– Княже, дозволь молвить! – косясь на великана, произнёс он. – Воевода Рязанский пожаловал. Пред очи твоя просится.
– Ты вот что, Самоха! – бросив короткий взгляд на Джамбулата, задергался Олег Святославович. – Попервой вели ещё квасу да мёду на стол подать, мяса там разного, пирогов, грибочков мочёных да яблок. Вишь, гость у меня знатный. Да не колготись без меры. Понял ли? А как трапезу сообразишь, так и воеводе кланяйся. Да язык не распускай, а то вместе с головой отрежу.
– Всё исполню, княже, как повелишь, – не переставая испуганно коситься на гостя, промямлил отрок, поклонился в пол и шмыгнул за дверь.
Лишь только служка скрылся, светлицу огласил приглушённый рык Джамбулата:
– С чего это к тебе Рязанский воевода наведывается?
– Да ты не серчай! Небось, уже помыслил, будто я за твоей спиной худое замышляю? Симеон Тихонович почитай давненько мне верой и правдой служит. Слово его крепкое. Коли говорит чего, значится, так оно и есть. Да и много ещё таких. Там, где мне быть не подвластно, завсегда у меня очи да уши имеются. А ты, друг мой, пока я с воеводой говорить стану, вон за той дверкой, что у дальней стены схоронись. Постой, послушай, что сказывать станет. Ему до поры об тебе знать не след. Мало ли чего?
Джамбулат недовольно хмыкнул, но с князем спорить не стал. Поднялся, в пять шагов оказался у стены и, оглянувшись напоследок на хозяина терема, скрылся за низенькой дверкой, с трудом протиснулся в неё и притворил не до конца, оставив узкую щёлку.
Двери шумно распахнулись и, наполнив светлицу гомоном, челядь принялась уставлять стол снедью, готовя трапезу. Князь покосился туда, где укрылся Джамбулат. Увидев щель и узкую полоску света на полу, спешно подошёл и придвинул почти вплотную сундук, да узенькую лавку, на которой по обыкновению сидел гусляр.
Когда стол уже ломился от яств, Олег Святославович ещё раз окинул взором кушанья, светлицу и махнул Самохе. Отрок распахнул дверь и, отвесив низкий поклон князю, огласил:
– Воевода Рязанский к тебе, княже. Принять просит.
Скинув шубу в дверях, запыхавшись, в светлицу ввалился невысокий воин в богатых доспехах:
– Здрав буде, князь-батюшка! – склонился он.
– И тебе поздорову, Симеон Тихонович! – отозвался князь.
– Ох, и служки у тебя, Олег Святославович, – оглянувшись на отрока, подбиравшего с полу одёжу, воевода скорчил недовольную гримасу. – То обожди. То поспешай.
– Не бурчи, Симеон Тихонович.
Князь уселся на лавку и махнул рукой Самохе, чтобы скрылся.
– Вот, присаживайся к столу, отведай пирогов. Да сказывай, что за напасть с тобой приключилась?
– Как это ты, княже, прознал о горестях моих, до того как я тебе об них поведал?
– Ну, так ты сам ко мне пришёл, не по зову. Гонца поперед себя не слал. Стало быть, беда с тобой приключилась.
– Ох, правда твоя, княже, – поглядывая на яства и давясь слюной, причитал воевода. – Сказать кому – так ежели сам не видал да не слыхивал, так и веры нет речам твёрдым. А я тебе, как есть, батюшка Олег Святославович, вот ни слова не сбрешу. Младой-то князь Владислав Рязанский дюже бесчинствует! Воеводства меня лишил. Изгнал за правду, за доброе. Уж как я ратовал за него. Как старался. Живота не щадя с ранней зорьки до вечерней… И так ему, и сяк угождал. Всё пустое.
Не выдержав созерцания богатого изобилия на столе, воевода умолк. Искоса поглядывая на князя, протянул руку к кубку, налил мёду, испил, отхватив от дичи добрый кусок, засунул в рот да потянулся за мочёным яблочком, когда на его руку упала и крепко придавила к столу тяжёлая пятерня князя. Воевода подавился, закашлялся, с трудом глотая пищу.
– Мне нет дела до твоих горестей, Симеон. Щедрот моих ты немало имеешь, чтобы жалиться на бесчинства. Сказывай по первой, брюхо опосля набивать станешь. Что князь? В чём винишь его?
