Я к тому, что моя способность познания человеческой души ограниченна. Я рано или поздно доедаю до пустоты и вынуждена идти дальше. Человек со мной общается, а я его не вижу, его нет. Он, словно одинокая космическая тень среди звезд. Безумно красивая, легкая и бессмысленная.

Почему-то я не могу вспомнить, когда нечто выдрало во мне способность не_есть людей. Если бы я не ела людей, я бы с ними общалась, это логично. Может, когда-то было время, в которое я могла привязываться? Почему у меня это не получается? Я никого не люблю, мне никто не нужен, словно во мне отсутствует какая-то важная деталь, вроде штекера.

И теперь людей я могу только есть.

Вот, почему, увидев девушку-которая-говорит-с-птицами, я надолго загрузилась. Дело не в том, что говорить с птицами необычно. Я видела людей, которые думали, что они – камни (были не так далеки от истины), и ничего. Ничего интересного совершенно.

Просто в ту секунду я была уверена, что птице сказали нечто очень-очень важное.

Я запомнила облик этой девушки именно потому, как четко она вписывалась в мир. Эти ершистые, черные волосы, как взлохмаченные кусты шиповника у дороги. Ее плечи – провода вверху и парапеты. Цвета – черный, серый и зеленый – асфальт, пыль дорог, зелень травы. Наверняка, ее глаза меняют цвет. Я совершенно в этом уверена.

“Да, что б ты провалилась”, – подумала я беззлобно, вздохнула и пошла уже в магазин. На прощание я притопнула ногой на ворону. Нечего тут сидеть и глазеть, пока люди читают.

Когда я вернулась домой, мне позвонила Женя. Я посмотрела на экран телефона, вспоминая времена, когда птицы разносили письма, написанные чернилами с помощью перьев. Чтобы написать это письмо, аристократу требовалось провести несколько лет с палачом, именуемым “учитель правописания”. Дурной почерк считался делом вопиюще неприличным. Над плохим почерком потешались.

В те времена я была бы уже казнена за зеленые глаза и темно-рыжие волосы. А еще за то, что живу одна и ни с кем не общаюсь. Типичная ведьма.

Звонок меня растревожил. Не люблю телефоны.

– Я не очень тебе надоела?

Она никогда мне не надоест, но я могу повторять это сотни раз, Женя не поверит. Никогда не поверит – теперь я точно знаю. Это заставило меня смириться с такими вопросами, как с ритуалом. И сколько бы раз она ни спросила, я отвечу:

– Нет.

И она тактично ничего не скажет по этому поводу.

– Просто я почти дошла домой и по дороге купила себе мороженое…

Ее слова и сам ее голос был со вкусом лета. Я слушала.

“Перестань мне звонить”.

– Обожаю лето, можно ходить в коротком платье… – говорила она.

– Они тебе идут.

Это правда, но я не умею делать комплименты, звучат дежурно и сухо. Может, потому, что я всегда констатирую факты.

– Да, я заметила, как на меня смотрят.

“Почему ты со мной разговариваешь?”

– Прости, что не писала вчера, – сказала я. Это мне тоже приходится говорить часто. “Ты из другого мира. Тебе не надо в мой. Ты там сойдешь с ума или умрешь”.

“Я не боюсь”, – слышу ее спокойный, решительный голос.

“Я решаю за тебя”.

– Ничего страшного, – она понимает меня и почти не сердится. Сердитость еще была утром, но она ушла.

– Хочешь, я приеду завтра? – спросила я.

– Ого. Почему бы и нет. Я, вроде бы, не занята.

“Я не хочу никуда ехать”.

Вам когда-нибудь доводилось ухаживать за чайной розой? Очень красивое растение, но очень нежное. У меня роза умерла. Женя и впрямь напоминает цветок. Из меня никудышный садовод. Не люблю ответственность за других людей. Я сама абсолютно инфантильное создание.

– У меня такое чувство, что завтра что-то изменится, – произнесла она задумчиво. – Ты знаешь, как пахнет гроза?

– Примерно…

Какая-то дрожь ознобом ощущалась в воздухе. Как лихорадка.

– Мне как раз нужно будет кое-что тебе показать. Это связано с горами, – сообщила Женя.

– Причем тут горы?

– Драконы любят горы, – с удовольствием сказала она.

