Что же мы тут имеем? Ненавязчивое признание: Хорхе - это Борхес. Все, дескать, спрашивают... Сам Эко пишет в том же послесловии, через две страницы, что вовсю пользовался "preteritio" - "умолчанием". Он приводит пример из Петрарки: "Молчи уж Цезарь, что ты долы полил..." Вот так и с Борхесом? Да нет - он обыгрывает сходство их имен просто до неприличия. Конкретно: на латиннице Борхеса зовут Jorge L. Borges. А монах Хорхе не просто Хорхе, Хорхе из Бургоса - был, вроде бы, такой испанский город. То есть Jorge of Burgos в доступном мне английском переводе. Более полное совпадение было бы просто неприличным.
Почему он такой плохой - вопрос бессмысленный, ибо текст не живет в мире добра и зла, и совершенно непонятно, почему библиотекарь должен быть пикантно слепым - особенно если это обижает уважаемого классика. Впрочем, для отвода глаз сойдет. Хотя нам кажется, что причина, правда, чисто фонетичекая, все-таки есть. Ибо все Бургосы и Борхесы в известной степени возводятся в классической итальянской фамилия Борджиа. В оригинале Bordia. Похоже, не правда ли? А вот Борджиа были как раз "очень плохие".
Осмысленным на всю вышеприведенную цитату является ровно один пассаж про долги, которые нужно выплачивать. Это признание, не сделать которое Эко считал бы нечестным. Как мы скоро увидим, вдвойне загадочная следующая фраза - о роли испанских толкований и миниатюр - тоже признание, вернее, его продолжение. Его, однако, следовало как следует замаскировать.
Тем не менее, Эко выстраивает для нас следующий символический ряд: библиотека, слепец, долги, которые необходимо выплачивать, испанские толкования. В этой цепочке не хватает одного звена. Дабы помочь исследователю и одновременно сбить его с толку - буде он окажется недостаточно проницательным, Эко добавляет очевидное, стало быть, очевидно лишнее: слепец - это Борхес.
Давайте-ка пробежимся по этой цепочке.
Библиотека. Монастырская библиотека Эко, конечно, позаимствована и архитектурно, и символически. Разумеется, у Борхеса - и Эко буквально подталкивает нас к первоисточнику. Она перенесена в "Имя розы" из наизнаменитейшего рассказа великого аргентинского писателя "Вавилонская библиотека", переведенного на все языки мира и включенного во все на свете антологии - так что забыть о нем можно лишь случайно.
Вот как Эко начинает свое описание монастырской библиотеки:
"...Вступив в таинственную запретную область, сы увидели небольшую семиугольную комнату, лишенную окон, пропахшую прахом и плесенью...
Комната, как сказано, была о семи стенах. В четырех из них между вмурованными в камень столпами открывались просторные двери-проемы, увенчанные полукруглыми арками. Вдоль глухих же стен шли огромные шкапы, аккуратно уставленные книгами. Над каждым прибита дщица с номером; то же отдельно над каждой полкой. Несомненно здесь воспроизводилась та самая цифирь, которую мы видели в каталоге... На одной из стен поверх арки тянулась надпись крупными литерами: Apocalipsis Iesu Christi."
Далее выясняется, что из каждой семигранной комнаты можно было перейти в одну или несколько (но не больше трех) соседних, частью четырехгранных. И так далее - на первый взгляд, до бесконечности. На самом деле, разумеется, число комнат было конечным (Эко писал реалистическое произведение), но только они образовывали лабиринт. Кое-где были установлены зеркала, иногда для маскировки потайных дверей, иногда для того, чтобы пугать незваных ночных гостей. В каждой комнате имелась та или иная латинская надпись, разумеется, всенепременно цитата из Апокалипсиса.
Кроме того, сами цитаты из Апокалипсиса не имели значения, а только первые их буквы, идентифицировавшие комнаты и участвовавшие сразу в двух пасьянсах.
Во-первых, они изящно складывались в названия стран и частей света, так что многогранные комнаты библиотеки составляли как бы атлас всего земного шара. Если вспомнить, что Восток именовался здесь Fons Adae (Источник Адама, Рай), а Греция - Acaia (Ахея), то есть что границы библиотечного пространства уходили за мифологический и хронологический горизонты, становится ясно, что библиотека представляла собой некоторым образом Вселенную. В этом признается и сам Эко: "Позднее, когда мы вычертили и заполнили окончательную карту, стало ясно, что библиотека действительно построена и оборудована по образу нашего земноводного шара".
Во-вторых, эти буквы служили мнемоническим каталогом, ибо в комнатах, буквы которых входили в название той или иной страны, хранились книги, там написанные. Таким образом, библиотечная Вселенная оказалась, как и следовало ожидать, культурной Вселенной, изящно поделенной на культурологические клеточки. Впрочем, чего еще можно ожидать от библиотеки?
Ну, а теперь Борхес:
"Вселенная - некоторые называют ее Библиотекой - состоит из огромного, возможно, бесконечного числа шестигранных галерей... Из каждого шестигранника видно два верхних и два нижних этажа - до бесконечности. Устройство галерей неизменно: Двадцать полок, по пять длинных полок на каждой стене... К одной из свободных сторон примыкает узкий коридов, ведущий в другую галерею, такую же, как первая и как все другие... Рядом винтовая лестница уходит вверх и вниз и теряется вдали. В коридоре зеркало, достоверно удваивающее видимое."
По словам Борхеса, некий гениальный библиотекарь открыл основной закон Библиотеки: она содержит все неповторяющиеся тексты, которые могут быть зафиксированы в книге толщиной в четыреста страниц если на каждой странице сорок строчек, а в каждой строчке около восьмидесяти букв. Поскольку речь идет обо всех текстах, о языке говорить не приходится.
Остается, однако, вопрос об алфавите, но он решается довольно-таки легко. Поскольку, по словам Борхеса, в книгах отсутствуют цифры и заглавные буквы, пунктуация ограничивается точкой, запятой и пробелом, разделяющим буквы, - обратим внимание, не слова - что такое вообще "слово", - а буквы, а сам алфавит состоит из двадцати двух знаков, довольно очевидно, что речь идет об еврейском алфавите. Именно таким образом, если верить Талмуду, и была дана евреям Тора. С той единственной разницей, что у Борхеса буквы черного цвета наносились на белую бумагу, а Тора была записана "белым огнем по черному огню" как одна сплошная длинная текстовая строка, так что даже отделение слов друг от друга было самым первым шагом ее комментирования.
