Я прочитал другое объявление:
– ПВК «Новые Дельфины» ищет частного перевозчика на аэронефе с большими холодильными камерами.
– Явно нужно будет вывозить трупы с мест боевых операций пэвэкашников, – сказал Димон. – Неплохо платят, кстати.
– Но масштабироваться до труповозки мы не будем.
– Ха, но если верить твоему рассказу про инфетку, вы уже возили труп в холодильнике.
– Это была разовая акция.
– Тогда вот что надо, – Димон ткнул пальцем в объявление.
Я прочитал текст и кивнул:
– Зашибись. Наконец-то и от тебя, старпом, польза.
3
Вся судовая команда «Сестрёнки» стояла перед открытыми воротами трюмовой гондолы. Вместо погрузочного крана, к ней приставлен передвижной трап с эскалаторной лестницей, который мы взяли в аренду у авиадрома.
– Команда, – сказал я. – Предстоящий рейс будет особенный… Поэтому я попросил вас облачиться в парадную форму.
– Тьфу-ты ну-ты, белые комбезы – это парадка, штоль? Детский сад.
– Весьма надеюсь, – повысил я голос, – что и команда разделяет моё стремление масштабироваться. Переброска грузов – это не единственное применение аэронефа. Нельзя всё время жить в рамках навязанных стереотипов. Это не мои слова, а нашего гостя…
На эскалаторе показалась голова пассажира.
– Итак, встречайте…
Гость полностью поднялся по эскалатору и сделал несколько шагов по трюму. Генриетта захлопала в ладоши и завизжала:
– Мирон Матьё! Иисус-дева-мария! Сам Мирон Матьё!
Генриетта настолько неожиданно преобразилась, что я испугался. Она бросилась к гостю навстречу. Мирона заслонили два охранника, поднявшиеся на борт вместе с ним. Генриетта рыдала и тянула руки:
– Мирон… Твоя музыка изменила мою жизнь!
Лев Николаевич озадаченно почесал голову:
– Мирон, мать ево, хто?
– Мирон Матьё, – пояснил Димон. – Шансонье и композитор группы «Тет-Ронд». Вы слишком старый, чтобы знать. Он голос нашего поколения.
– Тьфу-ты ну-ты, какого поколения? Он тебе в отцы годиться. И рожа какая-то кривая. Что у него с глазом?
Мирон Матьё подошёл к нам, не обращая никакого внимания на Генриетту:
– Рожа у меня получше вашей, дедуля. Как и слух. А глазное яблоко парализовано после того, как в шестнадцать лет, меня избил контролёр Имперской Высочайшей Ревизии, которому не понравились бунтарские тексты моих шансонов.
– Тю, меня в шестнадцать пьяный пэвэкашник саблей по животу полоснул, – невпопад ответил Лев Николаевич и ушёл. Давно я не видел его таким сконфуженным.
Прохор Фекан не смутился от присутствия Мирона Матьё. Кивнул мне и отправился в рубку, готовиться к отчаливанию.
По эскалатору поднялись грузчики, за ними приехала гора ящиков с аппаратурой. Пока грузчики растаскивали ящики, прибыли музыканты «Тет-Ронд». Генриетта переключилась на них. По очереди музыканты расписались у неё на руках и животе, для чего она бесстыже расстегнула комбинезон.
Я тут же услышал горячий шёпот Димона в моём ухе:
– Зырь, сисяндры у неё ничошные, оказывается.
Я отвернулся и обратился к великому шансонье:
– Позвольте, мосье Матьё, я покажу вам каюту…
– Подожди, капитан, ещё не все собрались, – отозвался Мирон Матьё.
По эскалатору поднялась толпа, пёстро разодетых людей. Одни были наряжены под «выживанца» – самодельные доспехи, шлемы и жилетки с шипами. Другие носили ханаатские рубашки и халаты с военными гербами, за которые в Империи можно и схлопотать по шее, если напорешься на патриота. Третьи вообще ничего не носили, кроме обтягивающих белых трусов и полиэтиленовых курток. Кажется, этот стиль назывался «остральен», то есть под австралийцев.
Были в толпе девочки в коротких платьицах, специально меньше на размер. И мальчики в шортах до пупа и сандаликах на босу ногу. Мальчики усиленно курили, поигрывая игрушечными лопатками и ведёрками, а девочки сосали леденцы. Чёртовы инфетки да инфеты!
В замешательстве я обратился к великому шансонье:
– Пардон, у нас нет места для всех этих людей…
– Какие ещё люди? – отозвался Мирон Матьё. – Вы где скот перевозите?
– Здесь, в трюмовой гондоле.
– Обеспечьте скотам лежбище в трюме и достаточно.
«Скот» курил и хохотал. Над ними даже держалось облачко пыли, как над стадом овцекоров. С тою разницей, что это была пудра.
Я приступил к размещению «скота», но хотя бы не установил перегородки в стойлах, как это делали с овцекоровами. Тогда я и представить не мог, во что превратиться «Сестрёнка Месть», когда это стадо зайдёт на борт. Перегородки бы всё равно не помогли…
4
Вот что произошло на следующий же день.
Димон пропал из рубки сразу же, как мы отчалили от авиадрома Северск-5. Через камеры наблюдения я видел, как он прошёл по трюмовой гондоле. Присоединился к одной группе «скотов», потом к другой. У одних выпил алкоситро, у других вынюхал пару дорожек пудры. Потом сел в тесный круг и стал слушать музыку из переносного патефона. Подпевал в такт, хлопал в ладоши и лапал девушек. Одни шлёпали его по щекам и уходили, другие позволяли ему просовывать руки в их трусики.
Я переключал камеру, чтобы не видеть этот групповой разврат.
Но больше и быстрее всех изменилась Генриетта Аврорина.
Она игнорировала все мои приказы, отданные по громкой связи. Сменив комбинезон на прозрачную куртку из полиэтилена, покрасила волосы в розово-синий цвет. В таком виде явилась в трюм и заняла место среди «скота». Ей тут же дали бутылку, поднесли зеркальце с дорожкой пудры, а какой-то скот в одежде выживанца шлёпнул её по заду. В ответ Генриетта начала с ним целоваться.
Спустя три часа я не выдержал. Спустился в трюм и вытащил её, пьяную и обнюханную, из груды спящих тел.
– Генриетта, – тряс я её. – Я вынужден вынести дисциплинарное взыскание. Вы пропустили вахту, вы не помогаете Льву Николаевичу в моторных отсеках, вы…
– А-а-а, – пробормотала она, – мой капитанчик, милый мальчик, – потрепала меня за щёку и поцеловала: – Не стесняйся. Я же знаю, как ты меня смотришь. Раздеваешь глазами…
– В этом наряде вы и так раздетая.
– Выйди за рамки приличий, навязанных тоталитарным социумом и лживой религией, – заявила Генриетта. – Творчество великого Мирона кричит об этом, но ты слишком глух, чтобы слышать.
Я чуть не расплакался. Это я-то глух? Да я все песни Мирона наизусть знаю.
– Вы вынуждаете уволить вас, – сказал я Генриетте.
– Пф, я сама увольняюсь.
Оттолкнув меня, Генриетта повалилась обратно.
Потрясённый её переменой, я вернулся в рубку. По дороге задержался перед каютой великого шансонье. Тишина за дверью прерывалась треньканьем на гитаре. Так как шансонье прописал в договоре, чтобы я не смел его беспокоить до прибытия в пункт назначения, то не осмелился постучать. Платил великий шансонье великую сумму, равную полумесячному погрузплану.
Стало ясно, почему на объявление о том, что великий музыкант хочет нанять аэронеф для путешествия в Санитарный Домен, никто не откликнулся. Все знали, во что превратит судно стадо Мирона Матьё. На это объявление могли клюнуть только малолетние олухи – я и Димон. Но я ведь капитан! Я должен был разузнать о клиенте детали. Но великое имя великого артиста, чьи песни спасали меня в самые трудные минуты жизни, затмило мой разум. А теперь разгульная жизнь в свите великого шансонье затмила разумы моей команды.
Если бы не Прохор Фекан, то не знаю, как справился бы с управлением. Казалось, вернулись те времена, когда я и Лев Николаевич вдвоём водили судно, пока папаша тратил наши доходы в казино Мизура. Прохор молча рулил, молча отработал свою вахту. Но на просьбу заместить Димона ответил: «Это не моя должностная обязанность» и ушёл спать.
Я остался в рубке на двойную вахту.
Вчера Лев Николаевич на все лады склонял Мирона Матьё:
– Мирон Мотня, тьфу-ты ну-ты, голос писклявого поколения.
– Урод Шмотьё, одноглазый змей, тьфу-ты.
