Воспоминания приходили обрывками.

Сначала он вспомнил первые мгновения, когда пришел в сознание. Мальчик лежал на устланной сосновыми иглами бурой земле, уткнувшись лицом в сухую жесткую траву, а птицы кружили над ним и противно крухали. Но ему было все равно. Разум был подернут чернотой и ничего, кроме этой глухой черноты, для него в тот момент не существовало. Кто он? Где он? Как здесь оказался? Не важно. В мире, затянутом пеленой небытия, нет ничего важного. Лишь только молчаливое созерцание бездонного неба и черных птиц, кружащих над ним.

Потом острая белая игла света вонзилась ему в голову, и он со стоном открыл глаза, вновь выплывая из темноты.

В то же мгновение боль пронзила каждую клеточку тела и заставила надсадно закричать. Это длилось вечность, до тех пор, пока его глаза не привыкли к свету. Огляделся.

Трава. Сосновые иглы. Корни дерева. Это первое, что бросилось в глаза.

Он все так же лежал на земле. И вроде ничего не изменилось, но чутье подсказало – все было уже не так как прежде. Исчезли птицы. Но даже не они вызвали в душе это неприятное чувство тревоги. Что-то иное, гораздое важнее птиц, ушло, кажется, навсегда.

Мальчик попытался встать. И тут же застонал, не в силах выдержать новую красную волну боли, захлестнувшую его с головой.

Пришлось переждать. Делая маленькие глотки воздуха – на большие не хваталось сил, да и грудь пронзала колючая боль, – он вновь принялся осматриваться. Деревья. Склон. Внизу, по ущелью, вьётся черная дорога. Вот на этой черной дороге очередные воспоминания и обрывались. Словно на глаза накинули саван.

Следующее, что он помнил, было даже не картинкой, ощущением. Словно дрожащий воздух, в котором чувствовалось что-то мрачное, зловещее, окутавшее все непроницаемым туманом, кольцом окружившее его. Словно кто-то черный, не добрый стоял за спиной с занесенным ножом.

И третье воспоминание, самое долгое, после которого и пришло все, что было укрыто за дымкой небытия и после которого захотелось спрыгнуть с обрыва головой вниз.

Шли. Не останавливаясь, очень долго, не замедляя хода, не подбирая уставших, стирая ноги в кровь. Стоял зной. И зной этот был непрерывным, безнадежно-ровным, проникающим в самое нутро. Он жарил медленно, ибо не спешил, зная, что укрыться идущим людям негде.

Солнце было огромное, злое, и казалось, что с каждым новым шагом оно опускается все ниже и ниже, к земле, готовое изжарить всё.

До белизны калились камни и едва кто-то из идущих случайно наступал на один из таких кругляшей, как сразу же вскрикивал, а воздух наполнялся запахом паленой плоти и тряпья.

Мальчик шел с закрытыми глазами, потому что так не слепило солнце, лишь иногда открывая их, чтобы не наткнуться на раскаленные камни или не наступить на колючки.

Где же лес, у которого он очнулся? Где дорога, которую он видел? Почему сейчас одна пустыня, страшная в своем зное и беспощадная? Ответов он не знал. Да и не особо они его сейчас волновали. Ему было безразлично все – и эта дикая жара, и эти молчаливые безымянные люди, идущие вместе с ним в одном строю, и даже то, кем он являлся. Пустая оболочка, где вместо наполнителя пустота – вот кто он такой на самом деле.

Он без интереса наблюдал за собой с некой отстраненностью, словно бы со стороны и лишь гадал, когда умрет – через десять шагов или через сто? А смерть была близка. В теле совсем не осталось воды и оно, его тело, совсем еще юноши, превратилось теперь в подобие мумии – кожа посерела и высохла.

Шедшая вокруг немая толпа была тоже серой и мальчику на некоторое мгновение показалось, что все эти люди – двойники, так они походили друг на друга своей пыльной изношенной одеждой, превратившейся в лохмотья. Но потом, когда зрение с трудом сфокусировалось, он вдруг с удивлением обнаружил, что это и не люди вовсе, а какие-то причудливые звери, идущие на задних ногах.

