– Опять головку тяжкими думами терзаешь, княже? – услыхала Владелина над ухом шёпот боярина Магуты. – Так гляди, те, кому не пристало, чего пронюхают, да лихое об тебе сказывать станут?

Встрепенулась она, наскоро огляделась. В думных палатах окромя неё и боярина Магуты, только воевода.

– Прав ты, Яр Велигорович! О делах помышлять надобно.

– Вот и я об том! Что за думы терзают тебя? Вижу, неспокойно на тебе. Взгляд затуманенный, тоскливый. Неужто вновь о свадьбе печалишься? Не кручинься, не волнуй головку мыслями тяжкими. С князем муромским всё сговорено, решено всё да продумано. Не тревожься так понапрасну. Обойдётся всё, ладно будет!

Владелина вздохнула, взяла со стола грамоту и принялась читать. Да только письмена перед глазами заплясали и стали расплываться.

– Негоже так себя распускать, княже! – на плечо легла крепкая рука воеводы. – Дарина, девица хоть и беспутная, да сговорчивая. Созналась. Повинилась в содеянном. Впредь дала слово быть покорною, не перечить, во всём мужа слушаться. Коли вышло так, не нам противиться. Стерпится. Прогони тоску, да пойдём со мной! А свитки подождут! Верно сказываю, Яр Велигорович?

– Всё так, Артемий Силыч. Мудры речи твои! – закивал боярин и кинулся спешно собирать со стола грамоты. – Ступай, княже, с воеводой. А то всё в делах, да в заботах. Так и захворать недолго!

– Погоди, Артемий Силыч! О свадьбе ещё спросить хочу. Помнишь, Яр Велигорович, как ты в первый раз мне о ней поведал? Все вы с батюшкой ладно рассудили. Да о первой ночи позабыли…

Переглянулись вельможи. Не укрылось от Влады, что неловок разговор им, тягостен. С тоской глядел на её Яр Велигорович.

– Вон об чём кручинишься, княже! Эх, князю-батюшке об том в свой черёд должно было сказывать. Ну-ка, сядь-ка поближе. Поведаю… – позвал боярин, постучав ладошкой по лавке. – Вот что скажу тебе, коли так тревожишься. Невесте твоей про всё ведомо. Знает девка за кого замуж идёт.

Владелина подскочила с лавки, затряслась вся:

– Да в уме ли ты, Яр Велигорович? Кто без ведома моего посмел об таком сказывать?

– Тише, тише, княже! Не гневись! – сгрёб её в охапку воевода и зашептал оглядываясь. – Об том князья ей поведали, когда о свадьбе вашей сговаривались. Был в Рязани муромский князь, когда с тобою да княжичем та беда приключилася. И подмена сея с дозволения его была сделана. Ну а когда Дарину с полюбовников поймали, тут он и вспомнил об том, что за князем Рязанским тайное ведает. И решил укрепиться, упрочиться, сей союз создав.

– Когда б батюшка твой воспротивился и о женитьбе Владислава ни условились, не сидеть бы ему князем в Рязани. Покорился он властителю муромскому и нам пристало волю его принять.

– Детё же само по себе не народилось. С кем-то путалась Дарина та, – тяжко вздохнула Влада.

Воевода с боярином переглянулись:

– С байстрюком боярским безсоромница спуталась. Рос в крестьянской семье он, пастушком. От него прижила мальчонку-то. Пастушка того за провинность казнить желали, да боярин вступился. Его был грех, признал сына. Пожалели ублюдка, прогнали из княжества прочь. Дарину ту тебе в жены просватали. А ребёночка, что народился, спрятали до поры, чтоб об том не прознал никто, – виновато опустил голову Яр Велигорович.

– И дитя это прочут мне в наследники…

Владелина замотала головой, поднялась и, отвернувшись, подошла к оконцу. Солнечные блики отразились на шитом золотом кафтане и сафьяновых сапогах.

– Что же раньше об том не поведали?

– Да забот и без того полно было, недосуг. А теперь вот и срок пришёл.

Обхватив голову, Влада заходила по думным палатам. Раз прошла из конца в конец, и ещё раз. Когда в другой раз шла мимо боярина, ухватил её Яр Велигорович за рукав, потянул на лавку:

– Успокой думы тяжкие. Князю степенным быть должно. Пред гостями не след нам срамиться. Ты прими что есть. Стерпится… А мы тут завсегда, рядом с тобой. Коли в чём нужда, поможем. Верно сказываю, воевода?

