И это уже начинало раздражать Томсона, потому что, в конце концов, он к брату со всей душой, он спас его от лап смерти, он предложил помощь, но в ответ, впрочем, как и обычно, получил это изрядно надоевшее просторечное словосочетание, которое почему-то так нравилось кузену.

– Ты мой брат, понимаешь? Хочешь ты того или нет. И поэтому мне не всё равно на твою жизнь, которую ты тратишь впустую. Я хочу тебе помочь, понимаешь? Астма стремительно развивается, лекарство изобрели недавно, оно не обладает чудодейственными свойствами и не поможет тебе, даже если ты будешь его использовать длительный период времени.

– А что мне ещё остается, Гловер? – вздохнул Йоханесс, впервые за всё это время став серьёзным взрослым человеком. – Ты знаешь, что это мой порок, мое блядское проклятие.

– Не говори так. Не говори так хотя бы потому, что у меня появилась одна идея.

Томсон оглянулся вокруг, поднялся на ноги, проверил, закрыта ли дверь, прикрыл занавески от раздражающего солнечного света и вновь вернулся на свое место. Всем своим поведением мужчина выдавал беспокойство и даже какого-то рода панику. Он словно бы скрывал какой-то секрет, которым прямо сейчас собирался поделиться, что могло разрушить и спасти далеко не одну жизнь.

– Ты словно собрался посвятить меня в какую-то свою страшную тайну, – рассмеялся Йоханесс, попытавшись скрыть тревогу в своем голосе. – Йенс, отнесись к этому серьёзно, – тихо отозвался Гловер. – Помнишь, я водил тебя в бар, где ты флиртовал с певичкой в красном платье? А еще я познакомил тебя с Анджелль Ричардсон.

Ольсен тут же напрягся, услышав знакомую фамилию. Перед глазами невольно появился образ прихрамывающего мужчины в дорогом костюме, которому в тот вечер нагрубил обычный киномеханик.

– Да, я помню, как ты перед ней на задних лапках танцевал, – ухмыльнулся Йоханесс, не желая показаться брату слишком сосредоточенным из-за упоминания той странной вечеринки.

– Прекрати, – вздохнул Томсон. – Её муж, Эрик Ричардсон, может достать более мощное лекарство. Оно, конечно, обойдётся дороже, но говорят, что всё, что покупается у «Нации розы» очень действенно и спасает жизнь человека если не моментально, то через несколько дней.

– Погоди, что? «Нация розы»? Это название секты, что ли? Что за хуйня, – фыркнул Ольсен, искренне не понимая, что сейчас несёт кузен.

– Нет. Йенс. Это не секта. Хуже, – на полном серьёзе произнёс Томсон.

– Что может быть хуже?

– Это название преступной группировки.

Йоханесс широко открыл глаза, с непониманием разглядывая брата. Ольсен прекрасно помнил, как искренне удивился тому, что среди предпринимателей затерялся такой красивый человек, который мог заставить уважать и бояться себя одним лишь кинутым взглядом, который, в отличие от всех нормальных типичных богачей, умел драться. И теперь все становилось ясным: Эрик вовсе и не был предпринимателем. Он – представитель мафии. Гангстер. От таких познаний по спине пробежал холодок, да и в целом стало как-то прохладно. Сколько невинно убитых душ за спиной Ричардсона? Получается, он не шутил, когда говорил о том, что в следующий раз сотрёт с лица Земли и самого Йоханесса? Простой киномеханик чуть было не стал жертвой гангстера, причём по своей же вине.

– Я понимаю, что это слишком большой поток информации для тебя, что тебе трудно это всё осознать и принять, но, Йенс, он может помочь. А деньги я достану. Пожалуйста, ради Оливера, ради Фриды, ради… меня?

Это решение было достаточно тяжёлым для Ольсена. Почему Гловер вообще собирался подписать какой-то там контракт с чёртовой преступной группировкой? Разве это не пугало его? Йоханесс понимал, что Гловер действительно переживал за своего кузена, но неужели не было каких-то более безопасных вариантов? Эрик Ричардсон не выглядел как человек, с которым можно было бы выпить чай за дружеской беседой.

– А какие у нас риски? – неуверенно спросил Йенс, с опаской поглядывая на Гловера.

– Ричардсон не особо любит своих должников, но у меня есть деньги и хорошая репутация. Никаких рисков, – попытался успокоить брата Томсон. – Не думай, что, раз он мафия, он совершенно бесчеловечен. Да, он выглядит жестоким, но его «Нация розы» продаёт лекарства жителям Детройта уже много десятков лет. Я знаю многих людей, которые смогли побороть тяжёлую болезнь только после помощи Ричардсона. Мафия – это не всегда грабежи и убийства, а Америка всегда и у всех будет ассоциироваться с развитым преступным миром.

Перспектива быть чем-то обязанным Эрику Ричардсону пугала, потому что вряд ли этот человек способен прощать другим людям долги. К тому же, Йоханесс всё ещё иногда вспоминал их последнюю встречу, которая закончилась, мягко говоря, не очень хорошо. Но жить пиздец как хотелось, чтобы увидеть, как взрослеет сын, чтобы лично поприсутствовать на его выпуске из школы, чтобы поздравить с поступлением в высшее учебное заведение (а вдруг повезёт?), чтобы познакомиться с его возлюбленной, чтобы отметить их свадьбу, а потом и рождение первого внука. Ольсен тяжело вздохнул: разве был у него вообще другой выход? К тому же, раз Гловер говорит, что страшного в этой связи с мафией ничего нет. Томсон живёт тут с самого рождения, кому, как ни ему, знать?

– Я согласен, – резко отозвался Йоханесс, сам от себя того не ожидая.

– Спасибо, Йоханесс. Боже, спасибо тебе за то, что мой брат образумил!

Мы сами – Дьявол свой, и целый мир

Мы превращаем в ад.

Первое впечатление о человеке прочно застревает в голове, становится фундаментом отношений с ним. Однако стоит приглядеться, рассмотреть чуть лучше то, что некоторые забывают или банально не хотят делать. Кто знает, может быть, с виду добряк окажется врагом миллионов, разрушившим им жизни, а злодей в тёмной маске – лучшим человеком, которого подвергли жестоким мучениям?

(с) Анджелль Ричардсон

Melanie Martinez – Training Wheels

Она была небольшого роста, причём настолько, что каждый раз вставала на носочки, когда выходила отвечать у доски. Маленькой ручкой, обхватив аккуратными пальчиками школьный мел, девочка великолепным почерком с причудливыми резцами выводила цифры по гладкой поверхности. Все в классе знали, что Молли Фостер почти лучше всех в классе разбиралась в сложных математических науках. Лично у Оливера это вызывало настоящее уважение, но некоторые остальные ученики просто пользовались безотказностью малышки и просили у неё тетрадки с домашним заданием.

Одноклассники Расмуссена никогда не считали Фостер привлекательной девчонкой, поэтому не стеснялись прилюдно обзывать её «коротышкой», «малявкой» или даже «пуговицей», потому что глаза Молли казались великоватыми. И будь Оливер чуть-чуть смелее, чуть-чуть сильнее, он бы, безусловно, давно уже принял какие-нибудь меры, чтобы избавить милую одноклассницу от насмешек остальных учеников. Неужели это скромное доброе создание заслуживало такого количества зла в свою сторону?

Возможно, Олли – единственный парень в классе, который слетал с катушек, когда ощущал в воздухе аромат белого шоколада и запихивал в шкафчик Молли маленькие свёрнутые бумажечки с глупыми комплиментами. Он мог часами наблюдать только за тем, как Фостер робко отвечает заданную на дом тему. Безусловно, эта девушка – настоящее солнце, которым Расмуссен был очарован целиком и полностью.

Оливер знал Молли на протяжении нескольких долгих лет, но всё это время он так и не смог найти в себе силы, чтобы подойти и просто заговорить о какойнибудь ерунде, а потом, быть может, пригласить её погулять на выходных. Как бы ни пытался Расмуссен окрепнуть духом, всё было бесполезно.

Фостер поправила коротенькие волосы, заправив локон за ухо, и отошла от доски, неловко прокашлявшись, тем самым пытаясь привлечь к себе внимание старой учительницы, которая терзала нервы совершенно всем своей математикой.