– Да в том напасть, княже, – оглядевшись по сторонам, зашептал воевода, – Владислав басурмана пригрел, что две весны тому Рязань пожёг-разорил. Позабыл, видать, как мы с батюшкой князем Мстиславом Игоревичем вызволять его из полона Дамирова хаживали. Половцы по земле нашей как по своей шастают, а хан ихний запросто в княжеский терем вхож. Сам де князь у него совету спрашивает, да поболе прочих слушается.
– Подишь ты, где схоронился! – почесал бороду князь и, не обращая боле на воеводу внимания, забубнил, размышляя вслух, думая о чём-то своём. – А и верно-то как писано! Каарганы Джамбулата всю степь Великую да поле Дикой обскакали его сыскать силясь. А он, как есть, тут под боком пригрелся. Стало быть, не сбрехал!..
Так, ведя с самим собой речи, Олег Святославович наблюдал, как воевода успел опустошить два кубка мёду, умять добрый кусок пирога, заесть всё это уткой и теперь, развалившись на лавке, наслаждался мочёными яблочками.
– А ты всё так же до харчей падок, Симеон. И, что, много ли с ним?
– Кого? Половцев? – осоловев, не сразу понял, о чём его спрашивают воевода. – А!.. Да тьма их там, половцев этих. Хан Дамир весь народ свой привёл. Страху напустил. Люди пужаются. Куда взор ни кинь – везде они, басурманы окаянные. Тьфу… Коли эти ка…ка… как их там звать-величать… его ищут, так весточку послать надобно, Джамбулату этому.
– Пошлём, не твоя в том печаль. А дело твоё теперячи иное будет. Исполнишь, что велю – князем-наместником в Рязани посажу.
– Князем? Да ну! Как же это… А Владислав куда же денется?
– Не об том помыслы твои, Симеон! Думы есть у меня рать собрать. Новгород воевать пойду. А там Ростов и Муром недалече будут. Себе земли те взять желаю. Опосля в Рязани наместник верный мне ох, как нужон будет! Сказывай, али не хошь князем стать?
– Хочу, батюшка-князь Олег Святославович! Ох, как на то желание имею!
– Тогда у меня к тебе спешное будет. Внимай и чтобы ни одна живая душа про то не проведала…
– Нешто в тебе, князь, службе моей веры нет?
– Есть-есть, Симеон Тихонович. Ты, вот что… Я грамотку напишу. Свезёшь её в Суздаль князю-наместнику тамошнему. Скажешь, де, я прислал и велел глядеть вокруг зорко, на Муром посматривать, да окрест себя. Что ни скажет Фёдор Глебович – всё исполни. Сделаешь – быть тебе князем в Рязани.
– Всё, что велишь, князь-батюшка. Я в твоей власти. Только медку поднеси, отощал с пути.
– Отощал! Половину трапезы моей умял, прорва! Ладно! Будет! Тебя в срубе можно надолго без харчей и воды запереть, и то с голодухи не сгинешь. Отощал… Ступай пока. Самохе скажи, я велел тебя потчевать, а мне поразмыслить надобно. Только смотри мне, не пощезни куда – сыщу! Голову с плеч сниму, на пику насажу, а телеса за ворота выставлю, воронью на забаву, люду в назидание. Понял?
– Что ты, что ты, батюшка Олег Святославович! Нешто я себе вражина какая?
– То-то же. Ступай и жди, покуда призову.
Как только за воеводой затворилась дверь, тихонько скрипнула другая.
– Ты, князь, шакала подле себя держишь. Того гляди на сторону кинется, только кто куском мяса поманит да калачом.
– Верно, говоришь, друг мой, Джамбулат. Гнилой человечишко. Токмо поди, уж давненько служит мне, и худого за ним ничего замечено не было. Труслив больно! Да за добрую плату на всё решится. А теперячи, пуще прежнего стараться станет. Уж так очи его огнём полыхнули, как про то услыхал, кому стол Рязанский отойдёт. Вот он, воевода, да наместник в Суздале князь Фёдор Глебович и помогут изловить хана твоего. Лишь на них в сём деле опереться можно. Они и людишек для чёрной работы сыщут, и воинов верных дадут, и вопросов пустых задавать не станут, ибо алчущие оба и до подношений дюже охочи, да на посулы падки.
– Сказываешь, за хорошую плату живота не пожалеют?
–Ты, друг мой, напраслиной не тяготись. Хоть и гнилой, но справный воевода Рязанский. Расшибётся, но сделает всё, что велю. Не за страх, но за шапку стараться станет.
– Смотри, князь, если в тебе ему вера есть– дело твоё. Но я лишь себе веру имею.
– Как так? А я? А Таймас?
