<p>

Судьбу Тернея братья решали сообща, выставив из кабинета Рея всю челядь и затворив двери.</p>

<p>

- Все же жалко его, дурака, - промолвил Марней. - Охмурили его эти сволочи, наплели всякой чуши, вот он и повелся...</p>

<p>

- Ну, не такой уж он был и слабоумный, - возразил Рей. - Что окружение у него было паршивое, не спорю, так он сам его себе по вкусу подобрал, мы ему никого не навязывали и, может быть, зря. И нечего его жалеть, он-то тебя не пожалел, да и сына твоего жалеть не собирался. Если оставить его в живых и куда-то выслать, да даже и заточить, все равно вокруг него станут виться все, кто нами недоволен, стражу будут подкупать, побег готовить... И все вокруг будут знать, что у империи есть слабое место, и целенаправленно туда бить. Нужен нам этот геморрой?</p>

<p>

- А если он поклянется больше не претендовать на власть и не причинять нам вреда? - предложил Марней.</p>

<p>

- И ты поверишь его клятвам? - усмехнулся Рей. - Я так нет!</p>

<p>

Поскольку мнения разделились, старшие братья дружно уставились на Палея, пока еще ничего не высказавшего. Не поднимая глаз, юный церковный предстоятель выдохнул:</p>

<p>

- Мне по статусу надлежит проявлять милосердие, но Рей прав: предавший раз будет предавать и дальше. Пусть судьбу Тернея решает Бог.</p>

<p>

- На земле? - уточнил Марней.</p>

<p>

- На небе, - отрезал Палей.</p>

<p>

- Стало быть, казнь, - подвел итог император. - Хотя отравителей раньше было принято сажать на кол, проявим к нему милость и казним мечом, как дворянина. Других знатных заговорщиков - тоже, а остальных можно и повесить.</p>

<p>

На том и порешили.</p>

<p>

Достойно принять смерть Терней так и не сумел. Он начал истерить еще в темнице, откуда его пришлось извлекать силой, орал проклятия и рвался из рук стражников, когда его затаскивали на эшафот, никак не хотел укладываться на плаху, так что удерживать его там стражникам пришлось втроем. И лишь отделившись от тела, голова его застыла в немом крике. Марнея чуть не стошнило от этого омерзительного зрелища, Палей во время всей казни не отрывал глаз от земли и не проронил ни слова, и лишь Рей оставался спокоен и руководил всем процессом. Лишь дождавшись, когда вздернут последнего из заговорщиков, он покинул дворцовую площадь, на которой проводилась казнь. На душе у него было муторно.</p>

Глава 13.

Великий мор.

<p>

С самого дня казни заговорщиков Палея томили нехорошие предчувствия. Казалось бы, скоро минет уже полгода и пора бы им уже сбыться, но нет, все в империи шло на диво хорошо, недовольное дворянство притихло в страхе перед репрессиями, поддержавшие заговор соседи почли за лучшее откупиться, лишь бы не стать мишенью для агрессии, даже сам Первосвященник не призывал больше покарать раскольников и, пусть и сквозь зубы, поздравил Палея с четырнадцатилетием. Это можно было счесть полупризнанием в качестве главы самостоятельной поместной Церкви, а отсюда и до официального признания уже недалеко, тем паче, что вести о необыкновенной учености юного предстоятеля уже разлетелись повсюду, и у него обнаружилась масса поклонников в тех странах, церкви которых еще подчинялись Первосвященнику. Умри тот, и в случае объединения церквей именно Палей мог стать главным претендентом на освободившееся место, чего окружавшая нынешнего Первосвященника камарилья откровенно не хотела и ради отстранения такого кандидата готова была смириться даже с расколом. Итак, с этой стороны ему тоже ничего не грозило, но он привык доверять своим предчувствиям и даже догадывался об их причинах. Да, обрекая брата на смерть, он спасал спокойствие страны, но именно на нем как на предстоятеле лежит вина, что Тенвей умер без покаяния. Он не помог спасти душу брата, и Бог ему этого не простит...</p>

<p>

С самого раннего детства Палей понимал, что он не такой, как все. Ему претили шумные игры сверстников, а то, что интересовало его, было категорически непонятно им. У него все валилось из рук, он мог внезапно замереть, глядя в одну точку, или упорно раскачиваться, сидя на стуле. Мерные повторяющиеся движения всегда его завораживали, помогали привести мысли в порядок, этой же цели служили довольно нелепые ритуалы, которые он сам для себя придумывал и потом скрупулезно им следовал. Конечно же сверстники за это над ним насмехались, большей частью за глаза, потому что он все же был сыном барона, но Тенвей делал это и в открытую, придумывал Палею всякие глупые прозвища и при всяком удобном случае готов был пихнуть или дать подножку, хотя сам Палей никогда к нему не лез. Избегая общества сверстников, мальчик предпочитал общаться со взрослыми, которые готовы были без насмешек выслушивать его фантазии и серьезно отвечали на его вопросы. Больше всего ему нравился замковый священник, который позволял заглянуть в свои книги. Видя, как он читает, Палей и сам в пятилетнем уже возрасте научился читать и с тех пор больше уже ни в чьем обществе не нуждался. У родителей была приличная для того времени библиотека, мальчик имел к ней доступ и часто, ухватив вожделенный том, забирался в какой-нибудь укромный уголок, где его не смог бы найти тот же несносный Тенвей, и читал, читал, читал...</p>

<p>

Приезд Рея многое изменил в его жизни. Он почувствовал в неведомом прежде старшем брате некую потаенную силу и готов был ей служить. Не мечом, конечно, как Сантей, а исключительно своим умом, хотя кто там интересовался умом пятилетнего карапуза? Когда старший брат вдруг захотел испытать его терпеливость, он объяснил Палею свои резоны вполне по-взрослому, без скидки на возраст, и это оказалось так приятно, что мальчик смирился с необходимостью получения первой в жизни, и при том совершенно не заслуженной им порки, посчитав ее посильной платой за понимание. Ну, к боли ему было уже не привыкать, от того же Тенвея ему иногда и больнее попадало, хоть и кулаками. Порка та оказалась еще и последней, и потом ему больше не докучали, позволяли самостоятельно учиться по книгам, и не только Рей, но и Марней под его влиянием стали прислушиваться к его мнению. Тенвей еще продолжал по привычке задираться, но потом и его от этого отучили хорошими порциями розог. Короче говоря, Палей жил теперь в своем маленьком персональном раю, далеком от мирских страстей, пока, наконец, и его способности не оказались востребованы империей. В тринадцать лет он уже чувствовал силы нести на себе этот крест и согласился подставить плечо старшему брату. Но не было ли это ошибкой?</p>

<p>