– Верно, Яр Велигорович! Не кори себя понапрасну, княже! – Артемий Силыч покосился на боярина. – В том вины твоей нет. Ты скажи лучше, смирился хан Дамир? Помню зело горяч был, как о свадьбе услыхал. В Муром войско вести вознамерился. Насилу успокоили.

– Ой, не ведаю я, Артемий Силыч! – тряхнула она головой, глядя, как во двор княжеского терема въехала повозка с бочками. – Мы об том и не говорили с той поры. Да и не вижу я Дамира совсем. Он то в кузне с Гайлисом пропадает, то в полях скачет. В покои почитай две седмицы не хаживал, в шатре ночи коротает.

– Так мы сами к нему наведаемся, – засобирался воевода. – На просторе оно и дышится легче, и разговор без сторонних ушей ладится. А я тебе Борича отправлю. Он вас посторожит. Никого близко не подпустит.

– Что ты, Силыч! – Владелина развернулась и, подбежав, зашептала с укоризной, поглядывая на воеводу. – Да неужто ещё и Боричу ведомо про тайну мою?

– Борич сотник добрый! – поспешил успокоить её воевода. – Чего не пристало не спросит, слова лишнего не скажет. Не ведомо ему не об чём. Но за тебя, он любому брюхо вспорет. При Симеоне и десятником бы не стал. Воевода прежний тех, кто умишком горазд не привечал, сторонился. Кабы не ты, да те разбойники в лесочке, так на стене и служил, или на воротах. Я за ним зорко слежу. Добрый воин, страж надёжный. Не печаль головку-то, пойдём!

– И правда, поезжай в поле, княже! Развей тоску! А я тут сам управлюсь. Фёдора, вон, в помощники кликну. А воротишься, мы тебе всё обскажем, кто чего просит, у кого надобности какие есть, а? – уговаривал боярин.

– Что поделать с вами, коли просите? Поеду! – согласилась Владелина.

***

Третий день Дамир не покидал селение. Вокруг бурлила жизнь. Кыпчаки обжились, привыкнув к новому месту. И хотя теперь стену между шатрами и полем не поставили, степная стража надёжно охраняла селение.

Попервой каждый всадник, показавшийся на пути к холму, заставлял хвататься за сабли. Но теперь степные жители обвыклись. Рязанцы всё чаще наведывались за разными надобностями. Стража пропускала их свободно, загодя отличая добрых людей от беспутных. Да и сами кыпчаки поутру отправлялись в Рязань – кто к мастеровым, кто на конюшни или торжище, а кто на ремонтные работы. И хотя за ещё одни год следы былого пожарища окончательно стёрлись, в самом городе дел накопилось немало.

Дамир сидел в шатре у очага. Нащупав под одеждами амулет, он смотрел, как потрескивая и подбрасывая яркие искры, в затейливом танце плясало пламя. Долго ли? Он и сам того не ведал, пока не услышал, как в шатёр кто-то вошёл. Схватившись за кинжал, он резко вскочил и развернулся.

– Мой хан! Что за тяжкие думы терзает тебя который день? – у входа стоял Усман. – Не ждать ли беды нам?

– Ты чего бродишь по́темну? – не ответил ему Дамир.

Увидав удивление на лице верного воина, он поднял голову. Свет над очагом, не такой яркий как в жаркие месяцы, освещал свод.

– Господин! Ты вновь просидел до́светла, – Усман топтался у входа, смущая догадками.

Подойдя совсем близко, Дамир напомнил:

– Не я тебе господин, Усман. Князю Рязанскому мы служим.

Воин поклонился.

– Всё так, мой хан.

– Случилось чего, что ты пришёл?

– Случилось.

Усман оживился.

– Воевода гонца прислал. Велит тебе взять двух верховых и к большому холму ехать.

– Сказывал зачем?

– Нет, мой хан.

– Гайлис в селении или опять в кузне пропадает?

– Он без тебя в кузню не ходит, мой хан.

– Позови брата. Со мной поедет.

Усман поклонился и вышел. А вскорости Дамир с двумя всадниками выехал из селения и отправился к самому высокому холму в округе.

Владелину он увидел издали. Она восседала на статном арабском жеребце. Этого коня Дамир укротил для княжны, когда понял, что никогда её не отпустит. В табуне жеребец выделился сразу, горделивостью, непокорностью, как и она когда-то. Он желал усмирить и её, но вышло иначе – сам покорился красавице княжне. И теперь, глядя на неё, горячие языки пламени костра, задремавшего в груди за множество одиноких бессонных ночей, вспыхнули и обожгли нутро.