– Драконы? – улыбнулась я.

– Угу. Самые настоящие…

Уже тогда я тоскливо предчувствовала, что завтра увижу ее в последний раз. Сердце распухло в груди, ему было тесно, оно сильно билось.

Эта девушка с ребенком в эпицентре конституции собственной личности. Ребенка нужно любить, защищать, наставлять, дарить ему нежность. Иначе они вырастут или умрут. Но я не собиралась любить ничьих внутренних детей. Может, еще несколько лет назад… Но не сейчас.

Ее внутренний ребенок умрет или вырастет. Лишь отчасти я буду тому виной. Очередной булыжник на ее кладбище забытых и ушедших. У каждого из нас есть такое кладбище.

“Почему ты держишься? Отпусти меня”.

“Я могу, – слышу ее серьезный голос. – Запросто. Уж поверь”.

Я верю.

***

С каждой встречей я откусывала от нее понемножку, хотя Женя больше похожа на абсент. Очень вкусно и оригинально в начале, а в конце тебе плохо от подступающей горечи и безумия. Послевкусие оставляют все, но такое – только она.

Перед тем, как сесть в метро, пришлось преодолеть силу притяжения квартиры. Точнее, одиночества, которое жило в квартире. Это так же трудно, как встать зимой ранним утром из-под теплого одеяла.

Потом я нацепила на глаза солнечные очки и надела наушники. Они большие, так что издалека я напоминаю рыжего долговязого радиста.

“Ну и что, что я еду к ней, словно на работу, потому что друзьям принято видеться регулярно? Это только мои проблемы. Я, как старый скотч, который ни к кому уже не может приклеиться, потому что его часто использовали. Зато в процессе я всё равно получу удовольствие, общаясь с ней и, возможно, смогу кому-то подарить радость”.

В вагоне метро я закрыла глаза. Шум невыносимо давил на голову, люди вокруг огромными жирными мухами пожирали пространство, мне чудился треск помех – густой до безумия.

“Не смотря ни на что, живи!”

Я сделала шаг в сторону, ломая грань привычной реальности. Медленно открыла глаза. Никого в вагоне не было. И сам вагон стоял. В грязно-серой мгле спертый воздух, в котором медленно тонула пыль. Вокруг царила царственная тишина.. Из стекла на меня смотрели кости моего черепа.

“Не смотря ни на что…”

Под ногами бесшумно ползали слепые змеи. Я дышала так тихо и размеренно, словно не дышала вовсе. Кости моего черепа продолжали космически-серьезно смотреть на меня из-за стекла. На них не было желтого налета. Напротив, неожиданно некрупный череп был совершенно белым, будто его всё это время выжигало солнце.

Я чувствовала себя невероятно спокойно, потому что только теперь ощущала, что нашла свое место в мире. Глубоко под землей, в замершем вагоне метро.

Смерть скалилась мне в лицо так, словно знала наш с ней общий секрет. Я печально улыбнулась и протянула руку к стеклу…

Мир разбился грохотом. Жизнь торжествующе ворвалась в восприятие. Сбивающий с ног людской поток понесся мимо меня к выходу – больше двух десятков живых и здоровых человеческих тел. Я ощутила себя крошечным ребенком, мимо которого величественно несется стадо мамонтов. Жизнь была грязной, грохотала колесами, орала в динамиках, свистела ветром сквозняка.

Она была прекрасна.

Мне тут не место. Тяжелое тело давило на плечи, мышцы облепляли кости скелета, быстро и словно бы торопливо, неряшливо работало сердце, как вечно занятая домохозяйка.

– Покажи мне свой мир, – говорила Женя.

Я молчала.

– Или я не могу туда войти?

Я смотрела на нее, на ее маски, на ее принципы, опыт, на ее интересную и не всегда счастливую, далеко нелегкую жизнь.

“Зачем ты рвешься в могилу? Живи. Пожалуйста, живи. Подле меня тебя ничего не ждет…”

– Ты сможешь, – мягко сказала я, отводя взгляд в сторону.

“Но я же вижу, что тебе это не нужно. А даже если будет нужно, я сбегу от тебя, как бежала от всех”.

Я смотрю на череп, череп смотрит на меня, ничего интересного, ничего удивительного, у каждого свой способ поздороваться с вечностью. Некоторым для этого приходится прыгать с парашютом.