Кабинет был полностью разорен. Со стен сняли все картины, с полок – весь фарфор, все ящики рабочего стола и даже маленького комода были выдвинуты и выпотрошены. В воздухе чувствовался отчетливый запах мочи.

Только когда Джейн простояла несколько минут на одном месте, в шоке оглядываясь по сторонам и пытаясь переварить увиденное, она услышала слабый звук, доносящийся с кухни.

Магда лежала на полу рядом с плитой. Одна ее нога была согнута, а на голове засыхала кровь, запачкавшая ей волосы и коркой застывшая у нее на лице. Ее лицо посерело, губы были крепко сжаты.

Джейн упала на колени и взяла ее за руку. Она была холодной, и пульс прослеживался слабо, но ее мать была в сознании.

– Джейн?…

– Ты уже давно здесь? Кто это с тобой сделал? Боже, ты мне звонила, а я даже не поняла…

– Я… я думаю, наверное, с утра? Кто-то позвонил в дверь и… просто… я не смогла снова добраться до телефона… Я… я думала, ты сможешь…

– Милая, я сейчас позвоню в «Скорую» и в полицию. Я принесу одеяло, но двигать я тебя не буду, пусть лучше они сами это сделают… подожди секунду.

Все комнаты, в которые она заглядывала, пока бежала наверх, были перевернуты вверх дном и разгромлены. Ей становилось дурно.

– Так тебе будет теплее. Они скоро будут.

– Я не поеду в больницу…

Но Джейн уже набирала номер.

– Я умру, если поеду в больницу…

– Более вероятно, что ты умрешь, если не поедешь.

Джейн села на пол и взяла свою мать за руку. Магда была высокой, сильной женщиной с седыми волосами, которые она обычно собирала в оригинальный пучок. Сейчас они растрепались и лежали кое-как; ее черты, такие яркие и характерные – острый нос, высокие скулы и лоб – как будто ввалились, так что сейчас она выглядела скорее на восемьдесят, чем на свои шестьдесят восемь. Всего за несколько часов возраст и слабость целиком отразились на ней, изменив до неузнаваемости.

– Тебе больно?

– Ну… сложно сказать… все онемело.

– Что это был за человек? Как это вообще случилось, бог ты мой?

– Двое… молодые… Я услышала машину… Сейчас уже сложно вспомнить.

– Не волнуйся. Я просто злюсь на себя, что не приехала раньше.

И в этот момент на лице Магды Фитцрой появилось старое выражение, с которым Джейн слишком хорошо познакомилась в последние годы. Взгляд Магды на мгновение упал на ее воротничок, и даже сейчас, после всего, что случилось, он выражал презрение и глубокое недоверие.

Магда Фитцрой была атеистом старой школы. Атеистом, социалистом, психиатром, рационалистом, выплавленным в классическом хэмпстэдском котле. Для нее христианская вера дочери, не говоря уже о ее желании быть рукоположенной в священники, стала одновременно поводом для искреннего удивления и для насмешек. Но потом этот взгляд исчез. Ее мать лежала на полу, раненая, напуганная, явно в шоке, и Джейн было ее жаль; она впустила врачей «Скорой» и рассказала им то немногое, что знала сама.

Один из них осмотрел раны на голове у Магды.

– Я Ларри, – сказал он, – а это Эл. Как вас зовут, дорогая?

– Я доктор Магда Фитцрой, и я вам не дорогая.

– Эх, очень жаль, Магда.

– Доктор Фитцрой.

Он взглянул на Джейн.

– Она всегда такая?

– О да. Не обращайте внимания, ради собственного блага.

– Вы в порядке?

Джейн внезапно рухнула на стул, только сейчас полностью осознав, что ее мать ограбили и избили в собственном доме обычным тихим утром буднего дня, пока весь остальной мир спокойно занимался своими делами, и что сейчас она вполне могла бы быть мертва. Она заплакала.

Отель Холли Буш был как из фильма ужасов категории Б, подумалось Эдди по дороге на парковку, находившейся на вершине крутого склона. Его уродливые башенки возвышались над большой скоростной трассой, а по ночам их подсвечивали неоном и гирляндами. На Рождество оттуда встречному потоку машин ухмылялся горящий Санта на санях с оленями, контуры которых были очерчены огоньками, гоняющимися друг за другом по кругу. Если долго на такие смотреть, можно заработать мигрень. Но никто так не делал. Ты либо проносился мимо, либо поднимался в горку и заходил внутрь.