Мальчик начал оглядываться по сторонам, с любопытством рассматривая каждого. И сразу же понял, что это не звери. Тела вполне человеческие, обычные руки, обычные ноги, а вот головы… У кого-то волчья, у кого-то козлиная, но в большинстве своем – коровьи. И полные немого ужаса глаза. У всех.

– Живее! Не отставать! – раздался за долгие часы молчания чей-то властный дребезжащий голос.

А потом что-то со свистом рассекло воздух и обожгло плечо. Мальчик дернулся.

– Живее!

Боль была острой, но даже она не протрезвила и не вывела разум из тумана.

– Не отставай, – прошептал идущий рядом. – Иначе убьют.

Мальчик поднял глаза на говорившего. Вытянутая покрытая кучерявой грубой шерстью морда, черный, с пеной в уголках рот, красные с продольными черными черточками-зрачками глаза. Мальчик не знал какому животному принадлежит эта голова. Да и существовало ли такое животное?

– Убьют, – прошептал спутник и закрыв глаза, двинул дальше.

Поток существ следовал за невидимым погонщиком, идущим впереди. Тяжелый и неровный топот ног порой нарушало чье-то надорванное дыхание и сухое чмяканье запекшихся губ.

– Как тебя зовут? – выдохнул мальчик.

Поберечь бы силы, ведь даже для того, чтобы произнести слова вслух, потребовалось привлечь дополнительные внутренние ресурсы. Но парню действительно стало вдруг интересно.

– Сюэ, – ответил идущий и глянул на мальчика, ожидая что и тот назовется.

– А я… – мальчик замешкался, словно вспоминая свое имя. Лоб прочертила глубокая морщина. – Я… меня зовут… Эхуанг…

* * *

– Император мертв.

– Вы в этом уверены?

– Госпожа Баожэй, я в этом уверен полностью. По всем пяти признакам, указанным в Кодексе здоровья, которые лекарю следует перво-наперво проверить в таких случаях, он мертв. Никакие порошки и эликсиры тут уже не помогут.

Собравшиеся в спальной комнате люди вновь напряженно замолчали, глядя на распростертое тело старика и лекаря Хэо, ходящего вокруг и пристально осматривающего его. Придворный врач уже в который раз проверил у покойника пульс, зрачки, послушал дыхание. Казалось, он и сам до конца не мог поверить в произошедшее.

– Горе то какое! – зашептал Хуоджин, глядя на тело.

Белизна кожи мертвого наводила на мысли о фарфоре, которым славился Род Огня Перворожденного. Император был бел, ни единого кровяного сосудика или отеков не просматривалось, словно и не было в нем крови, а, как и гласят легенды, состоял он из светлого антрацита.

– Горе! – повторил Хуоджин, скрестив руки на груди.

Лекарь вновь обошел вокруг кровати, откинул одеяло в сторону, норовившее все время запутаться в ногах. Выполненное из легчайшего шелка, оно описало в воздухе дугу и приземлилось у ног госпожи Баожэй.

Присутствующие вперились на него взглядами и долго рассматривали замысловатые узоры, погрузившись в тяжелые думы.

– А от чего он умер? – нарушил скорбное молчание господин Ченг, управляющий армией Провинции. – Его отравили?

От этого предположения собравшиеся еще сильнее напряглись, в воздухе явно почувствовалась нервозность.

– Отравили? Нет, не похоже на отравление, – покачал головой Хэо. – По всем признакам смерть от слабости сердца. Император жаловался на него, пил порошки, которые я ему выписывал.

– Значит плохие порошки вы ему выписывали! – прикрикнул раскрасневшийся Ченг. – Или сами его отравили!

– Что?! – вытянулся в лице Хэо. – Я? Отравил? Да как вы смеете?! Я давал клятву! Я множество лет… Я…

– Послушайте, господа, – вступила в перепалку госпожа Баожэй. – Давайте не будем голословно друг друга обвинять в том, чего никто не совершал. Император мертв, и это надо признать. Хотя бы нам, собравшимся здесь. Это тяжело осознать, ведь Император правил Провинцией на протяжении множества десятков лет, многим казалось, что он будет жить вечно. Но он такой же человек, как и мы с вами, а значит так же смертен как и…