– И никто подмены не увидел?

– Нет, – замотала головой Суюма. – У мужчин глаз зоркий там, где сражения и охота. А девица, да если она ещё и под мужским платьем скрыта, тут им никакой заботы нет. А уж если за то мать Дамира возьмётся, и захотят увидеть, да не смогут.

– О чём это ты?

– Мара во все котлы с отварами особые травы подмешивала, дабы отвести глаза тем, кто был зорче остальных и мог разглядеть подмену. Да только мы с Агын из этих котлов не пили. И хотя я сама подмены не увидела, моей девочке поверила.

– Что же, Дамир! Вот и ещё одна причина растоптать тебя. Я хотел Агын в гареме Маджида поселить. Она женой его первой должна была стать.

– А разве Икинджи ещё не выбрал сыну жену? – Суюма удивлённо уставилась на Джамбулата.

Но он не ответил и даже не взглянул в её сторону. Его удивили речи сестры о странном пленнике. Но более того занимали его думы о Магруре. После стольких лет она находилась так близко, здесь, за дверью. Такая беспомощная. Такая желанная.

– Брат мой!

Джамбулат резко остановился и полыхающим злобой и ненавистью взглядом уставился на сестру. Но, видя, как она отшатнулась от него, смягчился.

– Не бойся. Мой гнев тебе не страшен.

Суюма облегчённо вздохнула и спросила:

– Скажи, Джамбулат, зачем тебе Мара?

– Она принадлежит мне! Я обещал её отцу, сделать непокорную гордячку своей. А я всегда держу слово!

– Ты всё ещё любишь её? После стольких лет?

– Я любил её, даже тогда, когда все были уверены, что она мертва.

– А я всё диву давалась, и чего это твой «каарган» так расспрашивал о ней…

– Я стольких людей потерял, пытаясь заполучить её.

– Не только своих…

– Мне нет дела до прочих. Если потребуется, я смету всех на пути, но получу то, что желаю. Но ты, Суюма! Ты, моя сестра, добыла её для меня!

– Если бы не Мара, брат мой, ты и не вспомнил обо мне, – с грустью, низко опустив голову, произнесла Суюма.

Джамбулат схватил сестру за плечи и с силой тряхнул, заставляя поднять голову:

– Вместо того чтобы стать для Хорезма залогом верности Каюм-хана, ты опозорила отца. Ты опозорила меня. Твой наречённый выбрал другую. Мне нет дела до терзающих тебя горести и печали. Но я прощу тебя. Исполни мою волю, и жизнь твоя вновь будет прежней.

Суюма вздохнула.

– Я всё сделаю, Джамбулат!

Он посмотрел на сестру и ухмыльнулся:

– Уговори Магруру покориться мне.

– Ты же знаешь, она не склонит голову перед тобой.

– Заставь! Её! Подчиниться! – прошипел Джамбулат.

– Что ты задумал?

Джамбулат приблизился, навис над сестрой:

– Я желаю, чтобы она сделала Дамира моим клинком – яростным, непреклонным, неустрашимым и непобедимым.

– Разве твоих «каарганов» тебе недостаёт? Что один супротив целого войска?

Джамбулат усмехнулся.

– Может и ничто. Но я поклялся отомстить Дамиру. Так и будет.

– Но как?

– Когда Магрура сделает сына послушным моей воле, я заставлю его исполнить задуманное мной. А после велю ему убить мать. Когда же её чары падут, и он увидит содеянное, буду наслаждаться мучениями моего врага. Я заставлю Дамира лишить себя жизни.

– Этого не будет. Его боль будет велика, но и ненависть к тебе тоже. Дамир выстоит.

– Тогда я сам убью его.

– А если Мара не покорится? Не станет исполнять твою волю?

– Лучше будет ей подчиниться. Или я заставлю её смотреть на смерть сына. А погибель его будет лютая!

– Дамир силён. Он, как и его отец, властвует над духами. Что станет, если ворожба Мары не подействует?

– Тогда я убью Магруру на глазах у сына. Дамир пожалеет о том, что встал у меня на пути. Слава о моей мести разойдётся по всем землям. И никто больше не посмеет оспорить мою власть.

– Странная любовь твоя, брат. Ты так жаждешь исполнения задуманного. Не щадишь даже ту, что тебе дороже сестры…

Снаружи послышался стук копыт, и сразу за ним в дверях возник Тамача.

– Господин!

– Кто посмел потревожить меня? – зарычал Джамбулат.

– Это я, господин! – дрожа от страха всем телом, пробормотал молодой воин. – Посланник…

– От кого? – бросив на него гневный взгляд, перебил Джамбулат.

– Слуга прислал весть, мой господин! Хорезмшах повелел тебе немедля явиться во дворец.

Военачальник Хорезма на миг задумался, потом распрямился и вскинул голову.

– Женщин запри и не выпускай, пока я не велю. Понял? Случится что, голову с плеч сниму!

И не взглянув на сестру, Джамбулат ушёл.

– Владелина! Гляди, аки высоко я взобрался?

На ветке одинокого дерева, что росло рядом с самым большим холмом в округе, сидел голубоглазый княжич десяти годков и болтал ногами. Лёгкий ветерок перебирал его льняные кудри, рассыпавшиеся по плечам, шелестел листвой, окутывая долгожданной прохладой.

– Ох, братик! Вона ты где! А я гляжу – токмо был да канул, аки не было тебя. Спускайся немедля! Коли Гридя прознает, враз батюшке сказывать станет о шалостях твоих, – подперев бока, выговаривала княжна того же возраста и с таким же светлым ликом, синими глазами-озёрами и льняной косой до пояса.

– Недосуг ему жалобиться-то. Вишь, он с младыми ратниками бьётся! Вон тот, длинный аки жердь – хилый. Ему токмо стрелы подавать, да за лошадьми ходить. А тот, тощий, с отметиной на лике – шибко изворотливый.

– И откель тебе, Владислав, то ведомо?

– Полезай ко мне – сама всё узришь!

Не хотелось Владелине нарушать батюшкино веление и озорничать, но посмотреть на шутейные бои она любила. И вот так, чтобы свысока да скрытно…

Княжна огляделась. В одном месте у широкого ствола из земли торчали сплетённые мощные корни. Над ними «красовался» уродливый глубокий след от топорища. По всему видать, кто-то желал срубить дерево, да не с руки оказалось. Взобравшись по стволу и уцепившись за нижнюю ветку, она изловчилась и уселась рядом с братом.

– Вона, какой крепкий! Всяко от удара уходит! – не отрываясь от созерцания поединка, подпрыгивал раззадоренный зрелищем Владислав.

– Не скачи! Нешто ты жеребёнок? – огрызнулась княжна. – Поди, сам свалишься и меня вослед утянешь.

Но Владислав не слушал сестру.

– Гляди! Гляди! Аки ловок! Аки силён! Добрый воин из сего молодца станется!

Владелина покрепче ухватилась за ветку и, взором окинув зелёный луг, увидала дружинников. Бой, и правда, оказался знатный! Ратники смотрели друг на друга зверьми и ходили окрест бывалого воина, готовясь к броску. Меч то одного, то другого взлетал к небу, изредка глухо стукаясь о щит Гриди, наставника в ратном деле и верховой езде. Он тут же отбрасывал молодых и наносил меткие удары, легко и ловко уклоняясь от их неуверенных выпадов. Чаще всего наземь валился хилый. Тощий же всякий раз уворачивался, отскакивал назад на добрые два шага, изловчившись, пригибался. Лишь однажды меч вскользь коснулся его кольчуги. Ратник отпрыгнул в сторону, покрепче ухватил щит и вновь принялся ходить кругами.

Неожиданно налетели сизые тучи, и лёгкий прохладный ветерок сменился мощными порывами.

– Будет ноне! – остановил бой Гридя, пытаясь перекричать зловещее завывание, невесть откуда взявшегося ненастья. – Почернело небушко-то! Эко духи гневаются!

Ратники отступили. Хилый принялся собирать разбросанные ветром щиты и плащи. Невдалеке беспокойно заржали кони, до того мирно пасшиеся на лугу. Завидя тощего ратника, попытались взбрыкнуть, но он ловко ухватил за узду сперва одного, потом второго и третьего.

– Где княжичи? – оглядевшись и не увидев детей, схватился за меч Гридя.

– Вона они! На дереве сидят, – указал хилый, когда очередной порыв ветра открыл взору прячущихся в листве детей.

– Надобно княжичей поскорее в терем возвернуть! – покачав головой, вздохнул Гридя, и пошёл к дереву.

– Ох, братик! Не к добру шалость твоя! – глядя на приближающегося наставника, испугалась Владелина. – Ужо Гридя батюшке не убоится всю правду сказывать.