой, и его ждали с минуты на минуту. Баба Вера начала бухтеть на него уже час назад, поминая недобрым тихим словом.

Наконец к воротам налетело с улицы наше младшее поколение и с криками: «Прыйихалы! Прыйихалы!» бросилось их отворять, тут же подъехал белый дедов запорожец, и дед заглушил двигатель. Распахнул дверцу, выставил, как он любил, свою единственную ногу на землю и закурил, отдыхая после поездки. Мы все бегали и кричали, целовались, обнимались, силой вытаскивали тетю Любу из машины, нападали на багажник, хватали сумки, совали тете Любе котят, поделки и свои синяки, хватали ее за руки, за платье, за бусы, тащили в кухню, в хату, и только бабыверино напряженное лицо мелькало бледным пятном там и тут среди невообразимой суеты.

Баба Вера объявила отдых до конца дня и назначила торжественную вечерю на шесть часов – сбор за ужином всей родни и соседей.

Когда ближе к девяти начались разливные хмельные песни, я тихо смылась гулять до утра.

Утром за завтраком тетя Люба сообщила, что вчера она поговорила через баб Нюту с ее родственницей баб Валей, и завтра теть Люба берет всех-всех детей и едет на море к этой самой тете Вале – вот недалеко, в Очаков. Баба Вера, резко выпрямилась на своем стуле:

– Як на морэ? А кому ж я стики йижи наготовыла?

– Едем! – весело повторила тетя Люба и вышла из кухни. Я радостно и одновременно очумело позыкрала по кухне глазами.

– Ну я тоже еду, да, да? – спросила я у бабы Веры.

– Нет! Нет, нет и нет! И бэз тэбэ там дитэй хватае! – накинулась на меня баба Вера, и я побежала искать защиты у тети Любы. Конечно, меня тоже взяли, тетя Люба со словами «Анютку в обиду не дам» отправила меня собирать рюкзак. Баба Вера отчаянно ругалась, но ничего не могла поделать. «Чертов характер», – бубнила она на тетю Любу. Но тетя Люба победила.

В дорогу добрая бабушка Вера постаралась нам запихнуть всю еду, которую мы не успели съесть, кроме разве что горилки.

– Да ты хоть знаешь, куда тащишь такую ораву? Где вы там в Очакове будете жить?

– У тети Вали в хате, конечно! – тетя Люба была неподражаема в своем простодушии. – Баба Нюта много лет у нее отдыхала.

– Так она одна, небось, ездила! А у тебя пионерский лагерь! – не успокаивалась баба Вера.

– Разберемся, теть Вера! – на этом переговоры закончились. Я предусмотрительно пряталась за воротами.

И мы поехали. Как всегда, невозмутимый, дед довез нас до казацкой автостанции, мы сели в душный львовский автобус с синей полосой и двинулись до Николаева, где нам предстояла пересадка на Очаков. Дети, включая меня, были счастливы, накормлены, я за ними следила, как пионервожатая, и обожала тетю Любу. Она мне подарила море. Море… Последний раз я была на море, когда мне было, кажется, лет шесть. Было немного страшно, не выгонит ли эта тетя Валя нас, едва увидя, но я решила во всем положиться на тетю Любу. Уж она умела найти общий язык со всеми.

Добравшись к вечеру до Очакова, города, где я никогда не была и, наверное, уже не буду, мы пешком дошли до хаты теть Вали. Уставшие, повалились спать, кого где положили, и я не успела рассмотреть хозяйку.

Утром я увидела толстую, необщительную пожилую тетку, которая лично меня невзлюбила с первого взгляда уж не знаю, за что.

– Да она добрая, она нам рада, – простосердечно успокоила меня тетя Люба, однако я предпочла с тетей Валей все-таки в одном коридоре не встречаться.

Утром всем табором мы пришли на пляж. Тетя Люба принялась расстилать на песке принесенные покрывала, расставлять по углам сумки и обувь, вынимать из пакетов еду. Мальчишки носились, взвихряя ногами песок, а меня позвало море. Я скинула кроссовки и настороженно пошла к воде.

Погода была тихая, волны наплывали и наплывали на мои босые ноги. В воде шумели дети, но я слышала только море. Оно знакомилось со мной. Оно было мне радо. Оно приветствовало меня и обещало любовь. Пораженная, я ушла на наше покрывало и сидела там, впитывая в себя шум волн и огонь желтого песка. Это было про меня: про мою смелость любить недоступное, про мою резкость и одновременно беспомощность, про свободу выбирать, страдать или не страдать, про моего мужчину, и все же это было еще о чем-то важном, чего я до сих пор не знала. Казацк, с его степями, высокими тополями вдоль колхозных полей,  речками и ставками с каменистыми берегами, шумом ветра в деревьях, остался в прошлом. Солнце стало соленым, и легкий ветерок намекал, что там, далеко от берега, он мог проявлять власть и жестокость, а здесь, на берегу, он с нежностью тихо ласкал твои волосы и кожу, и вода вторила ему, мягкая, чистая, но я чувствовала, что она знает, как разрушать корабли, города и судьбы… Море распахнуло мне душу и что-то нащупывало в моей, и я уже знала, что познаю все его тайны – как подчинить себе мужчину или как оставить о счастье лишь воспоминания.  Оно могло вылечить, могло убить, могло показать, что такое любовь, и рядом с морем можно узнать свою судьбу.

В доме теть Вали нас с маленькой Ритой положили в проходной комнате, а остальные дети с тетей Любой жили в детской комнате. Рита сразу уснула, и я долго лежала одна без сна на диване, смотрела в низкое окно на улицу, в окно светил фонарь, но казалось – луна. Собаки перегавкивались всю ночь, как в Казацке, хата была далеко от пляжа и моря слышно не было. Но море уже случилось. Оно учило одиночеству.