Военачальник Хорезма Джамбулат, положив массивную ладонь на рукоять сабли, в нетерпении расхаживал перед низенькой мазанкой на окраине Гурганджа. Сильный ветер трепал полы халата, поднимал ввысь колючую пыль, гонял по пустынному пастбищу, вырванные с корнем, сухие кусты прошлогодней травы.

– Таймас, когда же ты воротишься? – бормотал он, всматриваясь вдаль, туда, где заканчивалась степь, и начинались безжизненные холмы.

Совсем рядом послышалось беспокойное ржание лошадей. Джамбулат замер, медленно извлёк из ножен саблю наполовину, обернулся и посмотрел вслед проскакавшим мимо воинам. Его конь, привязанный к ограде, потряхивал головой, всхрапывал и монотонно скрёб копытом землю, давно не видавшую влаги.

Порыв ветра принёс с холмов едва различимое скрипучее карканье. Джамбулат обратил взор в степь и криво улыбнулся. Радость и нетерпение обуяли его. Там, где каменистые возвышенности спускались к земле, виднелись серые густые клубы пыли, поднимаемые копытами множества лошадей. И если кому-то и вздумалось в тот миг поглядеть в степь, он наверняка решил – надвигается буря.

Чем скорее приближались всадники, тем лучше различались их закрытые до самых глаз лица, пропылённые чёрные одежды, поверх которых слабо поблескивали рукояти сабель и кинжалов. Это были «чёрные каарганы» Джамбулата. Лишь двое среди них выделялись светлыми одеяниями и неприкрытыми лицами – молодой всадник, у которого поперёк лошади лежала завёрнутая в рогожу пленница, и женщина, чья накидка цвета запёкшейся крови развевалась на ветру.

Чёрные всадники остановились у ограды, спешились и распластались на сухой земле у ног Джамбулата.

– Я ждал тебя, мой храбрый Таймас! – приветствовал военачальник Хорезма воина, преклонившего колени.

Молодой всадник покосился на лежащих и, склонив голову, опустился ниц. Спрыгнув с коня и перекинув удила через ограду, женщина бросилась к Джамбулату.

– Брат мой!

– Суюма! – военачальник равнодушно оглядел её с головы до пят. – Рад, твоему возвращению домой! Иди внутрь. Не желаю, чтобы тебя видели до срока.

Взглядом проводив сестру, он повернулся к молодому воину:

– Тамача! Её тоже! – кивнул он на неподвижное тело, укрытое рогожей.

Колючим взглядом прищуренных глаз Джамбулат скользнул по пленнице, перекинутой через седло. Двое крепких воинов поднялись с земли, сняли завёрнутую в плотную ткань ношу и направились к дому. Тамача распахнул перед ними створки дверей и, пропустив вперёд, последовал за ними.

Таймас поднялся с колен.

– Встаньте всё! – приказал Джамбулат.

Воины начали медленно подниматься.

– Мы всё исполнили, как ты велел, господин! – не поднимая головы, сказал Таймас. – Там никто не выжил. Твою пленницу не трогали. На последнем привале я дал ей воды с отваром, как ты и велел. Крепкий! Сон сморил её, лишь только чаша опустела. До утра не очнётся.

– Почему женщин всего две? Где дочь Каюма?

– Господин! Твоя сестра сказала, её убили.

Джамбулат скривился.

– Кто?

– Она не говорила.

Достав из-за пояса тяжёлый позвякивающий мешок с монетами, Джамбулат подал его Таймасу.

Тот развязал верёвку, высыпал несколько золотых на ладонь и показал воинам. Налетевший ветер унёс в степь радостные крики. Из мазанки вышли двое и, слегка склонив головы, встали рядом с остальными.

– Скройтесь до поры, Таймас. Я пришлю за вами, как понадобитесь, – велел Джамбулат.

– Как прикажешь, господин! Мы в твоей власти! – ответил чёрный воин.

Поклонившись, «каарганы» вскочили на коней и ускакали прочь. А спускавшиеся на Гургандж сумерки надёжно укрыли от сторонних взглядов, удаляющихся к каменистым холмам всадников. И никто из обитавших в этой части столицы Хорезма ремесленников, спешивших до темноты укрыться в своих жилищах, не обратил внимания на тусклый свет в маленьком окошке одиноко стоящей на отшибе мазанки.