Здесь пахло именно так, как обычно пахнет в подобных местах, и при свете дня становилось заметно, насколько все тут отсырело и обветшало. По вечерам свет неоновых огней хотя бы придавал всему этому какую-то томность. Не то чтобы Эдди доводилось бывать здесь вечерами чаще, чем пару раз. У Эдди было правило – не смешивать работу и удовольствие, даже такое никудышное, как пойти выпить в Холли Буш.

– Брайан?

В подсобке кто-то насвистывал. На парковке стоял только один автомобиль. Сейчас было не лучшее время года для тех, кто останавливается на ночь в местах типа Холли Буш – коммивояжеров и предпринимателей самого низкого пошиба. В отеле было пять номеров, куда Эдди заходить не приходилось, три бара, ресторан и игровая комната. Туалеты – единственные помещения, которые Эдди были действительно хорошо знакомы – украшали устрашающие обои с гигантскими голубыми розами и жуткими зелеными лианами.

– БРАЙАН!

Держать себя в руках, вот что сейчас было нужно. Все как обычно, просто работа. И вести себя надо нормально.

Сначала было страшновато, но год назад стало понятно, как надо действовать.

– Бра…

– Да что такое, здесь я, черт побери… О. Это ты. И обязательно было так орать?

– Мне показалось, ты в кладовке. Ладно, тебе что-то нужно?

– А мне откуда знать? Это твое дело – иди и проверь.

– Да, да, сейчас я пройдусь по сортирам. Я имею в виду, еще что-нибудь?

– А что у тебя есть?

Раньше, до того, как все произошло, весь товар хранился в багажнике, но теперь Эдди пришлось переложить коробки на заднее сиденье и прикрыть их старой собачьей подстилкой.

– «Мальборо», «Силк Кат», «Би энд Эйч». А, и еще несколько «Гамлетов».

– Почем?

– Как и в прошлый раз.

– Сколько?

– Могу продать тебе на пять сотен.

– Ладно, давай. Ты там пока разберись в сортирах, а я принесу деньги.

Дверь у Эдди за спиной открылась, и внутрь вошли двое мужчин. Значит, они проходили мимо машины, значит, они могли… Нет. Не могли. Машина была закрыта и заперта, все прикрыто, она выглядела как любой другой автомобиль.

– Ты варишь кофе?

– Только через фильтр.

– Ладно, давай двойной фильтр.

– Тебе как? Эдди?

Да, все правильно, лучше еще немного здесь постоять, поболтать, не показывать виду, что тебе не терпится смыться.

– С молоком, один сахар. Спасибо.

Ассортимент в туалетных автоматах был лаконичный. Два ряда с презервативами, один с тампонами. Еще один, с тонкими колготками, был забит до отказа – особенного спроса на них в Холли Буш не было. Доход с них был небольшой, даже несмотря на то что цены были задраны до небес. Настоящие деньги приносили именно сигареты. Они приезжали в крепко запечатанных коробках от томатного супа.

Один из тех двух мужчин зашел внутрь. Быстро глянул на Эдди. Увидев, как Эдди, опустив голову, складирует стопки пачек в машину, мужчина рассмеялся.

– Что, помогаешь снижать рождаемость?

В баре на стойке уже ждал кофе, вместе с плоской жестяной тарелочкой для мелочи. Второй мужчина сидел в холле, но настолько погрузился в чтение Рэйсинг Пост, что даже не поднял голову. Кофе оказался вполне приличным, да и Брайан ушел в подсобку, так что разговоры были ни к чему.

– До скорого!

В ответ на крик Эдди откуда-то донеслось только невнятное ворчание.

Товар все еще лежал на заднем сиденье. Пока его надо было как следует прикрыть, а потом, наверное, все можно будет сложить обратно в багажник. Потом.

Мысль о том, что находилось в багажнике сейчас, пробежала знакомым, долгожданным электрическим зарядом через все тело Эдди. Когда вот так накрывало, с этим ничто не могло сравниться, ничто так сильно не возбуждало и не могло дать настолько глубокого чувства удовлетворения. Откуда она бралась, эта ни с чем не сравнимая тяга, эта жажда, утолив которую можно было испытать сильнейшее из удовольствий? Для других людей ребенок – это сын или дочь, или милое дитя, прогуливающееся по улице, или вопящий раздражающий фактор; это кто-то, кого надо учить алфавиту и одевать, кто-то вонючий, или сопливый, или прелестный, да и много чего еще. Для Эдди ребенок был всем вышеуказанным. Но еще на Эдди иногда нападала жажда. И, когда это происходило, ребенок становился возможностью.