Из дверей дома показался Тамача с горящей лучиной. Он зажёг слюдяную лампу над входом и в нерешительности мялся у входа, с опаской поглядывая в сторону грозного военачальника, вызывавшего страх даже у чёрных каарганов, дерзость и отвага которых были известны далеко за пределами Хорезма, а одно упоминание о них приводило в ужас бывалых воинов.

Суюма, сидела на лавке у крошечного окошка и, лишь только Джамбулат показался в дверях, вскочила на ноги.

– Брат мой! Почему меня привезли сюда? Шаху Икенджи известно о моём возвращении в Хорезм?

Джамбулат не взглянул на сестру и не ответил. Молча положил суму на низенький столик, снял висевший у дверей фонарь и направился в дальнюю комнату. Там, на соломенном сеннике, прикрытом рогожей, спала пленница. Приблизившись, он склонился над ней. Тусклые отблески огня озарили её красивое лицо.

– Моё слово закон! – прошептал он, разглядывая спящую и борясь с искушением дотронутся до неё. – Я обещал вернуть тебя, моя Магрура! А я всегда держу слово!

Резко выпрямившись, Джамбулат развернулся и вышел. Плотно прикрыв за собой двери и опустив запоры, он подошёл к Суюме и уставился на сестру, словно никогда не видел её прежде.

– Кто посмел убить Агын? Отвечай! – грозный рык окутал всё вокруг.

Суюма сжалась и попятилась к лавке.

– Гляжу, ты позабыла, как следует говорить со старшим братом? Разве Каюм не научил тебя почтению?

– Дамир велел убить её, – пряча глаза, пробормотала Суюма. – Мне сказали, ей перерезали горло. Но перед тем…

Женщина поёжилась, задрожала, будто от холода, а глаза наполнились слезами. Отвернувшись, дабы не смотреть на страдание сестры, Джамбулат недовольно хмыкнул и принялся расхаживать по комнате.

– Куатан1 не угодила хану в его желаниях и прихотях? Не смогла ублажить, и Дамир расправился с ней так же, как с рабами для утех?

– Нет, брат! Агын не стала его куатан.

– Ты что такое говоришь? Разве мои «каарганы» не во время наречения напали на стан её отца, этого нечестивца, посмевшего отказаться от дара хорезмшаха?

– Всё так. Только с тех пор, как Дамир сходил на Русь, всё переменилось. Агын созрела, но о завершении обряда хан не думал. В шатёр не звал. Ни на неё, ни на кого иного не смотрел. Видел только пленённого им княжича. А моя девочка, моя Агын… – Суюма подавилась слезами. – Она узнала то, что он скрывал. Запретное. И расплата была скорой и страшной.

– И что же это за тайна такая, лишившая твою воспитанницу жизни?

– Я просила её не смотреть в сторону русича. А она всё твердила, мол, княжич – девица, и Дамир предпочёл дочери хана Каюма, дочь Рязанского князя.

Джамбулат остановился и резко повернулся к сестре. Да так, что Суюма попятилась и повалилась на лавку.

– Пленник Дамира – княжна? Ты от горя совсем ума лишилась? Была у Рязанского князя дочь, да сгинула давно. Если бы пленник был девицей, кыпчаки об том узнали. Но до меня вести из диких степей не доходили о княжне в становище Дамира. А о пленнике хана, бившемся супротив моих «каарганов», мне известно.

– Ты прав, Джамбулат. Дамир брал в битву княжича. Когда тот чуть не погиб, он на тебя в поход собирался. Да только живуч пленник оказался. Ни сабли воинов твоих, ни хитрости Агын не сгубили его. Видать, не впервой с духами тёмными один на один выходить. Вот и в этот раз уберегли они русича.

– Так, стало быть, у Дамира два пленника?

– Один. Рязанская княжна. Только вот…

– Что? Говори! – расхаживал в нетерпении Джамбулат.

– Скачет верхом она не хуже кыпчаков. На мечах бьётся крепко. Сила и ловкость в руках её не девичья. Агын моя с малых лет в седле. Сабля и лук со стрелами заместо гребня и лент ей были. А всё же в ловкости и силе с воинами не сравнится. А эта княжна с ними на равных.

Джамбулат остановился перед сестрой и, сощурившись, заглянул ей в лицо: